— На обратном пути и его похоронить надо, — помрачнел я.
— А Лилю искать не будем?
— Где? И кто нам её отдаст, если мы заявимся к тем, у кого она сейчас? Скорее, самих нас на месте положат, чтобы не лезли, куда не следует.
То, что осталось от матери Василия и Натальи, выносили во двор на каком-то покрывале. Мягкие ткани совершенно разложились, оставив на постельном белье только до сих пор смердящие клочки. На Ваську смотреть было страшно. Но что делать? Никому другому такое не поручишь, а мне одному не справиться. Слёзы из глаз текут, но только губы плотно-плотно сжал и молчит.
Да что там Вася? Меня и самого колотит, как в те дни, когда я возглавлял «похоронную команду» на Колонии Матросова.
Посидели на лавочке рядом с неглубокой могилкой, вырытой рядом с коротким рядком таких же могильных холмиков на газоне возле подъезда. Набрались сил и двинулись забирать то, о чем просила васина сестра.
Судя по количеству чемоданов, баулов и узлов, «москвичёнок» будет забит до отказа. Не только багажник, но и салон. Но, когда сделали первую ходку, парня кто-то окликнул.
— Вася, неужели ты?
— Дядя Саша? Вы тоже живы?
— Как видишь, — засмеялся мужчина лет тридцати «с хвостиком». — Пусть и перебрался на чью-то дачу, когда здесь совсем невозможно дышать стало, да только чуть ли не каждый день прихожу, чтобы посидеть у могилки моей Светки. Хоть и гулял я от неё безбожно, но лучше неё на свете никого не было.
Поговорили с соседом Богдановых с пятого этажа, врача скорой помощи, «хорошо принявшего на грудь» после тяжёлой смены в ту самую ночь. Рассказали о нашем житье-бытье, и в результате Александр вдруг спросил:
— Вы туда сейчас? А заберёте меня с собой? Я ведь, если не уеду, изведу себя, тоскуя по моей голубке.
— А машину водить умеете? — подумав, задал я встречный вопрос. — Дело в том, что нашу мы сейчас битком набьём битком, а вам ведь тоже надо будет какие-нибудь вещи с собой взять. И даже машина есть, бывшая наша машина, куда влезет ещё десять раз по столько. Проблема только в том, что у неё кабина двухместная.
В общем, оставили Ваську караулить узлы, а сами рванули к «Ниссану». Чтобы ещё и Садыка похоронить.
— Вы все подряд брошенные трупы хороните? — с лёгкой иронией в голосе поинтересовался Александр.
— Я неплохо знал этого парня, хоть он из Салавата. После случившегося он жил возле Уфы с нами. Их целая группа была, туристы-байдарочники. И если бы его подругу не прокосила шиза из-за истерики со взрывом в зенитной воинской части неподалёку от города — городские идиоты решили, что это «ядрён-батон» прилетел, и теперь все от радиации помрут — то так бы и жил.
— Да, слышал я что-то такое про атомный взрыв под Уфой… А это точно не он был?
— Точно, — отрезал я. — И никакого заражения, которого они испугались, не было и нет. Сам дозиметром фон мерял. Вот на машинке, на которой они уехали, мы и перевезём вещи Богдановых и ваши.
— Да брось ты «выкать», — поморщился доктор.
Я не против…
Хоть «дядя Саша» и не имел водительских прав, и, по его словам, управлял автомобилем лишь время от времени, когда старший брат, хирург-кардиолог, «давал порулить», но на «москвичёнке» доехал до 52-го квартала нормально. И принялся помогать нам таскать в фургончик шмотки со второго этажа. А потом мы помогли ему спустить кое-что из квартиры, поскольку зима скоро, а из-под Уфы за недостающим в неё не набегаешься. Дорогу-то, как мне кажется, от снега теперь точно никто чистить не будет.
А ещё ведь нам с дачи что-то забрать придётся. Нет, точно до вечера не управимся, придётся по темноте домой возвращаться. Домой… Вот уже и подсознательно считаю брандвахту своим домом…
Фрагмент 21
41
Пешком до садового домика, в котором обосновался бывший врач «скорой», около километра. Но сады от города отделяет полотно железной дороги Уфа — Оренбург, и пришлось делать изрядный крюк через железнодорожный переезд. Благо, доктор Некрасов был одним из первых, кто сбежал из «капитальной застройки», и заселился в один из крайних от ближайших к 52-му кварталу ворот садового кооператива, так что корячиться на двух машинах по узким проездам между дачами не пришлось. Причём, место жительства он выбирал с умом: понимал, что халява с электричеством закончилась навсегда, и нашёл такой участок, где воду из скважины можно было качать ручным насосом «Фонтан», а не электрическими погружными «жужжалками».
Небогатая дачка, всего квадратов двенадцать, комнатка и кухонька, разделённые дощатой перегородкой, погреб, в который он успел спустить картошку и прочие овощи, собранные с участка. Предлагал забрать и это богатство, чтобы «не быть халявщиком» на новом месте, но мы с Василием только отмахнулись: того, чем запаслись мы, хватит и на него.
Чего я вцепился в этого мужика? Из-за специальности! Надежда Бивалькевич — всего лишь провизор, её знания в области медицины оставляют желать лучшего. А врач «скорой помощи» обладает просто колоссальным опытом не только диагностики заболеваний, но и знанием, как оказать первую помощь едва ли не по всем заболеваниям, ради которого срочно тревожат «медицину». Включая всевозможные травмы. Город-то небольшой, держать несколько специализированных бригад «не положено». Помните анекдот?
