Бугров знал все это по боям в других городах. Но двухнедельное сражение в Берлине намного превосходило их по сложности и ожесточенности.
В пригородах Берлина формировали штурмовые отряды. Командиров для них отбирали самых опытных. Предпочитали тех, кто лучше прочих научился за войну побеждать по-суворовски — не числом, а умением.
И, наверное, не следует слишком удивляться тому, что в самом конце войны в соседних штурмовых отрядах оказались два московских друга, разлученных в сорок первом, — Андрей Бугров и Феликс Куприянов.
Сами они едва поверили глазам своим:
— Феликс?!
— Андрей!.. Живой?
— Живой, братишка!.. Вот встреча!
Схватились, стиснули друг друга в крепких объятиях — возмужавшие, опаленные войной, испытанные на живучесть всеми страхами и муками. Словно хотели измерить силой крепость своей давней юношеской дружбы.
Потом сели, закурили:
— Вот так, Феликс!
— Так, Андрей! Воюем пока?
— Что значит — пока? До победы рукой подать. Вон он, Берлин — без бинокля видать.
— А сорок первый помнишь? Как пришли в военкомат? Ты все-таки стал офицером, Андрей, и орденов набрал. Молодец! Я рад за тебя.
У самого Феликса на погонах четыре звездочки, он капитан, заместитель комбата по политчасти. И, конечно, из тех, кто в атаку поднимается первым: на гимнастерке рядом с орденами две красные нашивки за легкое ранение в одна золотая — за тяжелое.
— В Москве бывал? — спросил Андрей.
— Один раз, но не так давно, по ранению.
— Что там? Расскажи. Я ни разу не был.
— Ждут нас А многих уже не ждут… Брат Клим погиб еще в сорок первом.
— Знаю.
— Отец мой в полном порядке. Как бывало, учит подростков — их теперь на заводе много. И мама ничего, здорова. Про твою маму я знаю… Ты почему не приезжал хоронить?
— Наступали. Почта отстала. Телеграмму получил через две недели. Где ее похоронили? На Калитниках?
— Недалеко от Антоныча. Возле пруда, под старыми ветлами.
— Там и родители ее лежат. Деда в девятьсот пятом на Красной Пресне казаки шашками засекли.
— Помню. Отец мне рассказывал. А твой отец? Там, в Москве, ничего не слышно…
Андрей пожал плечами. Оба замолчали ненадолго, но вспомнить в эти минуты успели многое.
— Я был вместе с Климом, — сказал Андрей, — когда он погиб.
— Я догадывался. Ты же был в его разведотделении. И почему старикам моим не написал, понимаю.
— Что я мог написать? Тебе расскажу, как было…
На другой день они встретились на занятиях по картам и макетам Берлина. Феликс спросил Андрея:
— А ты песню мою слышал?
— Песню? — удивился Андрей. — Какую?
— На мои стихи. Музыка, естественно, народная — солдаты сочинили.
Феликс напел песню, которую Андрей давно знал и, как многие фронтовики, любил:
Минуют военные годы,
Вернемся в родные края…
— Это ты?! Не знал. Ну, молодец! Не зря тебя Маяковский на плечо сажал! Ты же стал настоящий поэт!
— Нет еще. Так, маракую понемножку… Почитаю тебе кое-что, если выпадет часок.
Судьба расщедрилась — подарила им полтора. Феликс читал по памяти. Стихов было немного, с десяток, но все стоящие. Андрей радовался, восхищался, завидовал:
— Здорово! Счастливый ты, Феликс.
— Да брось ты, Андрей. Я еще только пробую.
— Чего там скромничать! Ведь получается. Ты станешь певцом нашего фронтового поколения. Тебе это на роду написано!
— Куды метнул! — звонко рассмеялся Феликс. — Где уж нам уж!.. — А чистые карие глаза сияли радостью, как в далеком детстве.
Вперемежку со стихами вспоминали Москву, родной завод, Катеринушку с ее уроками интернационализма. Феликс признался, что тоже искал на фронте «Германию Тельмана», но не встретил.
— А я, Феликс, встретил ее! Три дня назад, в Бранденбурге.
И Андрей поведал другу о своем неожиданном знакомстве с молодым немецким коммунистом Вернером Бауэром.
— Видно, настоящий парень! — согласился Феликс. — Наш. Геноссе. Ну и где же он теперь?
— Ушел в Берлин. Сказал, что будет помогать оттуда. Займется агитацией среди населения.
— Рискованное дело. Скажи, — Феликс лукаво улыбнулся, — а похож этот Вернер на нашего Бруно?
— Мы же по-разному его себе представляли. На Тельмана, во всяком случае, не похож — среднего роста, худой, черноволосый…
— А как думаешь, жива наша Мышка-Катеринушка?
— Едва ли… Ты же догадываешься, что творилось в рейхе во время войны. И все-таки надо будет поискать ее в Берлине. И ее сына Бруно.
— Обязательно поищем! Даже если погибли — все про них узнаем. Я напишу поэму о них, о тех, кто боролся вместе с нами…
Десятый день идет непрерывный бой за Берлин. От бессонницы, напряжения, грохота сливаются воедино явь и бред. Штурмовой отряд понес большие потери.
Но рейхстаг уже виден. Мимо него они теперь не просадят. А такое опасение было сперва. Того Берлина, что обозначен на картах, не оказалось: разбит он, поуродован до неузнаваемости. И даже днем бывает темно от дыма и каменной пыли.
