Но не все, кому не повезло – остались на позиции, их докалывали штык-ножами, и здесь у зеков сноровки оказалось гораздо больше, чем в стрелкотне.
Позицию отбили за десять минут.
…Только когда стали разбирать трофеи, хватились, что Волка нет. Хохлы успели задвухсотить пятерых человек, ещё трое было трёхсотых, тяжёлых, под эвакуацию.
Кого легко зацепило, сами перебинтовались и остались на позиции.
А Волка не было.
Тут кто-то стал припоминать, что он отставал то берцы перешнуровать, то ещё что…
Командиром зетовцев был Сиплый, он и доложил Викингу по радейке:
– Пять двухсотых, три тяжёлых триста, остальные лёгкие, на ногах. Один пятьсот. Со стволом.
– Кто?
– Волк…
– Так я и думал. Закапывайтесь, углубляйте траншею. Мобики обычно копают вполроста, хохлы вряд ли успели за ночь прокопать лучше. Так что зарывайтесь по самое не балуй, сейчас к вам полетит из всего, что у них только есть. Обидели вы их, очень…
Последние слова Викинг сказал улыбаясь, радуясь удачному штурму. Но и с тревогой – выдержат ли «кашники», не побегут? Со спецконтингентом он работал впервые.
«Да, что же там осталось после радиобмена такого хренового, что с души воротит? Вспомнил, Волк. Мне эта тварь сразу не понравилась… Куда он теперь пойдёт? Со стволом?»
Волк пошёл лесополками на юг. Даже чуть-чуть на юго-восток.
Говорят, дуракам везёт.
Пятисотым тоже везёт. До поры.
Потому что не зашёл на минные поля, не попал под коптер со сбросом, не навели на него арту или миномётку.
Вояка он был никакой, но звериным своим обострившимся чутьём чуял, что с троп сходить нельзя, срезать по полям не стоит, да и вообще – под деревьями, в тени, оно безопаснее.
Поэтому буквой «г», шахматным конём, но упрямо шёл на юг, заберая влево, удаляясь от ЛБС.
Так посадками и вышел к Зайцево, точнее в Жованку – северную его часть.
Посёлок все восемь лет войны на Донбассе был разделён линией фронта на две части. Жованка, северо-западная часть Зайцево, названная по одноимённой речушке, протекавшей там, была под хохлом.
Хотя как под хохлом – последние годы там стоял «Грузинский легион», недобитки восьмидневной войны, грузинские наёмники, воевавшие за украинских нацистов.
Они и потравили воду в колодцах. Местным сказали:
– Вы всё равно русских ждёте! Подохнете, не жалко.
Хорошо, что речку Жованку загадить не могли. Кое-как люди перебивались.
Пока не освободили.
Туда и зашёл Волк, тот ещё «освободитель».
Пройдя несколько крайних, развороченных минами домов, остановился у уцелевшего. Стены из белого кирпича были, правда, выщерблены осколками, и одно окно закрыто полиэтиленом вместо выбитого стекла, но в целом вид был жилой.
То, что с солдатом что-то не то, Анна Ивановна, задававшая корм курам, поняла сразу.
Один, хоронится от посторонних глаз. Улиц не знает, идёт, как слепой щенок, тычком.
«Сбежал, наверное, с фронта», – ещё подумала она.
Красный скотч на руке и ноге тоже рассмотреть успела.
«Значит, свой!» – обрадовалась.
«Свой» металлически щёлкнул затвором и показал стволом Анне Ивановне: заходи в дом.
И сам зашёл следом.
– Ну что, бабулька, чем угостишь воина-освободителя? – с деланной бодростью проговорил Волк, при этом пристально посмотрел в открытые двери боковых комнат: одна живёшь?
– Одна, сынок, – сказала Анна Ивановна, чувствуя привычный страх.
За восемь лет оккупации кто только не заходил к ней – и айдаровцы, и грузины, и простые вэсэушники.
Поесть, попить, горилки купить.
После смерти мужа она стала гнать на продажу, ну как на продажу – шибко не наторгуешь, когда почитай в каждом дворе свою дымку выкуривают.
Но у неё абрикосов в саду много росло, вот она их и приспособила в дело, а абрикосовка – это вам не дрожжевая муторка какая-нибудь.
Горилку Анны Ивановны знали, специально ходили даже с дальних позиций, весь солдатский интернационал и наведывался.
Даже пшеки. Так и пшекали:
– Добра мореловка, добра!
Разбогатеть не разбогатела, а так, перебивалась потихоньку.
– Чем же тебя угостить, хлопчик? – говорила она вслух, а руки уже привычно смётывали на стол зелёный лучок, укропчик, картошку из холодильника, сальцо соседское оттуда же.
– Вот это я понимаю, мать! – радостно протянул Волк, потирая руки, и наконец поставил свой АК-12 в угол, у себя за спиной. Но рядом.
– А меня, мать, контузило сегодня утром, вот в больничку иду.
«На своих ногах, – говорит командир, – вот и иди!»
– Вот и иду. А у тебя голову полечить нету чего? А то гудит, после того, как миной рядом шандарахнуло. Чудом уцелел…
Волк, когда бежал с позиций, слышал стрелковый бой за спиной, а как отошёл подальше – услыхал и как минами да артой стали насыпать по его солагерникам, но было это уже в отдалении, километра полтора-два он уже успел отмахать…
Припекало вовсю, столбик термометра скользил к сорока.
