– Только я нехорошая, Валя – задрожала она, чувствуя, что все – все еще недавно дрожавшее в ней – оборвалось… «Мама, мамочка, что они со мной сделали?!»
– Валя, – уже окончательно проваливаясь и падая куда-то, еще успела повторить она, и задохнулась: – у меня ведь ребеночек… был… умер.
Нинка прислонилась к стене и беспомощно смотрела на него. И Валя не выдержал, отвел глаза, потупился.
– Нина, – она чувствовала, как тяжело вытаскивает он откуда-то эти свои нужные, неподатливые слова, – ты ведь не знаешь, я после школы пошел в семинарию, уже отучился там два курса. Хочу вот священником стать…
– А разве священникам, разве им нельзя… – «Зачем, зачем теперь-то все это?» – …нельзя жениться?
– Нет, меня же еще не рукоположили… то есть можно, конечно. В смысле, даже нужно… только, понимаешь – лишь теперь Валя обратил внимание на то, как она странно одета. «Бедная, бедная…» – ему показалось, что она только-только с похорон ребенка и немного не в себе. – Понимаешь, Нина, по правилам Святых отец… в общем, так положено, что женою священника может стать только девушка. То есть чистая девушка.
– Но я ведь тоже чистая, посмотри… – и Нинка зачем-то еще показала ему ладошки.
Но он только смущенно улыбнулся:
– Нет, ты не поняла: девушка, сохранившая девственность и чистоту.
«Девушка, сохранившая дев…» – Нинка не смогла даже выговорить это слово, и только грустно-грустно, из какой-то страшной своей дали посмотрела на Валю.
– А тебе обязательно нужно в церковь: поставь свечку на канун, записочку подай об упокоении… Да вот же у нас Иоанно-Богословская церковь неподалеку! Давай я с тобой пойду…
– Нет-нет, спасибо, – оборвала его Нинка, – этого не надо.
Она повернулась и, покачиваясь и держась за перила, начала спускаться по лестнице.
Старуха на свечном ящике, продававшая свечи и принимавшая записки, с подозрением посмотрела на простоволосую, покачивающуюся девицу в куртке поверх халата. «Голову-то покрой, в храм ведь пришла», – строго сказала она Нинке, когда та поравнялась с ней.
Нинка безропотно накинула капюшон. Бабка смягчилась и уже по-доброму спросила, как ей показалось, у нищенки:
– Что у тебя, бедная?
– Ребенок… умер.
– А звали-то, окрестили его, говорю, как, – по ком поминовенье заказывать будешь?
– По ком? – до Нинки с трудом доходило происходящее, – маленький, юркий такой…
– По Юрке? – недорасслышала бабка. – Это значит Георгий. Помяни, Господи, младенца Георгия…
В этот момент ударили колокола – зазвучал благовест к началу службы. Церковь стала наполняться людьми, огоньки лампад перед иконами заметались и задрожали от сквозняков, Нинка удивилась, что они то сливаются, то брызгают врассыпную перед ее глазами, у нее закружилась голова и последнее, что она увидела – это плывущий вбок расписанный евангельскими сюжетами купол храма.
«…младенца Георгия» – отозвался на удар рухнувшего тела выложенный плиткой пол, сразу наполнив всю ее обмякшую плоть непомерной тяжестью и чугунным гулом…
На какое-то время Нинка очнулась от противных, резких завываний сирены: прыгающий потолок, лица в марлевых повязках, глухие наплывающие голоса: «сильное кровотечение… сразу после операции…» И опять нырнула в небытие.
В следующий раз она проснулась уже от ощущения прохлады и покоя. Вот только рядом кто-то громко рыдал: по-бабьи, не сдерживаясь. С трудом разлепив ресницы, Нинка увидела сидевшую на стуле мать – та ревела, вывернув губы, как плачут дети от обиды и непонимания, и выглядела очень-очень жалкой. Ей, видимо, только сейчас рассказали всю правду.
Напротив матери, на корточках, сидел отец и, обхватив ее за плечи, время от времени что-то шептал и целовал ее мокрые, вздрагивающие щеки в грязных тушевых разводах. Впервые – за последние много-много лет.
Нинка слабо улыбнулась и стала тихо засыпать. Ей приснилось, что это не мать, а она в голос и неутешно рыдает, стоя на коленях перед Валей… отцом Валентином. А он сидит на скамейке и, ласково улыбаясь, гладит ее голову, повязанную черным платком. И странное дело – плакала она горько-горько, а ей становилось все легче и легче…
Новороссия(Статьи и очерки 2015–2022 гг.)
Угорелые Гарики накануне Победы
Известный автор «гариков» – юмористических и матерных (или правильнее: матерных и юмористических?) четверостиший, выходец из СССР и гражданин Израиля Игорь Губерман пошутил накануне 70‑летия Победы. Пошутил на «Радио Свобода», что как бы обязывает. Никакой Великой Отечественной войны, – сказал Губерман, – не было. Была Вторая мировая, которую начали Гитлер со Сталиным, а закончили Черчиль с Трумэном. Поэтому к Путину на 9 мая никто не приедет, медали будут вешать на собак (хи-хи-хи!), георгиевские ленточки привязывать к выхлопным трубам. Уже привязывают.
Как говорится, у нас на Привозе с этого катаются. Точнее, смеются, но уже у Стены плача.