Для последнего КП Бугров выбрал местечко очень удачно. Подворотня пятиэтажного каменного дома стоит к рейхстагу под косым углом. Обзор хорош, а прямой наводкой не ударить. К тому же булыги в подворотне сцементированы прочно — отплевывают фашистские пули, словно шелуху от семечек. Молодцы берлинские каменщики, на совесть поработали.
Бугров разлегся на пуховой перине — почему бы и не воспользоваться этой ничейной роскошью? Асфальт в подворотне холодный, стены мокрые, сильно сквозит. Если б не рейхстаг, храпанул бы сейчас на этой красной перинке минут шестьсот!
В последнюю неделю Бугров почти не спал. И теперь не подремлешь: скоро должна взлететь зеленая ракета, начнется последняя атака. Удастся ворваться в рейхстаг, перебить последнюю свору — и все! Конец войне!
Рядом с Бугровым устроился на такой же перине ефрейтор — связист. Поверх пилотки обрывком грязного бинта у него привязана к голове телефонная трубка — мембраной к уху. Через нее связь с комбатом. Два штурмовых отряда сомкнулись перед последней атакой — Феликс где-то рядом.
До рейхстага метров полтораста. В полевых условиях — один нормальный бросок. Но впереди не поле — вставшая дыбом площадь, завалы, заграждения, ямы, петли колючей проволоки, скрытые мины и фугасы. А за всем этим притаившийся огромный дот — рейхстаг. Только поднимется в атаку штурмовой отряд — он ударит из всех своих амбразур! Будет поливать железным градом каждый квадратный метр…
В уставшем воспаленном мозгу возникла на миг сладкая греза: родной дом в зеленом переулке над «Москварикой». Шумит за окном дождик с градом, хлещут белые горошины по широким глянцевым листьям тополей, отскакивают от подоконника. А он, пацаненок, лежит на кровати, прижавшись к широкой и теплой отцовской спине, под кавалерийской буденновской шинелью с красными поперечными застежками.
В комнате уютно стрекочет швейная машинка: мама шьет Андрюшке синюю сатиновую рубашку для школы. Он пойдет осенью в «нулевку». Звонко тикает на тумбочке Медный Будильник — приближает счастливый день 1 сентября.
Отцовский будильник! Медное чудо на ножках-растопырках! Ты часто вспоминаешься — и понятно почему!
В кумачовые дни Октября получил Иван Бугров этот будильник за исключительную храбрость. В гражданскую проскакал со своей тикающей наградой от Тулы до Перекопа, побывал с ней во многих сечах, о которых сложили потом бессмертные песни. А затем переселился отставной комэск в скромную комнатку московской ткачихи с тремя окошечками на Москву-реку. Поставил Медный Будильник на комод под портретом Ленина.
…Сейчас шумит совсем не весенний град, и не швейная машинка мамы стрекочет под окном. Мамы нет в живых, нет отца, и сам Андрей давно уже не мальчишка — ему брать рейхстаг. Взлетит через минуту ракета — поднимет Андрей свою штурмовую роту на последний решительный… и — кто знает, может, оборвется тут навсегда рабоче-крестьянский род Бугровых?
Феликс пробрался через развалины и проломы, ловко юркнул в подворотню:
— Шикарно устроился, старший лейтенант! На буржуйской перине!
— Ложись и ты, капитан, она двухместная. Воюем с комфортом напоследок.
Феликс прилег:
— Хорош-ша! Отродясь на такой не спал.
— Если в рейхстаге будем ночевать, можно вернуться сюда — захватить пуховичок. Тут недалеко.
— Оттуда сюда будет недалеко. А туда покудова далековато.
— Как-нибудь. Не впервой…
Помолчали минуту.
— Ну, мне пора к своим, — сказал Феликс. — Наперегонки, что ль, к рейхстагу-то пойдем? Как бывалоча?
— Можно и наперегонки. Посмотрим, кто первый «застучит»… об дверь рейхстага.
Феликс улыбнулся, подмигнул и опять исчез в развалинах.
Зыбкая тишина вокруг рейхстага вскоре оборвалась: затарахтели пулеметы и автоматы, зацокали пули о булыжную стенку, подворотни, загрохотали орудия, бившие прямой наводкой, и опять стало темно от дыма, каменной пыли и копоти.
Телефонист встрепенулся:
— Комбат на проводе! — подал трубку Бугрову.
— Бугров! Слышишь меня? — торопливо спросил знакомый хрипловатый голос.
— Слышу.
— Начинаем! Как подбавят огонька…
— Понял, товарищ майор.
— Дам зеленую ракету для точности.
— Понял.
— Рви когти по-умному. Последний бой — и кранты. Ясно?
— Так точно!
— Все!
Бугров повесил автомат на шею, сунул два рожка с патронами за голенища, поправил гранаты на боку…
«Вот она! Зеленая!»
— Рот-а-а! В атаку! За мной!
Рванулся вперед, не чуя своего тела, не оглядываясь. Знал, что за ним поднялись все. И батальон Феликса пошел справа — дружно, валом. И весь их гвардейский штурмовой отряд!
Остервенело хлещет железный градобой. Мимо, мимо… Проволока, сука!.. Траншея! Мимо, мимо… А тебе гранату! Заткнись!..
Середина площади? Или нет еще?.. Мимо… мимо… мимо…
Пулемет объявился. На и тебе, сволочь! Получи в хайло!..