— Скорая? Срочно вышлите к нам машину: мой муж е*анулся!
— Выражайтесь точнее: упал или с ума сошёл? Какую бригаду мне высылать?
Тут приходилось реагировать на вызовы и к психам, и к сломавшим конечности, и к «затемпературившим», и к больным с сердечными приступами, и панкреатитчикам. Буквально ко всем!
— Я, кстати, вошёл в историю башкирской медицины как самый молодой инфарктник, — поведал Александр, посмеиваясь. — В двадцать три года «поймал». И знаешь, где? В зубоврачебном кресле! Зуб дёрнули, а я и… вырубился. Благо, брат в это время на дежурстве в поликлинике был, моментом меня прооперировал. Потом, правда, какая-то студентка меня «переплюнула»: перезанималась, готовясь к экзаменам.
Как и в Уфе, здесь, в Салавате выживший народ уже поголовно сбежал в частную застройку и сады. По тем же причинам: во-первых, без воды, отопления и электричества в бетонных и кирпичных коробках прожить будет невозможно, а во-вторых — трупный запах, сводящий с ума. Те, кто «покруче» и поснровистей, поселились в бывшей деревне Мусино, вошедшей в городскую черту. Там и Белая рядом, и её почти заросшая старица, так что с водой проблем нет. Те, кто попроще, «полоховатее» — разбрелись по разнообразным садовым кооператива. Но тоже — расположенных преимущественно к востоку от города, рядом с рекой.
— А мне отсюда к моей голубке на могилку было ближе ходить…
Пока возились со сбором вещей, как я и предполагал, начало темнеть. Вот только выехать у нас не получилось: не знаю, что произошло с машиной, но «Ниссан» упорно не захотел зажигать фары. То ли лампочки перегорели, то ли предохранитель какой, то ли контакт где-то барахлит. По-любому, проблему в темноте не решить. Вот и решили переночевать на даче, а утром уже ехать. По крайней мере, мы с Андреем, когда уезжали, вариант задержки в Салавате на ночь обсуждали.
В общем, протопили печурку, поужинали собственными продовольственными припасами и припасами нашего нового знакомого, выпили «заветные» полбутылки, которые он берёг «на всякий случай». Помянули погибших близких. Ну, и поговорили. Откуда я и знаю подробности жизни Александра и обстановку в Салавате.
Беспокоила, конечно, судьба Икрамовой, но Саша только покачал головой.
— Бесполезно искать! Охота на баб началась недели через полторы, как всё случилось. И калечили людей, чтобы отнять тех, которые уцелели, и убивали. Сам понимаешь, большинство «сконцентрировалось» у бандитов. Соваться к ним — гарантированно получить пулю или заряд картечи. Я на такое насмотрелся: кто знает о моей специальности, звали помочь раненым.
Порадовало соседа Богдановых и то, что Наташа стала моей женой.
— Хорошая девочка, умненькая! Поздравляю! Жаль, родители не дожили до этого…
Необычно молчаливый, подавленный Васька засобирался спать раньше других. Понимаю его: хоронить родную мать (а точнее, то, что осталось от неё через три месяца после смерти) — очень тяжёлое занятие. Морально тяжёлое. И проглоченные сто пятьдесят граммов водки лишь притупили его переживания, а не заглушили боль. Всё, что я мог ему сказать, а именно пожелать держаться, я уже сказал. Приставать с жалостью — только сделать хуже. Так что, следом за ним стали устраиваться на ночлег и мы с Некрасовым. Он — на единственном в домике старом диване, мы с Васей — на каком-то тряпье на полу.
Спать после кроватей брандвахты было неудобно, жёстко, но сил и, самое главное, нервов за день было потрачено немеряно, так что дрых я мёртво, просыпаясь лишь для того, чтобы поменять заболевший бок. Но, на удивление, неплохо выспался. Так что, перекусив остатками вчерашнего ужина (пообедаем уже дома, а на десерт отведаем какой-нибудь очередной кулинарный шедеврик Оли Бородиной), не стали долго тянуть со сборами.
Погода за ночь немного улучшилась. Пусть небо всё ещё было укутано низкими серыми тучами, но дождя, если судить по ночной капели с двускатной крыши дачки, не было уже несколько часов. После этого я оставил салаватцев собирать вещи, а сам завёл фургончик и задом подогнал его к воротам участка под погрузку.
Несмотря на мои протесты, доктор всё-таки нагрёб из погреба пару мешков картошки.
— Не хочу быть нахлебником.
Вот упёртый! Ну, да ладно: не на себе же нам эти мешки тащить, машина, загруженная даже меньше, чем на одну десятую грузоподъёмности, повезёт.
А меня после ночёвки в домике, пока Некрасов бегал к соседям сообщить, что они могут пользоваться собранным им урожаем, посетила мысль: может, всё-таки нам с Натальей перебраться «на сушу»? Как посетила, так я её и забраковал: это сейчас, в тёплое время года, в доме нет особых забот. А зимой придётся и снег во дворе чистить, и за водой на затон к проруби бегать, и печку каждый день топить. А в морозы — и не по одному разу в день. И от холодного туалета я уже поотвык. На следующее лето — может быть, но не сейчас, накануне зимы.