В зале воцарилась напряженная тишина. Все переводили взгляд с инвалида на русского: что он ответит?
Одни смотрели с напряженным любопытством, другие со злобой, некоторые с мучительным стыдом…
— Это — провокатор! — гневно закричала Линда. — Надо проверить, кто он такой!
— Ясно — провокатор! — поддержали ее другие синеблузые с завода. — Знаем мы таких! Подослали из Западного Берлина! Заплатили! Гнать его в шею!
Бугров вышел из-за кафедры и остановился на самом краю высокой сцены:
— Подождите! Я отвечу ему. Я обязан. От имени миллионов моих погибших сограждан…
Перебивая его, однорукий закричал:
— Все, что вы скажете, я знаю наперед!..
— Есть только одна правда. И она вам известна. Разве это мы́, советские люди, пошли на немцев войной? Разве мы́ собирались дойти до Рейна, а не фашисты до Урала? Разве мы́ хотели половину немцев истребить, а другую половину превратить в своих рабов? Я не знаю вас лично. На фронте мы с вами не встречались. Но мне такие, как вы, хорошо известны. После них от наших городов и сел оставались пепелища, виселицы и длинные рвы, заполненные трупами. Такие, как вы, увозили наш хлеб, металл и уголь. Разворовывали наши музеи. Я не могу здесь перечислить всего: счет моего народа слишком велик. Его не оплатить и за сотни лет!
— И предъявляйте ваш счет! А я — мой! — пронзительно крикнул немец. — И нечего петь романсы о дружбе немцев и русских!
— Ах вот оно что! — насмешливо воскликнул Бугров. — Дружба вам не нравится? Вам нужна вражда между немцами и русскими? Так хотели бы ваши хозяева? Но ничего у них не получится. Гражданам ГДР мы не предъявляем счет. Напротив, мы помогаем им оправиться от страшных ран, нанесенных фашизмом и войной. Я здесь, на сцене, не стану снимать пиджак и рубашку. Не стану показывать свои солдатские болячки — они у меня тоже имеются. Потому что я не хочу вражды между немцами и русскими. Я не хочу войны. И дерусь теперь за понимание, уважение и дружбу. Чтобы никогда не было искалеченных солдат, несчастных матерей, вдов и сирот!
Зал взорвался горячими аплодисментами. Некоторые не только аплодировали и кричали слова одобрения, но по-тельмански вскидывали к виску крепко сжатый кулак.
Пригнувшись, словно под градом камней, провокатор поспешил к выходу.
Андрея плотной толпой обступили синеблузые. Линда первая бросилась к Бугрову, крепко и благодарно схватила его за руку:
— Спасибо, геноссе Бугров! От всех нас — спасибо!
Другие молодые немцы тоже пожимали ему руку, говорили хорошие — из самого сердца — слова.
«Свои ребята! — радовался Андрей. — Совсем свои! Вот они — новые немцы. И Линда среди них!»
Шагая к «подземке» по темным улицам, едва освещенным газовыми фонарями, Бугров заметил, что за ним крадутся. Кажется, четверо… Свернул за угол полуразрушенного дома, он подождал преследователей и, сделав шаг навстречу, крикнул:
— Жизнь или кошелек?
При этом он сложил пальцы пистолетом. Преследователи испуганно отпрянули. Это оказались синеблузые.
— Эх вы! — Бугров добродушно рассмеялся. — А если бы у меня был настоящий пистолет?
— Вы так неожиданно… — смущенно проговорила Линда.
— А кто на заводе говорил о бдительности и боеготовности?
— Мы, — ответил за всех Макс. — Но мы шли за другом, а не за врагом. Хотели подстраховать вас.
— Почему вы ходите пешком? — сказала Линда. — У вас ведь есть машина. Вечером у нас ходить одному небезопасно. Вам бы, геноссе Бугров, тоже не мешало помнить о бдительности.
— Моя машина в ремонте. А бдительность всегда при мне. Иначе разве я заметил бы вас в такой темноте?
Ближе всех от Дома дружбы жила Линда. Решили вначале проводить ее, а потом пойти к станции электрички.
— Жаль, что прошляпили, не схватили провокатора, — сказал Макс. — Он успел вскочить в машину.
— В новенький «оппель»! — подтвердил Пауль. — Он стоял за углом возле театра.
— Номер заметили?
— Где там! Шофер сразу газанул, не включив даже подфарники. Западноберлинский номер — можно не сомневаться.
— Матерые волки, — заверил Макс. — Наверняка из тех «объединений» и «союзов», каких теперь в «Дрюбене» хоть пруд пруди.
— Для их сколачивания не жалеют никаких денег.
— Недобитую фашистскую дрянь подбирают!
— И не только: в этих бандах немало молодых кретинов.
— Опять пошли за «Крысоловом»![85]
— Чего ж удивительного? «Крысолову» помогают и церковь, и школа, и газеты, и кино.
— Нарочно оболванивают подростков. Они ведь там ничего не знают про фашизм и войну.
— Я вам покажу, геноссе Бугров, школьный учебник истории, по которому учат в «Дрюбене». Там написано, что войну начал Советский Союз! Русские пришли в Европу не для того, чтобы освободить народы от фашизма, а потому, что стремились к мировому господству!
— Негодяи без стыда и совести! — пылко возмутилась Линда.