Что тут добавишь к словам семидесятилетнего юмориста? Мудрость приходит с возрастом, но иногда возраст приходит один. Ну или на пару с юмором.
Поэтому продолжим шутку. Никакого Холокоста не было, не было Освенцима и других лагерей смерти, не было белорусской Хатыни. Зато – была Катынь польская (помним-помним: Сталин с Гитлером). И последующая коммунистическая оккупация Европы. В общем – всё по Резуну (в замужестве – Суворову).
Для эмигрировавшего в перестройку Гарика время остановилось. Даже круг чтения тот же.
Ну и воспоминания детства, опять же, куда от них деться. Родившийся за четыре года до войны еврейский мальчик (вместе с семьёй) из-под носа у Гудериана (от греха подальше – а ну как не Вторая мировая, а всё-таки Великая Отечественная?) эвакуировались в Челябинск, где и жили, пока немцев не отгонят от Москвы, меняя шоколад (который был) на хлеб (которого не хватало). Можно, конечно, было бы мазать и прямо на колбасу…
Это – из интервью Гарика.
Понятно, что в семье никто не воевал (в Великой Отечественной), да и вообще – боевое прошлое (один из праотцев – террорист-эсер, участник покушения на Гапона) достаточно своеобразное. Поэтому оскорбить память какого-нибудь своего предка семидесятилетний Гарик такой шуткой не может.
Оскорбить память моего отца, начавшего войну в Бресте, а закончившего в Бухаресте, двух его братьев и сестры, прошедших всю войну – тем более не может. Потому что это похоже на плевки в небо, которые на самого плюющего и падают.
Оскорбительно ли это для неэвакуировавшихся и погибших в войне Героев Советского Союза: Льва Доватора, Михаила Гуревича, Лазаря Паперника и тысяч других евреев, воевавших в Красной Армии – решать их потомкам. Если Отечество их: Россия, Белоруссия, Казахстан, наверное – да. Если они выбрали себе другое отечество – то шалом им в помощь и исполать на все четыре стороны.
Только вот не кажется ли вам, что становится уже какой-то тенденцией желание Гозманов, Губерманов и Познеров как-нибудь эдак отметиться к Дню Победы. Даже мысли, пардон – закрадываются. А стоило ли мешать «окончательному решению» известного вопроса? Но посмотришь на список погибших Героев Советского Союза, и понимаешь – стоило.
2015 г.
Горбунова Саур-Могила исправит
Пэрший украиньский блокбастер про АТО
Недавно известный российский сериальный актёр украиньского происходу Алексей Горбунов дал интервью. Под заголовком «Теперь понимаю, что такое гимн Украины, что такое “воля або смерть”» (интервью порталу «Фокус» от 16.09.2015).
Интервью обширное, достойное даже внимания. Хотя бы потому, что, в отличие от своего тёзки по мировоззрению и тоже актёра Алексея Серебрякова, Горбунов не укатил в сытую и вечнозелёную Канаду, а перебивается с хлеба на молоко в ридной щеневмерлой нэньке. Где с недавнего времени и проживает на постоянной основе после Майдану. Излагать политические взгляды и оценки человека, которого, по аналогии с известным определением Макаревича как «певец ротом», можно было бы назвать «говорец ротом» или «игрец рожем» – излишне. Профессия, скажем так, у него не та.
Но поговорить о художественных достижениях революции гидности на его примере – очень даже можно. Тем более что помимо выступлений перед ранеными карателями снялся он только в одном проекте – первом четырёхсерийном мегаблокбастере вильной Украйны «Гвардiя». Про АТО. Или (что то же) про карательную операцию ВСУ на Донбассе.
Съёмки первых четырёх серий закончились незадолго до уничтожения Дебальцевского котла, поэтому на следующие четыре запланированные серии денег уже не дали. Сага о добровольном героизме потомков древних укров оказалась, мягко говоря, не ко времени, и фильм стыдливо вышел в прокат уже только в мае. Но и снятого – достаточно.
Как ни старались авторы, фильм получился неожиданно честным. Ну, во-первых, потому, что война у них начинается сразу с Майдана. Чего, собственно, никто в России не отрицает. Борцов за незалэжность там снуёт много, но все они вращаются вокруг полевой кухни, которую содержит некий родственник Саакашвили. То есть тема грузинов в украинской революции гидности оказывается обозначена буквально с первых кадров (в отличие от темы, скажем, американских печенек, которая так и остаётся нераскрытой). Следующим героем Майдану оказывается аспирант-химик с характерным (по мнению авторов) для аспиранта, а тем более химика происхождением. Что как бы ненавязчиво намечает линию Порошенко, Вальцмана, Коломойского и пр. в народно-освободительном движении Украины. Следом, когда свидомый зритель уже начинает нервничать, является, наконец, и могучий образ хуторянина с оселёдцем (он же сотник Майдану). Костяк защитников незалэжной, как говорится, готов. Но нет, чего-то недастаёт – и в далёком и ещё якобы украинском Крыму пробуждается историческая память у одного из потомков крымско-татарских карателей, перед ним является вдохновенный образ деда-эсэсовца и… компания защитников ридной пополняется крымским татарином. Квартет (прямо по дедушке Крылову), что называется, составился. По пути к нему добавятся ещё полька-бабочка (отважная журналистка), пара-тройка кадровых военнослужащих бывшего СССР. Но это уже, как говорится, частности. Главное – зроблено.