«Тебя зовут Ник, верно?»
«Да, именно так». Я не ответила ему взглядом, проходя мимо него в комнату. Я была слишком занята, разглядывая, куда иду.
В центре комнаты горела всего одна лампочка, которая давала тот самый тусклый, желтоватый свет, который я видел снаружи. В огромной комнате царил полумрак, и было ужасно жарко. Единственной задачей освещения было высветить слой сигаретного дыма, висевший под высоким потолком.
Слева от меня светился телевизор, громкость которого была убавлена до минимума, а перед ним стояло тело. Прямо передо мной, примерно в сорока пяти футах, находилось единственное раздвижное окно с открытыми ставнями, чтобы впустить немного естественного света. Ставни по обеим сторонам были всё ещё плотно закрыты. Ни ковров, ни настенных обоев, только пустое пространство.
Справа от меня, возле большого мраморного камина, на изящных стульях вокруг чего-то похожего на старинный стол с резными ножками сидели трое мужчин.
Они играли в карты и курили. Рядом с ними, справа от камина, была ещё одна дверь.
Три головы за столом обернулись и уставились на меня, затягиваясь сигаретами. Я кивнул, не дождавшись никакой реакции, затем один из парней что-то сказал, а двое других расхохотались и вернулись к своей игре.
Дверь за мной закрылась. Я посмотрел на Восьмого, который подпрыгивал от волнения. «Ну, чувак», — он размахивал руками, словно рэпер, — «ты держись здесь, Ворсим скоро. У нас дела». С этими словами он положил ключи от гриля на стол и исчез за дверью возле камина.
Я взглянул на парня у телевизора. Цветное изображение было немного блеклым, возможно, потому, что он стоял на стуле с вешалкой вместо антенны. Он сидел на стуле напротив, почти касаясь носом экрана, слишком увлечённый, чтобы обернуться в мою сторону. Его взгляд шёл ярче лампочки на потолке; оставалось загадкой, как остальные могли видеть свои карты.
Никто не предложил мне сесть, поэтому я подошёл к окну, чтобы выглянуть наружу. Половицы скрипели при каждом моём шаге. Карточная школа, теперь уже позади меня, снова принялась бормотать друг другу во время игры.
Было легко увидеть, что здесь происходило. Под столом в этом конце комнаты стояли два комплекта электронных фармацевтических весов. Рядом с ними стояли, наверное, десять-двенадцать больших коробок Tupperware: в некоторых находилась белая масса, определённо не мука, в других – тёмные таблетки, тоже не M&M’s.
Прямо под окном находился Виру, грязный снег и лёд покрывали переполненные мусорные баки. На углу здания три облезлых кота неподвижно лежали на снегу, сбившись вокруг водостока, ожидая, когда их чёрный пушистый ужин будет подан.
За краем ущелья река по обоим берегам была скована льдом, но в средней трети течение медленно несло большие глыбы льда и мусор справа налево, к Балтийскому морю примерно в восьми милях ниже по течению. Выше по течению мост всё ещё был забит машинами и людьми.
Я вернулся в комнату. Здесь, может, и было душно, но мне отчаянно хотелось горячего напитка. Единственным напитком, который я видел, была бутылка Johnnie Walker на столе, которую опустошали карточные игроки. У всех были чёрные кожаные куртки, висящие на спинках стульев. Они явно насмотрелись гангстерских фильмов, потому что все были одеты в чёрные брюки и чёрные свитера с круглым вырезом, а с их запястий и пальцев стекало столько золота, что хватило бы на покрытие государственного долга Эстонии. Это выглядело как сцена из фильма «Славные парни»: перед ними на столе лежали пачки сигарет Camel и Marlboro, а сверху аккуратно лежали золотые зажигалки. Я позаботился о том, чтобы они не увидели мои часы из «Короля Льва». Мне не хотелось, чтобы они начали меня оскорблять, ведь когда-нибудь им придётся отнестись ко мне серьёзно. Улыбающийся персонаж Диснея на запястье не помог бы.
Я повернулся к телезрителю, когда он щёлкнул зажигалкой и закурил, держа сигарету между большим и указательным пальцами, а затем наклонился вперёд, уперев локти в колени, чтобы снова погрузиться в какую-то малобюджетную американскую мыльную оперу. Что было действительно странно, так это то, что диалоги всё ещё шли на английском; только после того, как актёры произнесли свои реплики, началась русская озвучка. В переводе не было абсолютно никаких эмоций; женщина, накрашенная сильнее, чем Бой Джордж, воскликнула: «Но Фортман, я люблю тебя!», а затем русский голос перевёл её так, словно она покупала фунт капусты. Я вдруг понял, откуда у Восьмого английский и дресс-код.
Дверь открылась, и он вошёл. «Йо, Николай!» Куртка-бомбер была снята, открывая красную толстовку с изображением Барта Симпсона, каратиста, бьющего другого парня с пригоршнями долларов. Под ней было написано: «Просто возьми». На шее Эйта висела толстая золотая цепь, которой гордился бы любой рэпер.
Он подошёл и встал со мной у окна. «Ник, мне сказали помочь тебе. Потому что, эй, знаешь что, сумасшедший, я здесь единственный, кто говорит по-английски». Он переминался с ноги на ногу, хлопая в ладоши. «Славные парни» посмотрели на него как на психа и вернулись к своей игре.
