И именно такой, доверчивой и нескладной, она зашла к командиру.
Не просто в комнату, в душу.
Командир добровольческого отряда с позывным «Седой» был уже не молод, предыдущие войны его не обошли – и некогда чёрные его южнорусские волосы превратились в позывной. Потому что стали седыми.
После Ливии.
Именно там ему пришлось столкнуться с нынешним врагом.
Он, конечно, слышал ещё в Чечне, что бандерлоги воевали на стороне дудаевцев, что в Южной Осетии тоже отметились в рядах саакашистов, даже в Сирии у вагнеров что-такое про хохлов, воюющих на стороне бармалеев, рассказывали.
Но только в Ливии, помогая войскам Хафтара в наступлении на Триполи, Седой сошёлся с хохлами нос к носу.
Даже удивительно, что во всех этих войнах, таких разных, где с джихадом, где с гей-парадом, где и с тем, и с другим сразу, хохлы никогда не воевали за, они всегда и неизменно воевали против – против русских.
Готовились.
…Это случилось уже после того, как турки вмешались в ливийскую войну на стороне ПНС. Группа «музыкантов», которой руководил Седой, охраняла один из «Панцирей», что прислали Хафтару объединённые арабы из ОАЭ.
Дежуривший на краю международного аэропорта в Триполи «Панцирь» с нашим экипажем попал под удар турецкого «Байрактара». Комплекс стоял в ангаре, пустой, отстреляв всё, что можно, по чужому жаркому небу. Там его и накрыло.
Добивать русских в аэропорту вместе с привезёнными из идлибского гадюшника бородатыми отправили украинских наёмников, их что-то около роты было у Эрдогана. Тоже из Сирии.
Американцы поделились чи сами набрали по интернету, неизвестно.
Известно только, что перебрасывали их также украинские частники на военно-транспортных «ил семьдесят шестых». Ну как частники, под прикрытием «Головня управління розвідки України», разумеется.
Первый накат бармалеев вагнера отбили, а вот потом – потом очень грамотно по ним стали работать агээсом и стодвадцатыми. Не накидывали, как у бородатых принято, по площадям, а именно разбирали бетон, методично и страшно.
И зажали группу за взлёткой.
«Панцирь» чадит, ангары складываются – не сразу, но пролёт за пролётом. В группе уже трёхсотые, пвошников двухсотых бросать тоже нельзя, вагнера не бросают.
И в эфире с той стороны уже не «Аллах акбар», а русский мат вперемешку с заполошной мовой.
Седой думал, что всё. И не он один.
Ливийцы не оставили, спасибо им.
Вылетел на взлётку т-55 с ливийским экипажем, отработал по хохлам, по батарее стодвадцатых, вагнера тогда уже её срисовали, координаты скинули.
Недолго работал танчик, заптурили его вскоре.
Но группа выйти успела, и трёхсотых с двухсотыми вынесла.
После боя, отряхиваясь от побелки и бетонной пыли, ребята заметили, что голова у групника не отряхивается, так он и стал Седым.
Позиции на Косе возле Геройского были хорошие – во-первых, потому что там перед добровольцами уже стояли морпехи, во-вторых, потому что лес был почти не тронут прошлогодними пожарами и артой.
Блиндажи и НП, конечно, подновили, настилы перестилили, брёвен добавили, осыпавшийся песок подравняли, плёночкой по потолку прошлись, чтобы сверху не сыпалось и не лилось, стены досками обшили, чтобы не осыпалось, – и живи не хочу.
Песок для укрепов (если есть лес) очень хорош: копается легко, воду впитывает идеально, поэтому в траншеях никаких луж даже в сезон дождей, осколки и пули держит лучше чернозёма.
Есть только один минус – когда живёшь и обороняешься в песке, смирись с тем, что это обязательная приправа для всех блюд, которые готовятся. Съесть приготовленное с хрустом – на Косе отнюдь не метафора.
То, что песок у тебя сыплется отовсюду, – тоже не метафора. И не только из автомата (как ты его ни береги, даже специально пошитые брезентовые колпачки или резиновые изделия, присопособленные на дуло, не спасают ствол от песка). Песок сыплется из тебя самого (вне зависимости от возраста), причём из таких мест, про которые никогда б не подумал. Например, из ушей.
Позиции отряда были не на побережье, не в прямой видимости неприятеля – поэтому хохол, когда накидывал 155‑мм снарядами, работал в основном по старым координатам, а то и просто по площадям.
Птички, конечно, по головам ходили, но в основном ночью. Причём в обе стороны: их «фурии» оттуда, наши «герани» (в войсках их прозвали «мопеды») – туда. Но пока хохлу не подвезли сотни FPV-дронов, вреда от птичек было не много. Не отсвечивай, чтобы по тебе не навели арту, – и порядок.
Когда обжились и окопались как следует, выяснилось, что помимо текучки (караулы, дрова, кошеварство) у бойцов оказалось много времени, а совершенствовать стрелковые навыки негде – полигон далеко.
Поэтому помимо тактических занятий негласно разрешили охоту. Не для всех, конечно, и с пониманием – куда, как и сколько можно стрелять.
То есть только одиночными и только сверху вниз, гарантированно в землю. Чтобы дальше пуля не полетела отыскивать себе незапланированную цель. С соседями договорились, что одиночные – это не прорыв укроповских ДРГ, а рабочий настрел, боевая подготовка. Ну, а если повезёт – и долгожданное разнообразие на кухне. Потому что казённая тушёнка хороша, но – вы сами понимаете.
