— Но ведь мы были еще детьми, когда разбойничали фашисты, — не сдавалась Магда. — Почему же нам платить?
— Как ты не понимаешь, Магда? — возмутилась Линда. — Все немцы в неоплатном долгу перед Советским Союзом. Советский Союз избавил немцев от фашизма, помог им осуществить мечту о новой Германии, о социализме.
— Ты не совсем права, Линда, — вмешался Бугров. — Моя страна помогала и будет помогать ГДР вовсе не для того, чтобы считать немцев «в вечном неоплатном долгу». В конечном счете мы и немецкие патриоты стремились к одной цели.
— Разумеется, к одной, — дружно поддержали Макс и Пауль. — В этом вся суть. И теперь конечная цель у нас одна.
— «Иного нет у нас пути…» — напел Бугров и перевел. — Так пелось в одной из лучших наших комсомольских песен.
Он поднялся и стал прощаться с синеблузыми, сославшись на спешные дела:
— Мне нужно поговорить с тобой, Линда. Позволь увести тебя на пять минут из честной компании?
— Охотно! — ответила она и поднялась со своего места, радостно сияя серо-голубыми глазами.
В аллеях сгущались сумерки, бродили парами молодые влюбленные — рука об руку, полуобнявшись. Андрей вдруг почувствовал, что если он возьмет Линду за руку, она не отнимет ее, не отодвинется в сторону…
Нет-нет, советского журналиста Андрея Бугрова и немецкую комсомолку Линду Кампе связывают только принципиальные отношения. У них неотложное общее дело.
Андрей стал деловито рассказывать про виллу «Хуфайзен» — фашистский вертеп Зеппа Зандгрубе, связанный с американской разведкой.
— Об этом пока никому ни слова, — предупредил Андрей. — Понимаешь? Это очень серьезно. Я решил рассказать тебе все потому, что твой брат Вилли бывает в Западном Берлине. Он ведь может наведаться к родственникам.
Милое лицо померкло:
— Может…
— Ты понимаешь, в каком опасном положении он окажется?
— Понимаю. Надо что-то делать. Срочно спасать его… Но мама ничего не должна знать!
— Да, пожалуй. Так будет лучше. Вилли придет сегодня домой ночевать?
— Не знаю. Он не всегда теперь ночует.
— Если придет, удержи его любой ценой.
— А если не придет?
— Тогда плохо. Один день, даже несколько часов могут стать роковыми.
— Если Вилли не придет сегодня, то завтра утром я сама поеду в Западный Берлин.
— Нет! Это не годится!
— Я же не пойду в их вертеп. Разыщу отель «Вальдмюлле».
— И это опасно. Надо хорошо подумать. Будем думать вместе. Я помогу, сделаю все, что в моих силах.
Линда благодарно взяла Андрея за руку:
— Андрей!.. Вы такой человек!.. Спасибо вам за все!
Они остановились посреди аллеи. Линда доверчиво прижалась к нему плечом. От этого сердце Андрея забилось учащенно и громко. Он почувствовал, как совсем близко трепещет и ее сердце.
По аллее шли другие пары, но никто не замечал, что происходит с Андреем и Линдой. Наверное, другие влюбленные испытывали то же самое, что и они. Показалась еще одна пара: безукоризненно одетый мужчина и молодая, красивая, слегка располневшая дама. Они шли рядом, но за руки не держались: видимо, это были муж и жена, отвыкшие уже от подобного проявления нежности.
Супруги подошли к ним совсем близко, и никакого сомнения не осталось: Гошка и Анечка Поздняковы!
— О-о! — сначала удивленно, потом с нескрываемым торжеством протянул Гошка. — Вот это встреча! Это ж… наш старый знакомый — Андрей Иваныч Бугров!
— Добрый вечер, — растерянно пролепетала Анечка.
— Может быть, вы нам представите, — переходя на немецкий, предложил Гошка, — э-э-э… свою юную даму?
Андрей ответил очень спокойно:
— Это моя невеста — Линда Кампе. Родная внучка Мышки-Катеринушки. Племянница немецкого коммуниста Бруно Райнера.
Счастливая от неожиданного слова «невеста» Линда протянула руку для знакомства, но Андрей удержал ее:
— О, нет, любимая! Этого не следует делать — не тот случай.
То, что произошло два часа назад, безмерное счастье и — неотвратимое несчастье.
Гошка, наверное, помчался на квартиру Кыртикова: как же ему не порадовать своего благодетеля? И Кыртиков тоже не станет медлить: представился случай нанести еще один удар Кондрату Паленых. Завтра же Викентий Иннокентьевич даст в центр «сигнал о моральном разложении» Бугрова и о необходимости его срочного отзыва.
Заснуть невозможно. Андрей сидит полураздетый в своей холостяцкой кухне, пьет горький чай, заваренный в большом чайнике, не замечает, сколько времени прошло с тех пор, как он вернулся в корпункт, проводив Линду до дома.
Прощаясь, он поцеловал ее. Она порывисто ответила ему, дала понять, что ее счастье безмерно…
Андрей вскидывается с табуретки, бросается в предрассветный сад, в освежающую полутьму. Густой аромат цветов охватывает его, он жадно вбирает в себя душистую прохладу. Показавшийся шар солнца подкрашивает серые мансарды кляйнгертнеров, румянит его молодые яблоньки.
