– Поешь, чтобы быстро не захмелеть. Я видел, что в последний раз ты ела только утром, – прерывает поток моего любопытства Евсеев и кивает на салат, который мне незаметно подал официант.
В программе вечера поздравления и танцы, без конца звучат тосты, Нина Юрьевна смущается и не переставая благодарит мужа за то, что все организовал, а Яков Игнатьевич крепко обнимает супругу и иногда целует ее руки. Не знай я старшего Евсеева, подумала бы, что это божий одуванчик. Я почти все время отмалчиваюсь и не вовлекаюсь в беседы, только Ярослав не оставляет попыток меня разговорить, но чем больше вопросов он задает, тем сильнее я жмусь к Мирославу, который во всей этой семье внушает мне неоспоримое доверие.
– Мы здесь надолго? – Перевожу взгляд на босса, который цедит коньяк.
– До торта, – отзывается моментально, отвлекаясь от рассказа матери о вилле. – Устала? – Внимательный взгляд сканирует меня от макушки до пояса.
– Совсем немного, – признаюсь, потому что от количества людей кружится голова. Или я путаю их с пузырьками третьего бокала шампанского. Алкоголь бьет в голову, и все вокруг немножко кружится. Кажется, от волнения я даже не заметила, как перебрала. Теперь придется пожинать плоды. – Мне бы на воздух.
– Мам, извини, мы сейчас. – Мирослав поднимается и подает мне руку. Встаю следом, уже не возмущаясь, что он меня придерживает. – Идем.
Поверить не могу, что сейчас мы окажемся в тишине и прохладе. Стоять еще хуже, чем сидеть, все расплывается, но приходится держаться и сохранять серьезность. Нельзя мне ввязываться в такие авантюры. Я или поседею раньше времени, или сопьюсь. Или и то, и другое.
– Уже уходите? – не оставляет нас без внимания Ренат, который весь вечер обхаживает жену и успевает разговаривать с Яковом Игнатьевичем.
– Не привлекай внимание, Ренат, – беззаботно-лицемерно отмахивается Ольга. – Они ведь молодожены, пусть лучше выйдут, чем здесь целоваться.
Алкоголь бунтует против уязвленного самолюбия и решает броситься на его защиту. Но волевая рука Мирослава его быстро останавливает – Евсеев перехватывает меня за талию, будто ждет, что я действительно брошусь расцарапывать лицо Ренату. Но все мое недовольство выливается лишь в возмущенное фырканье и скривившийся рот.
– Могли бы и порадовать родню поцелуем, если на свадьбу не удосужились позвать, – весело смеется Ренат, салютуя нам бокалом.
– Мы не играли свадьбу, и ты это знаешь, – холодно бросает Мирослав.
– Горько! – игнорируя слова Евсеева, произносит Ренат. Зал мгновенно затихает, и все взгляды устремляются на нас. Мирослав тяжело вздыхает и едва качает головой. Я надеюсь, что все посмеются и недоуменно вернутся к своим делам. Так и происходит: гости, не понимая, теряют к нам интерес, и я улыбаюсь, глупо радуясь исходу, пока Ренат снова не толкает нас в пропасть, растягивая ритмично: – Горько! Горько!
Мы одни стоим посреди зала, да и каждый второй здесь знает, что мы недавно поженились, поэтому вопросы, даже если и появились, отпадают моментально, и народ подключается к скандированию. «Горько! Горько!» – слышно со всех сторон. Мирослав поворачивает меня лицом к себе, смотрю в бесстыдные карие глаза, в которых и намека на чувство вины нет – Евсеев как всегда серьезен.
– Мы должны это сделать, – произносит мягко, даже улыбается, используя на мне свое обаяние. Опускает ладони на шею и гладит большими пальцами щеки, путая и так пьяные мысли.
– А как же «моя родня не кричит “горько”»? – шепчу, но голос так и норовит взлететь до противного писка. Мы близко, критически близко, потому что влюбленные пары не ходят с дистанцией в пару метров. Они обнимаются, держатся за руки и целуются. И именно последнего все от нас ждут.
Обвожу взглядом родню Мирослава: Ольга, Ренат и Яков Игнатьевич смотрят с явным недоверием, убежденные, что мы этого не сделаем и признаем поражение. И все покатится в хорошо известное место. Но где гарантия, что поцелуй с Евсеевым всех убедит и что он будет достаточно искренним?
– Ксюш, – ласково зовет, и пальцы снова скользят по коже, оставляя за собой крохотные дорожки искорок, – посмотри на меня, – просит, вынуждая отбросить последний шанс на спасение, и я сдаюсь. Смотрю на Евсеева, гадая, каким будет поцелуй босса: страстным или осторожным. Понравится он мне или нет. Я никогда не рассматривала Мирослава как возможного мужчину – он всегда был бесконечно далеким, а еще жутким боссом-тираном. Но сейчас, когда он в душу мне глядит, кажется, что никакой он не начальник, а обычный мужчина, которому я нравлюсь чуточку больше, чем он мне, но которому я позволяю себя очаровывать.
Мой мир сужается до размеров лица Евсеева. Он взволнован так же, как и я, но продолжает меня успокаивать. Я не слышу голосов и не вижу ничего вокруг – в фокусе только теплеющий взгляд, от которого по моей коже несутся мурашки.
– Мы правда это сделаем? – цепляюсь за надежду спастись, но она стремительно тает вместе с уверенным кивком Мирослава:
– Да. Вдыхай, – произносит своим фирменным командным тоном, и я слушаюсь: втягиваю изо всех сил воздух в легкие и не успеваю ничего понять, потому что уже в следующее мгновение его губы касаются моих.
