— Кажется, пережили, — улыбнулся я перепуганной девушке. — Сейчас ремонт закончу, и домой поедем.
Ну, да. Там, «за бортом» продолжает лить, но уже не так сильно. Вон, даже противоположный берег озера просматривается. Чуть-чуть. Но над нами-то не каплет.
В карбюратор, к счастью, вода почти не попала. Так, пара капелек, которые я протёр тряпкой. А дальше — фигня осталась. Прикрутил нижнюю часть корпуса воздушного фильтра, вставил сам фильтр, прикрутил «барашек» его крышки. Подкачал бензин ручным насосом. Поворот ключом, и мотор заурчал. Пару раз газанул для верности. Нет, работает. Пусть молотит, греется, пока я закрываю моторный отсек.
Дворники уже справляются с дождём и не на максимальной скорости. А в свете фар блестит ледяное «дорожное покрытие».
— Как у тебя дела, Максимыч? — ожила рация.
— Ремонт закончил. Выезжаю. А у вас как?
— Жуть! Со стороны берега и с южного торца несколько стёкол побило. Пару деревьев на берегу выворотило с корнями.
Тронулись! Под колёсами хрустят ледышки. Лишь бы нигде не забуксовать в какой-нибудь луже, которые наверняка после такого ливня появились. Так что, выехав на дорожке, врубил вторую передачу, чтобы тащиться «внатяг». И почти сразу встал: поперёк дороги лежит огромная, в толщину человеческого тела, ветка старого тополя. Тополя при стихийных бедствиях ломаются в первую очередь: слишком хрупкая древесина. Ни одному, ни даже вдвоём такую даже с места не сдвинуть. Тут без долгой работы с бензопилой не обойтись. И это не факт, что та ветка — единственная преграда.
Вызвал брандвахту, рассказал ситуацию.
— Пешком дойдёте?
— Данилыч, ты на землю глянь. На ней же слой льда, толщиной сантиметров десять. И дождь лить не перестаёт, а Фая сюда пришла в одном купальнике и кроссовках. Она же околеет, пока мы топаем. Да и моя нога, боюсь, не сдюжит такого: подверну опять на какой-нибудь ледышке, и меня самого надо будет на руках тащить. Вернусь на берег, до утра или в машине, или в «голубятне» спасателей перекантуемся, а там — будет день, будет пища.
Кстати, про пищу, которой у нас нет… Ничего, с голода до завтра не помрём.
В общем, кое-как задним ходом выполз на открытое место и постарался поближе подобраться к лестнице сторожки. Пассажирской дверью салона.
— Я отвернусь, а ты пописяй под сторожкой. Потом, когда согреешься, выходить наружу будет сложнее. И поднимайся по лестнице в будку: там дверь открыта. А я повторю твой «подвиг» и тоже приду.
Нет, под будку она не пошла. Пристроилась где-то за машиной, чтобы даже в зеркала не было видно. Стеснительная, блин. Да ведь и я не извращенец, чтобы подсматривать за справляющей нужду женщиной.
В общем, купальник стал… как после купания. И я, приковыляв по скользкой лестнице наверх, тут же согнал Фаю с кровати, на которую она, стуча зубами, уселась:
— Ты же, блин, сейчас всё промочишь! Снимай с себя свои тряпки, лезь под одеяло и грейся. А я их отожму и повешу сушиться. Думаю, за пару часов чуть просохнут, и сможешь их снова надеть. Да что ты башкой мотаешь? Не насилую я женщин! Не прикалывает меня, когда они при этом орут, царапаются и дерутся, — начал я злиться.
Конечно, гигиеническое состояние постельного белья в этой сторожке очень даже спорное, но выбор у девушки небольшой: или воспользоваться им, или замёрзнуть.
Пока Фая возилась, нашёл ещё одну пользу от тутошних жалюзи: защитили окна от града. Данилыч-то, вон, говорит, что на брандвахте сразу несколько стёкол высадило.
Закончив с тряпьём, зажёг свечку. С огоньком хоть чуточку веселее. Домик, к счастью, выстыть после дневной жары не успел, сидеть в одних трусах не так уж и холодно. Но это ненадолго. Температура-то снаружи упала градусов на десять-двенадцать, так что скоро и у нас холодать начнёт, а наше дыхание и этот очень уж сомнительный источник тепла хоть чуть-чуть замедлят «похолодание».
Доложил по рации, что устроились, предупредил, что на ночь выключаю аппарат: он сегодня много работал, боюсь, за ночь батарея может окончательно сесть. Под шелест так и не прекращающегося дождя поделились с согревшейся под одеялом Фаей впечатлениями о буре. Та, кажется, окончательно успокоилась из-за того, что я не претендую на её тело. За окнами окончательно стемнело.
— Там купальник ещё не просох? Ты ведь, наверное, тоже замёрз.
Замёрз. Но куда деваться, ежели ты такая перепуганная мужиками? Чтобы не было лишних вопросов, просто принёс ей верхнюю часть купального наряда. Всё ещё мокрую: влажность почти стопроцентная, вещи сохнут очень плохо.
— Может, с тобой одеялом поделиться? Если ты ко мне приставать не будешь…
— Не буду.
— Смотри: ты пообещал! — подвинулась она к стенке. — А свечка пусть горит: с ней так уютно.
Честное слово, не приставал. Да, подсунул одну руку под шею, а вторую закинул на девушку где-то в районе талии, прижался к её тёплой мягкой спине. И минут через десять действительно согрелся. А ещё минут через десять вырубился под её тихое сопение.