— Прощай, сад! — шепчет Андрей. — Прости меня: не дождаться мне твоих плодов…
По мокрой еще траве он подходит к рябинке около калитки, гладит ее по зелено-коричневому, в мелких крапинках стволу. Ее он посадил осенью прошлого года в память об отце. Любимое дерево комэска Бугрова…
А надумалось Андрею посадить лесное деревце после памятной встречи с бывшим буденовцем Паулем Кригером. Из газеты «Берлинер цайтунг» он узнал, что живет в предгорьях Гарца старый немец, который в гражданскую командовал восьмым полком Первой Конной Буденного. После войны старик приехал в Германию, чтобы помочь своему народу установить Советскую власть.
Увидев Пауля Кригера, Андрей мгновенно вернулся в далекое детство: перед ним был типичнейший «кобылятник». Седеющие усы у бывшего комполка лихо закручивались, ноги стояли врастопыр, а на правой руке, которую рубака подал ему, Андрей ощутил давнишний сабельный рубец.
Кригер говорил на чистейшем русском языке, и один из первых его вопросов едва не сразил Андрея наповал:
— До чего ж ты, парень, похож на одного моего товарища давних лет! Воевал, понимаешь, у меня в полку комэск Иван Бугров. Славный командир, удалой рубака. Все говорил мне: в России порубим контру — к вам в Германию поскачем. Настоящий был коммунист! Уж не сын ли ты Ивана Бугрова? А?
Острые глаза смотрели на Андрея с полной готовностью признать в нем законного наследника.
— Однофамилец… — смущенно пробормотал Андрей.
Старый рубака опечаленно вздохнул:
— Показалось… Давненько дело-то было. Годы идут, память не та, мать их…
И тут немец завернул такое пятиколенное выражение, какого Бугров давно уж не слыхивал. И чем-то бесконечно родным повеяло от этих грубых солдатских слов — слезы обожгли глаза.
Кригер заметил их, но понял по-своему:
— Видать, погиб отец-то?
— Ага…
— Ну, пухом ему земля… А знаешь, в ГДР еще один буденовец живет. Да! В Плауэне, и тоже орденоносец. Я ему недавно письмо написал: давай, говорю, кореш, связь держать. Мол, ты да я — целое конармейское подразделение. В случае чего, если сунется к нам белая сволочь с Запада, — возьмемся за клинки и…
Старик поднял рассеченный кулак над головой, хакнув, опустил его к бедру — словно саблей рубанул!
ГЛАВА VIII
Фрида так и не дождалась сына. Около двенадцати ночи она растолкала Вильгельма, но муж беспечно отмахнулся:
— Подумаешь! Задержался на службе, остался ночевать в отеле. Со спаньем там устроиться можно.
— Вилли еще мальчишка! С ним всякое может случиться. Он там совсем один.
— Не один. Управляющий там — приятель Рольфа, твоего племянника. Заступится, ежели что…
В этот момент появилась Линда. Тихо открыла дверь своим ключом — думала, что все спят давно.
— Хороший был праздник? — бодрым голосом спросила Фрида. — Вдоволь повеселились? — Она не хотела втягивать любимую дочь в неприятности. — Ужинать будешь? Пойдем на кухню.
— Нет, мама, ничего не надо. Прекрасный был праздник!
Фрида взглянула на дочь. Такой она ее никогда не видела. Интуиция подсказала, что с Линдой что-то произошло. Может быть, то, на что Фрида давно надеялась?
«Нашелся, видно, кто-то. Только бы не испортила она все своим характером. С мужчинами нельзя быть слишком прямодушной. Дай ей, боже, в меру благоразумия и немножко отваги! А более всего — удачи! Время-то вон какое…»
Вызывать дочь на откровенность Фрида не стала. Если захочет, сама расскажет.
— Что Вилли? — спросила Линда. — Не приходил сегодня?
— Отец говорит: задержался. Остался там ночевать.
— Как же так? — встревожилась Линда. — Нельзя этого допускать! А утром он придет домой?
— Отец говорит, придет, — солгала Фрида, надеясь, впрочем, что Вилли и вправду утром появится. — Ложись-ка спать, гуляка. Завтра рано вставать. Доброй ночи!
— Доброй ночи, мама!
Ночью Фрида слала плохо, но утром встала, как всегда, первой, приготовила завтрак и на стройку успела прийти раньше других — в обязанности помощницы бригадира входила раздача рабочего инвентаря и материала. Удивилась, что кладовщик еще не пришел: на дверях склада висел замок.
Подошли две пожилые женщины, ее давние подружки — бывшие «трюммерфрау», рассказали, что по стройке ходят какие-то люди, предупреждают, чтоб никто не начинал работу без особого распоряжения. Комитет решил бастовать.
— Какой комитет? — спросила Фрида. — Что за особое распоряжение?
Женщины не знали. Кладовщика все не было. Фрида забеспокоилась, пошла искать прораба.
Пробираясь по лесам, она увидела сверху, как Сталиналлее быстро наполняется народом, большей частью рабочими-строителями. Многие еще не заходили к себе на участок: в руках сумки, портфели, свертки с едой.
С противоположной стороны улицы появилась небольшая колонна с транспарантами. Колонна примкнула к стоявшей толпе, но не слилась с нею, а продолжала держаться особняком, привлекая внимание короткими лозунгами, которые слаженно и громко выкрикивали молодые горластые парни. Иногда они скандировали и то, что было написано у них на транспарантах: «Мы выступаем за свои законные права!», «Отменить десятипроцентное увеличение норм!», «Справедливая зарплата за честный труд!», «Бастуем! Все бастуем!»