— Это уж точно, — согласился Бугров. — Они действуют по рецептам своего духовного папаши Геббельса: врут и клевещут напропалую, надеясь, что хоть малость в голове останется. Вот вы говорите: «объединения» и «союзы». А какие из «их вам известны?
— Да мало ли их? — первым отозвался Макс. — «Стальной шлем», «Союз немецких солдат», объединение эсэсовских союзов «ХИАГ»… Эти самые отъявленные — они открыто прославляют Гитлера, его палачей и генералов, призывают немцев готовиться к реваншу и прежде всего уничтожить нашу народную республику.
— А еще есть банды профессиональных террористов и диверсантов, — сказал Пауль Дозе. — Например, «Группа борьбы против бесчеловечности». Назвали-то как себя! Кто-нибудь и вправду поверит, что они гуманисты. А на самом деле — поджигатели, взрыватели, отравители и убийцы!
— Ну, этих-то уже разоблачили. Схватили несколько человек.
— Мост хотели взорвать у нас на железной дороге.
— И шлюз на канале!
— А про «Ферейн молодых патриотов» вам приходилось слышать? — спросил Бугров.
— Я не слышал, — ответил Макс. — Это, наверное, новый.
— Нет, — возразил Пауль, — мне название встречалось.
— Это военизированная террористическая организация, — сказал Бугров. — Она ставит целью систематическое убийство самых активных политических и общественных деятелей. Здесь, в ГДР, и в Западном Берлине. У этого Союза на счету десятки убитых.
— Недавно у нас опять убили коммуниста.
— И в Западном Берлине двоих…
— Давайте остановимся, — Макс взял Бугрова за рукав, другие ребята тоже остановились. — Нам надо поговорить с вами, геноссе Бугров.
— Пожалуйста.
— Вы понимаете: положение серьезное. Мы не хотим быть жертвами. Нам нужно давать отпор убийцам. А нам не доверяют оружие. У нашей заводской организации ССНМ нет ни одной боевой винтовки, ни одного патрона. Разве это правильно?
Вопрос застал Бугрова врасплох — он не знал, что ответить.
— Есть решение Союзного контрольного совета, — на всякий случай напомнил он. — Оно запрещает подобную военизацию.
— А им? Этим наемным убийцам в «Дрюбене» не запрещает? Выходит, неофашисты могут вооружаться до зубов, могут убивать кого хотят, а мы должны отбиваться кулаками?
— Вы, геноссе Бугров, не могли бы нам посодействовать? — душевно спросила Линда. — Сказать кому следует, чтобы нам разрешили иметь оружие? Это ведь необходимо.
— А мы не подкачаем, — заверили дружно Макс и Пауль. — На нас можно положиться.
— Это я вижу, ребята, — ответил Бугров. — Все понимаю. И я бы лично доверил вам оружие. Даже научил бы им пользоваться. Но журналисты не решают такие вопросы. Попробую сказать одному человеку. Его, может быть, и послушают.
Часть четвертая«ДЕНЬ ИКС»
ГЛАВА I
Умер Сталин.
Хотя скорбная весть была подготовлена короткими тревожными бюллетенями о состоянии здоровья вождя, хотя все знали, что заболел он тяжело и опасно, сам факт смерти казался невозможным, противоестественным, непостижимым…
До Берлина страшная весть долетела по радио. Поразила советских людей, словно удар грома при ясном небе. Боевые генералы, испытанные дипломаты не находили слов для выражения горя.
Хворостинкин закрылся в своем кабинете, забился в большое кресло, словно в дупло, поджал по-мальчишески ноги и всхлипывал, жалобно причитая по-деревенски.
Советник Паленых, узнав о случившемся, насупился, молча вышел из посольства, зашагал куда-то. Ему необходимо было побыть одному, осмыслить то, что произошло, что может произойти теперь.
Кондрат Паленых понимал, что имя Сталина воплощает в себе целую эпоху, которая измеряется не продолжительностью казенных оваций, не тысячами статуй и бюстов вождя, а четырьмя ударными пятилетками и результатами самой страшной и великой войны. Весь титанический труд в мирные годы, тяжкая военная страда, пот и кровь, жертвы и подвиги — неотделимы от имени Сталина.
Андрея Бугрова и многих других фронтовиков из тех, кто находился в Берлине, потянуло к Бранденбургским воротам — к тому месту, где их поколение пережило свой «звездный час».
…Сына комэска первым в роду Бугровых не крестили в церковной купели. Не повязывали крестик на озябшее крохотное тельце с незажившим пупком, не называли «рабом божиим». «Крещение» состоялось позже, когда он подрос, и не где-нибудь, а на Красной площади. Первого мая.
В то утро Иван Бугров объявил семилетнему сынишке, что его, подросшего до «октябренка», он может взять в колонну автозаводцев, которая пройдет по Красной площади. От этой новости в маленьком сердце Андрейки вспыхнула беспредельная радость. Счастливей его в тот день не было никого на свете.
Трамваи, понятно, в такой день не ходили. Вместо трамваев по мостовой шли медные оркестры, а за ними множество веселых и празднично одетых людей: не только с отцовского завода «АМО», но и с «Шарика», и с «Химика», и с «Часового», на котором будильники делают, и еще с каких-то совсем уж дальних заводов и фабрик. Улицы, площади и вся Крестьянская застава, куда стекался народ, полыхали кумачом: на каждом доме красный флаг, в руках демонстрантов красные плакаты, на головах комсомолок красные платочки, детские шарики тоже красные, да еще значки — они приколоты на красных шелковых кружочках!