Эротический сон был потрясающе правдоподобным. Я мну рукой мягкую, тёплую грудь, её владелица изгибается, «помогая» мне. Вздыбившееся твердокаменное «хозяйство» касается влажной плоти, готовой принять его. Задвигаю «окаянный отросток» настолько глубоко, насколько могу, и перед тем, как проснуться, в башке мелькает мысль: «Вот до чего может довести человека третья ночь воздержания!» Но разбудила меня не она, а тихий стон, прозвучавший наяву.
Не сон! Труселя приспущены, в мою ладонь вжимается та самая мягкая, тёплая грудь, вторая крепко прижата к женскому животу, а я — глубоко-глубоко в Фае. Вовсе не отбивающейся от меня, а пытающейся ещё больше вжаться пухленькой попкой в мои бёдра после того, как я замер от неожиданного пробуждения.
Вот тебе и пообещал не приставать! И ведь, честное слово, почти не думал нарушать это обещание.
Фрагмент 17
33
— Извини, я не контролировал себя во сне.
— Я тоже. А когда поняла, что мне это не снится, не захотела, чтобы ты останавливался… Так хорошо, что у меня до сих пор всё внутри дрожит…
От свечки осталась максимум одна десятая длины, и её огонёк отражается в глазах бывшей воспитательницы детского сада. Свечка продолжает гореть, а дождь, кажется, наконец-то престал. В «избушке», вроде бы, не похолодало. Неужели доска-сороковка, из которой сколочены её стены, так хорошо держит тепло? Или это мы разгорячённые после секса?
Погорячился я, говоря, что дождь перестал. Не прошло и пяти минут, как он снова уютно зашуршал по крыше. Но именно зашуршал, а не забарабанил, как это было, когда мы ворвались в «скворечник». Да, идёт потихоньку, в чём я убедился, выскочив на «крылечко». Ну, есть такая физиологическая особенность у моего организма — опорожнить мочевой пузырь «после того, как», если давно не отливал. Спускаться вниз не стал, изобразив иллюстрацию к присказке «лучше нет красоты, чем…».
Вернулся, а Фая щупает сушащийся купальник. Просох, просох. Я успел проверить.
— Одеваться будешь?
— А без него я тебе не нравлюсь?
Надо же! Я-то считал её перепуганной до состояния овоща, а она, оказывается, и кокетничать умеет. Причём, столько откровенно давая понять, что ей небезынтересно мнение о её прелестях.
Ну, тогда от нашего стола — вашему столу! Пристально, с подчёркнутой заинтересованностью во взгляде, осмотрел её с головы до ног, а потом с ног до головы.
— Знаешь, как лучше всего выглядит женское нижнее бельё? На спинке стула. Ну, или в нашем случае, на вешалке.
В общем-то, не сильно и кривил душой. Ну, склонна к полноте, из-за чего на животе — не небольшой вали, с которым безуспешно борются даже самые худые фемины, а тонкая подушечка во весь животик. Ну, небольшие груди не торчат, а чуть провисают. Но только чуть-чуть, поскольку молода Фая, очень молода. Ну, пухленькие ножки — не из ушей растут, как у всевозможных «миссок», а из… того места, из которого им и положено расти. Кстати, из достаточно аппетитного места. Короче, этакий эталонный образец женщины с восточными кровями, немного склонной к полноте. Довольно сексуальной женщины.
Отнюдь не свежая шутка понравилась. И была истрактована как руководство к действию. Да разве ж я против, пока жены рядом нет?
Да уж… Жены… Стыдно будет, конечно, смотреть в глаза Наташе. Живём-то с ней вместе всего ничего, а у меня уже «загул налево». Но, положа руку на сердце, совершенно спонтанный, неосознанный «загул».
Первая часть его неосознанная. А продолжение подпадает под другую присказку: поздно пить «Боржоми»! В смысле, мучиться угрызениями совести, когда уже ничего не исправить. Тем более, Фая объявила, что хочет увидеть собственными глазами, как происходит этот процесс.
— Ты что, никогда не смотрела? И даже по видику?
— По видику — это другое. А как на самом деле… Когда на тебе кто-то лежит, ничего не увидишь. Да и… тот парень стеснялся.
— А чего с ним расстались?
— Он прошлой осенью в армию ушёл. Диплом защитил и ушёл.
При свете новой свечи и посмотрела. Не знаю, понравилось ей или нет это зрелище, но любопытство удовлетворили сполна. Включая лицезрение моего «хозяйства» перед и после окончания процесса.
Кстати, тему Наташи, всплывшую перед сном, не я поднял.
— Жаль, что ты не мусульманин, не можешь иметь сразу двух жён…
Это факт! Только двух жён не потерплю не я, не законодательство, которое теперь совершенно не работает, а моя благоверная. Зная её горячий характер, опасаюсь, что в ответ на предложение взять в семью ещё и Фаю, мне вообще до конца жизни ни одной женщины больше не понадобится!
— Ты не будешь обижаться, если я стану жить с Алексеем?
Я??? Обижаться??? Да я только рад буду, если ты, девочка, не станешь тоскливо вздыхать, глядя на нас с Наташкой.
— Он тебе нравится?
— Да. Мне кажется, что он справедливый. И тоже добрый, как ты.
Надо же! На мне уже почти два десятка трупов «висит», а меня считают добрым…