«Ворсим, мне нужна машина».
«Машина? Ого, могут быть проблемы, приятель».
Я почти ожидал услышать его ответ, сопровождаемый плохой русской озвучкой. Он повернулся к «Славным парням», быстро проговорил что-то и изобразил мольбу. Самый старший, лет пятидесяти с небольшим, не отрывал взгляда от руки, но ответил очень агрессивно. Должно быть, он пил какую-то гадость вместо «Джонни Уокера». Однако я уловил его мысль: «Передай британцу, чтобы он отвалил». Я думал, не показать ли мне страховой полис, но решил не делать этого. Лучше приберечь его до самого важного момента.
Ещё один из троих тут же оживился, указывая сначала на Восьмого, потом на меня, и изобразил, будто бьёт что-то молотком. Остальным двоим это очень понравилось. Даже телеман присоединился, и все от души посмеялись. Это был смех Мерлина: король Артур раньше расстраивался, принимая королевские решения, а его волшебник просто смеялся, потому что Мерлин знал будущее, а король — нет. Мне показалось, что здесь происходит то же самое. Лив была права: не стоит им ни на йоту доверять.
Плечи Восьмого поникли. Он вернулся ко мне. «Мне придётся отдать тебе свою машину».
«Это один из тех, что снаружи?» — уже догадался я, но надеялся, что ошибаюсь.
«Да. Но, чувак, он мне нужен для сук. Скоро ли я его получу обратно?
На какое время вам это нужно? На пару часов?
Я пожал плечами. «Может быть, через пару дней». Прежде чем он успел отреагировать, я добавил: «Я тоже хочу увидеть тебя сегодня вечером. Ты будешь здесь?»
«Круто, я всегда здесь. Я живу здесь, мой друг».
Он указал на чердак. Скорее на себя, чем на меня.
«Хорошо, я вернусь позже. Твои друзья будут здесь?»
«Конечно, Николай, они там какое-то время повисят. Дела надо делать, людей повидать».
Я соединил указательный и большой пальцы и пожал руку. «Ключи?»
«Ключи? Конечно, конечно. Мне придётся пойти с тобой, дружище. Покажу тебе кое-что крутое». Он побежал в другую комнату. Славные парни полностью проигнорировали меня, пока я ждал, сосредоточившись на том, чтобы влить им в глотки ещё больше жидкой гадости.
Восьмой вернулся, натянул куртку-бомбер, застёгивая её и беря ключи со стола. Мы спустились вниз и вышли на холод.
Заперев за нами дверь и решётку, он, как оказалось, хотел показать мне, что самое интересное, что нужно бить молотком по стартеру, чтобы он завёлся. Он сказал, что ему нравится, когда стартер вот так разобран, потому что его никто не сможет украсть.
Пока он возился со мной, показывая, что делать, было бессмысленно говорить о правах и прочем, если меня остановят. Я просто хотел свалить отсюда и сделать свою работу. У меня не было времени на всякую ерунду.
Малискиа знали, что АНБ уже на месте и вот-вот сменит свое местоположение.
Но Эйт хотел сначала убрать колонки и музыку. Я смотрел на кассеты, пока он складывал их на пассажирское сиденье. Там было множество американских рэп-групп, о которых я никогда не слышал, все они следовали примеру Эйта в области золотых цепей, а также несколько очень модных российских артистов, которые выглядели так, будто направлялись на воссоединение фан-клуба Либераче. Именно белые смокинги придавали им особый шик.
Я ждал, пока он отключит динамики, когда по дороге оттуда, откуда я шёл, проехал BMW пятой серии, с серебристым отливом под грязью. Сначала я заметил номера, потому что они были британскими, и машина была с правым рулём, а потом посмотрел на водителя.
Подсознание никогда не забывает, особенно когда дело касается неприятностей.
Плотник. Я не мог поверить. Как будто он мало мне испортил жизнь за последние пару недель.
Он сбавил скорость, когда с противоположного направления приближался фургон, но не для того, чтобы пропустить его; он направлялся туда, где были мы, и, держу пари, если бы он меня увидел, я бы не услышал русского «Привет, приятно познакомиться».
Я запрыгнул на заднее сиденье машины к Восьмому и сделал вид, что хочу помочь ему вытащить колонки, при этом мои колени сильно помяли его газеты.
BMW въехал на парковку, и чем ближе он подъезжал, тем громче хруст шин по льду. Внезапно динамики показались мне очень интересными, и я определённо повернулся задом к BMW. Я чувствовал себя крайне уязвимым, но не так, как если бы он меня увидел.
Двигатель заглох, и дверь водителя открылась.
Восьмой стоял по другую сторону от меня и взглянул через мое плечо, когда захлопнулась дверь Карпентера, а затем снова повернулся к своим любимым колонкам.
Услышав, как закрылась деревянная дверь, я все еще вытаскивал какие-то очень рискованные провода и спросил: «Кто этот англичанин?»
«Он не Англия, сумасшедший!» — процедил он в воздух.
«Так почему же у него английская машина?»
Я, очевидно, сказал что-то очень смешное. «Потому что он может, чувак! Какой-то англичанин не поедет в Санкт-Петербург только ради того, чтобы вернуть свою машину; это было бы безумием, чувак».