Дичи на Косе было достаточно – на озёра садились гуси и утки, в лесу из-под ног порхали фазаны и выскакивали зайчики. Говорили ещё про кабанов и косуль, но только говорили.
Рыжие с хвостами тоже были нередки. Но по летнему времени линялые, да и по любому мех бойцам был не надобен.
– Ориентир – купол храма в Геройском, – сказал Седой, когда они утром вышли из блиндажа. – Запомни.
Жираф тепло и сонно поёживалась на утреннем холодке, ночи в апреле были ещё прохладные.
– Следи за печкой! – бросил командир караульному, стоявшему поодаль. Спасибо гуманитарщикам – присланные в отряд буржуйки здорово выручали бойцов в землянках.
– Ну что, пойдём?
Лиля кивнула.
– Ни пуха ни пера, командир! – улыбнулся караульный.
– Иди… Ну ты понял – куда! – также с улыбкой ответил ему Седой, и они с Лилей пошли, стараясь не наступать на палые сосновые ветки и шишки, не хрустеть. Соснячок, в котором окопался отряд, был молодой и чистый, сосенки метров пять-девять в высоту, не ахти какие разлапистые, но частые.
Несмотря на то, что хохол уже и по весне отстреливал кассетные боеприпасы и пытался накидать зажигалок, – сырая земля и недавние дожди не позволили заполыхать лесам по новой.
В сосняке туман уже отступил, а в полях ещё хранился.
– Значит, смотри и ищи глазами церковь, если что. Она справа от нас. Эх, отвезти бы тебя в Покровку – вот там церковь так церковь, её сам Суворов построил.
– Да ладно, Паш!
– Вот тебе и ладно. Здесь была его первая победа. Почему коса называется Кинбурнская, знаешь? Потому что здесь была крепость Кинбурн, Суворов её защищал от турок, когда отвоёвывал эти земли для России.
Ранен был, но победил. Турецкий десант в море сбросил. А в благодарность за победу построил церковь. Потом.
– Я знаю, он был верующий…
– Верующий, а не болтающий. Он делом верил, а не болтовнёй!
– Паш, не надо!
Он часто выговаривал ей за её религиозные восторги, пытался объяснить разницу между действительной верой и прекраснодушной болтовнёй, но срывался, и в результате – обижал её.
Седой сдержался, перевёл опять на Суворова.
– Вот мы сейчас здесь стоим зачем? Чтобы тоже сбросить десант в море – если хохлы сунутся. Как двести пятьдесят лет назад!
– Но тогда-то были турки…
– Да, пойми ты, девочка, враги-то всё те же! Ведь и тогда у турок самые лучшие воины были янычары – это славянские мальчики, которых отбирали у матерей и растили в ненависти к русским.
Вот и у хохлов за эти тридцать лет воспитали целые корпуса и дивизии янычар. Против нас. Я с ними уже сталкивался – и здесь, и в Ливии.
Ведь и тогда за турками стояли Англия, Франция, и сейчас за хохлом те же хозяева стоят и лыбятся, смотрят, как мы друг друга убиваем…
– Паш, а как ты думаешь…
– Тихо, – оборвал Лилю Седой, – всё, вышли на опушку, забирай метров десять вправо от меня, и к дороге! Пойдём вдоль неё – тут и фазан сидит, и зайчика поднять можно.
Не успели они пройти пятьдесят метров, как Седой остановился и, коротко вскинув свой «семьдесят четвёртый», одиночным вдарил по столбику, видневшемуся вдалеке сквозь туман.
Столбик подскочил вверх и пошёл зигзами параллельно дороге, вдаль от охотников.
У Лили заблестели глаза, она подняла свой автомат и направила в сторону зайца.
Они с Седыми, тщательно осматривая все кочки и следы на песке, неторопливо пошли за косым.
– Не попал? – спросила Жираф.
– Да пёс его знает! – в сердцах ругнулся командир, – видела, как крутанулся в воздухе? Пулька же маленькая, прошьёт насквозь, так он со страху и не заметит – если жизненно важные органы не задеты.
Вон Володя Скиф рассказывал, он на днях своего зайца с первого выстрела добыл, но пуля – вошла через шею, а вышла…
Ну, как у нас всегда всё выходит – через ж…
Скиф говорит, ещё полкилометра за косым по следу шёл, пока из того вся кровь не вытекла. Так что будем искать…
Ходили они ещё долго. Но зайца не нашли.
– От инфаркта помирать убежал, – невесело пошутил Седой.
К одиннадцати начало припекать. Рация Седого молчала – то ли не добивала, то ли все, кому надо, знали, что он на охоте, и не дёргали командира по пустякам.
На этой войне вообще золотое правило: чем меньше фонишь, тем дольше живёшь. Вот и не фонили.
Между тем они ушли уже далеко от расположения, впереди угадывалось побережье.
– Выйдем к морю? – попросила Лиля. – А то я здесь уже третий месяц, а моря не видела.
– Не надо. Подходы к берегу заминированы, да и птички сразу же срисуют. Возвращаемся!
Вдруг до них донёсся сладковатый, тошнотворный по мере приближения запах. На опушке леса неестественно красиво среди блеклых прошлогодних трав отливала коричневым бархатом, громоздилась раздувшаяся туша мёртвой лошади. Гнедой. За ней метрах в тридцати – ещё одна, белая.