Волка после бессонной ночи и утренних переживаний здорово развезло, он перестал рассказывать осовевшей от него Анне Ивановне про свой героический бой, и всё больше ругал здешнюю жару и комаров, которые-таки дали ему поутру жару, когда он останавливался в лесополках, запыхавшись.
– Хуже фашистов! – повторял Волк и икал.
– Мать, – уже совсем нетвёрдо сказал он, – ну дай кваску какого-нибудь холодного, что ли, видишь – человек икает. Боец, раненый…
Пошатываясь Волк вышел в сени и увидел пластмассовую двадцатилитровую бочку.
– Ага, квасок!
– Стой, солатик, стой! Там же брага!
– Ещё лучше, мать, давай-ка холодненькую!
– Она ж не добродила, сынок, постой…
Но Волк уже прихлёбывал холодненькую:
– Ничего, мать, внутри добродит.
Брага его и сгубила.
То, что он свалился едва не сразу же, еле успел упасть на широкую скамью в полисаднике – это ещё полбеды.
А вот сама беда наступила, когда на солнце бражка и в самом деле начала «внутри дображивать».
И полезло из Волка совсем не оттуда, откуда можно было ожидать.
Анна Ивановна поняла это, когда пассажир стал отчётливо нехорошо пахнуть. А на жаре этот запах настоялся ещё резче и муторнее.
Таким его и сгрёб комендантский патруль.
– Бабуль, кто это у тебя прохлаждается?
– Не знаю, сынки, к полдню пришёл, говорит с фронта, контуженный…
– Оружие есть?
– Да, автомат в доме, сейчас вынесу…
– Не надо, мать мы сами. Он один?
– Один, сынки, один.
– Фу, а воняет-то!
– Так оно это, не во гнев будь сказано, бражки попил солдатик недобродившей, меня не послушал, вот и пронесло его.
– А до бражки, я так понимаю, и горилкой угостила? Знаешь, что за это бывает в военное время? – сказал старший патруля. – А пассажир-то знакомый, смотри, какие наколки на пальцах. Так и есть, и «К» на жетоне. Зек, пятисотый.
Ну и воняет же!
В штабе «Трёшки» быстро узнали, куда сегодня поутру заходили «кашники», и к 16 часам обезображенный бражкой Волк был уже на ПВД «Вихря».
Там его встречал Викинг.
На ПВД батальона прибыли ещё три «Камаза» со спецконтингентом. После выгрузки их, расслабленных, измотанных четырёхчасовым переездом на грузовиках из-под Ростова, с сигаретками в зубах нестройным строем подвели к яме.
Пятьдесят человек, тесня друг друга, столпилось вокруг ямы.
Это была воронка от чего-то серьёзного, метра три глубиной. Поначалу может и больше. Теперь уже трудно было определить. Края осыпались, обвалились. Служивый народ было начал использовать её по назначению, то есть под свалку.
Но запретили.
Так, кое-какая дрянь внизу валялась, но не отсвечивала.
Сейчас же в яме самым интересным был Волк.
Увидев вновь прибывших зеков, Волк «исполнял».
Ещё не протрезвевший, перемазанный с головы до ног, он метался по яме и орал:
– Суки! Гондоны! Бросили человека под пулемёты и рады! Я на это не подписывался! Где артподготовка, где авиация?
Меня контузило, я не помню, куда шёл!!!
Викинг ждал, пока все протиснутся к яме, он стоял в центре группы.
– Авиации, говоришь, не было? – начал он угрожающе спокойно, – артподготовку тебе не обеспечили?! А то, что ты, тварь, бросил товарищей в бою… Какой в бою! Ты, сука, сбежал до боя. А вот обосрался после. Обычно обсираются до. Или во время. А ты – после.
Постепенно закипая, Викинг коротко вскинул левую руку вверх (он был левша).
Выстрел раздался сразу.
Волка сильно толкнуло, и он повалился, схватившись за правую ногу в районе икры.
– До этого ты просто вонял, а теперь будешь смердеть. Бросьте ему бинт, пусть перемотается.
После этого командир резко повернулся к отхлынувшей от него толпе, там, кроме зэков, набралось поглазеть уже достаточно и доброволов.
– Мужчины, – сказал Викинг зекам, – вы сюда приехали воевать. Чтобы заслужить волю. Не сбежать, а заработать, если понадобится – кровью. Ваши УДО, уже подписанные, лежат у меня.
Мне не важно, что у вас было в прошлом.
Просьба только одна – не обосритесь. Как вот эта вот тварь.
…Волк ещё некоторое время выл в яме, потом ему бросили пятишку воды, мыло и бельё, какое нашли: трико, тельник, безразмерные трусы.
Так его и повезли в госпиталь. С неопасным, сквозным.
Хотя он и тщательно отскребался чуть ли не весь следующий день, другие трёхсотые из его группы, когда тронулись, забились от него в дальний конец «буханки».
То ли воняло, то ли им просто было заподло рядом с ним.
На аэродром Северный в Ростове их доставили на удивление быстро, он был неподалёку от Центрального клинического госпиталя.
Ходячие выгрузились из медицинского «пазика» прямо на взлётке, там стоял, склонив под тяжестью четырёх моторов крылья, усталый военно-транспортный гигант: «ил семьдесят шестой».
Открытая аппарель ждала пассажиров.