Меня бросает в дрожь, жар и холод. Я хочу сбежать отсюда и больше никогда не видеть Мирослава и одновременно хочу никогда не заканчивать поцелуй. Его губы мягко изучают мои, он прихватывает мою нижнюю и тянет. Выпускает и повторяет снова, методично сводя меня с ума. И надо бы закончить все сейчас. Прервать поцелуй, смутиться и, взяв Евсеева за руку, увести из-под заинтересованных взглядов в тишину, где на заднем фоне никто не продолжит кричать «Горько!», но… Но отчаяние доводит меня до той степени, когда я понимаю, что мне чертовски нравится целоваться с боссом. Я не хочу заканчивать все на половине. Я уже согласилась играть роль счастливой жены, а значит, нужно идти до конца. В моей голове аргумент звучит убедительно и вполне подходит для оправдания, хоть на самом деле я уже ничего не соображаю. Опускаю ладони на плечи Мирослава и наконец отвечаю на поцелуй. Перестаю быть ведомой, дразню, позволяя себе заиграться, и первая касаюсь кончиком языка его губ. Мирослава это ни капли не смущает и не останавливает – он все целует меня, с каждой секундой распаляя нас обоих. Стук сердца колотит в барабанные перепонки, пульс взлетает, а я прижимаюсь к Евсееву и горячо целую, подмечая, что ни один из нас не собирается заканчивать.
Мда, докатилась…
В наше сумасшествие врываются аплодисменты – спектакль затянулся, и зрители утомились. Мирослав прижимается к моим губам в последний раз и отстраняется на считаные сантиметры. Поддавшись порыву, я веду ладонью по его щеке и оставляю ее на плече, сама гадая, зачем только что это сделала. Мы растеряны и не понимаем, как быть дальше.
– Теперь мы можем идти? – интересуюсь, потому что отрезвить мозг нужно катастрофически срочно, пока я снова не выкинула очередную глупость вроде поцелуев с боссом и поглаживаний его щеки.
– Да. Выйдем в зимний сад.
Взяв за руку, Мирослав ведет меня по длинному коридору. Я разглядываю фотографии в рамках на стенах, тут целая галерея. Улыбаюсь каждый раз, когда выхватываю образ босса: вот он на рыбалке, там гоняет на велосипеде по двору, а в самом конце фото с дипломом в руках.
В саду свежо и сыро. Тусклый свет делает атмосферу особенной, и я спешу отдалиться от Евсеева. Отхожу к пальме и увлеченно разглядываю большие листья. Она напоминает мне о море и о том, что стоило бы быть настойчивее и гнать Мирослава взашей, когда он только появился в отеле. Но я не смогла. И теперь трогаю припухшие и горячие от поцелуя губы, с ужасом осознавая, что мне очень понравилось.
– Возьми, здесь прохладно, – произносит Евсеев, стягивая с себя пиджак, и набрасывает его мне на плечи. Тепло его тела, хранящееся на ткани, окатывает новой волной мурашек, так что мне приходится ухватиться за перила, чтобы не упасть.
– Спасибо…
Мирослав останавливается чуть дальше, оставляя мне свободу, в которой я нуждаюсь так же сильно, как в прохладном воздухе. Мы оба молчим, и нас прижимает тяжестью недосказанности. Нужно поговорить, взрослые люди делают именно так, понять, что все это значит, потому что это было не похоже на дежурный поцелуй, сдержанный и отчасти отстраненный, как принято на подобных мероприятиях. Жмурюсь и глубоко дышу, успокаиваясь.
– Ксюш… – врывается голос Мирослава в мои мысли, и я снова думаю о том, как его горячее дыхание обжигало мои губы.
Эх, как было проще в восемнадцать: тогда можно было целоваться со всеми, не думая. Потому что никто не был моим начальником, которого мне придется видеть каждый день. С которым я живу в одной квартире. Боже, а что, если мы решим повторить? Что, если увлечемся интрижкой, которая закончится штампом о разводе? Как после этого работать бок о бок, зная, что каждый пошел дальше и не вспоминает о другом? Я не смогу. Не смогу заказывать цветы его будущим женщинам и думать, что он тоже будет их так целовать, поэтому, набравшись смелости, произношу:
– Больше, пожалуйста, никогда так не делайте, ладно? – перебиваю, потому что даже и предполагать не хочу, что он собирался сказать, но не оборачиваюсь, не понимая, что со мной происходит. Мне хочется, чтобы Евсеев со мной согласился. Здравый смысл твердит, что я все делаю правильно. И при этом я точно знаю, что обижусь на него, если он согласится. И как быть?
– Поехали домой, – игнорируя мою просьбу, произносит Мирослав и резко выпрямляется. – Сладкое на ночь вредно, – хмыкает недовольно, и что-то мне подсказывает, что он не только торт имел в виду.
Глава 17. Мирослав
Поразительная все-таки выдержка у Савельевой. Всю дорогу до дома она молчит, а потом и вовсе, бросив «доброй ночи», прячется в своей комнате до конца следующего дня. И ведь ей понравилось не меньше, чем мне, но вот решимость все продолжить есть только у меня. Знаю, что нахожусь в куда более выгодном положении, чем Ксения: для нее я хоть и муж, но в первую очередь босс. И даже если между нами вспыхивают какие-то искры, это не отменяет того факта, что мы продолжим работать вместе.