дяков к концу ХХ века стал таким, каким и должен был стать – т. е. внешне полностью соответствующим своей духовной природе.
Я его мог бы назвать американцем, ну или точнее – потенциальным американцем, ибо, где бы он ни жил – в России, Израиле или на Украине, – он всегда и всюду будет мечтать только об Америке. И, разумеется, потихоньку гадить своей родине или стране, временно его приютившей, именно за то, что она не является его «духовной родиной» и не соответствует его специфическим по отношению к ней требованиям.
Повторю, что это сугубо российский тип – именно в России XVIII–XIX вв. зародившийся, а к концу ХХ получивший наиполнейшее свое развитие. С середины 80‑х гг. прошлого века Смердяков стал расползаться по миру, но таков уж он – ему нигде не хорошо. И совсем недавно мы столкнулись с таким поразительным явлением, как реэмиграция Смердякова, и стали свидетелями уже множества возвращений тех, кто на волнах перестройки уже навсегда было слинял за длинным долларом или шекелем.
Может быть, так тянет преступника на место преступления? Не знаю, думаю, что навряд ли – это слишком красиво, чтобы быть правдой. Скорее всего, дело в другом, и мне кажется, что Россия сегодня даже в большей степени Америка, чем сама Америка, поэтому-то она больше (стараниями того же Смердякова) и соответствует его самым сокровенным мечтам об этой стране.
А это и не сложно. Ведь реальной России он не знает, Смердяков простодушно ее презирал всю свою жизнь, когда мечтал об Америке. Поэтому Россия сегодняшняя – виртуальная – она и есть его единственная Родина, он ей истово служил диссидентом, он ее защищает и созидает теперь – киловатт за киловаттом, мегабайт к мегабайту. Она – его детище, в ней все – его, Смердякова, родное: Президент, Государственная Дума, проплывающая за тонированными стеклами его покойной машины Москва со всеми ее киноконцертными залами и ночными клубами. Это все его, выстраданное, он этого и не скрывает – смотрите, вот он щедро улыбается плотоядными губами в масле, вытирая их хрустящей белоснежной салфеткой, вот он игриво хлопает по заду проходящую мимо немолодую эстрадную диву, а она ему в тон мило грозит пальчиком. Как хорошо-то, Господи! Ведь именно об этом он мечтал всю свою итээровскую молодость, всю свою деятельную зрелость – проходившую в бесконечных чаепитиях в бесчисленных московских редакциях. Ведь именно эта певичка в синеватом экране его вожделенного «Рекорда» некогда символизировала для него ту высшую, еще только мечтаемую жизнь, и вот – на тебе! Да еще и эдак запросто. Кстати, а она ведь до сих пор недурна, можно с ней и того… Одним словом, хорошо-то как!
В общем, что я вам про него все рассказываю да рассказываю, вы все его прекрасно знаете, каждый день видите, повсюду слышите: по телевизору, на думской трибуне, в совете директоров, на страницах газет. Где бы он ни объявился – его сразу становится чересчур много, он занимает собой весь экран, весь эфир, всю полосу. Только, ради Бога, не называйте его «западником» или «либералом». Это все равно как если бы на весь свет объявлять, что снег – белый, а листва – зеленая. Не надо пошлости, господа! Говорите просто: вот Смердяков с прокламацией в руках подбивает русских солдат к неповиновению в окопах Первой мировой, а вот он же – на трибуне Императорской Государственной думы от имени кадетской партии обвиняет царское правительство в измене национальным интересам, а вот он подписывает Брест-Литовский мир, дальше – он же приказывает затопить баржи с белыми офицерами в Крыму, а чуть-чуть повыше – он самый у руля транспортов Антанты с оружием и обмундированием в помощь армии адмирала Колчака. Вы всмотритесь, всмотритесь, ведь это же он, Смердяков, строчит погромные статьи про «кулацких поэтов», и он же руководит чисткой НКВД от «космополитов». Он везде на месте, всюду при делах: вот он ваяет самые что ни на есть авангардистские формы, а вот он за рычагами бульдозера, эти формы сминающего. О, он величайший путаник! Он нижет, как заяц, свои петли в истории России – и вот он уже шепчет анекдотцы про дряхлеющего вождя, а вот громит новых «врагов Революции», вставших на защиту русских рек и лесов от его преобразовательных аппетитов. Вот он в Политбюро – твердый ленинец, а вот на «танке демократии» – убежденный антикоммунист, вот… впрочем, чего я, в самом деле – щелкните пультом телевизора, зайдите на новостной сайт в Интернете и наблюдайте сами за его победной мимикрией сколько угодно. Главное, не унывать, главное, понять, что на самом-то деле – Смердяков смешон в своем воображаемом «могуществе», жалок в своей мнимой «образованности», наг и дрожащ в своей вульгарной «роскоши и комфорте», слюняв и зареван в своем долгожданном «торжестве». Он икает от страха по ночам, и в каждом окне ему мерещится оптический прицел, каждый пьяный подросток представляется ему скинхедом, а летящий низко самолет – очередным камикадзе. И чернота и повседневный ужас этой теневой половины его жизни вряд ли покрываются блеском и сладострастием лицевой.
Тем не менее Смердяков в России надолго. И не потому, что он силен, а потому, что мы слабы. Не Смердяковых стало много (как раз плодятся-то они, по крайней мере, естественным путем, не важно), а подлинно русских стало мало, неизмеримо меньше, чем русскоговорящих. И это – уже сугубо наша проблема…»
Что добавить к портрету коллективного Смердякова, написанному мною ещё два десятка лет назад, в 2002 году?
Первое и самое важное: выяснилось, что президент – не его. Это самое главное открытие для Смердякова. Весьма неприятное. И хотя не только в тылу, но и на фронте многие до сих пор гадают, «включат заднюю, не включат», «сольют, не сольют», с президентом Смердяков просчитался. Была надежда на Думу, но и здесь не склалось. Конечно, есть-есть у него свои и в Думе, и в правительстве. А уж в министерствах и ведомствах, тут и говорить нечего!
Но в целом – былого, торжествующего тону сегодня у Смердякова шибко поубавилось!
Поэтому второе – вытекающее из первого – это его новый, давно, впрочем, ожидаемый вид мимикрии: коллаборанты-переобуванты. Я бы так это назвал. Сегодня Смердяков патриот, государственник, чуть ли не основная несущая конструкция государства; именно его сосуществование с нами, пишет некто Бячин, стало «залогом выживания русского народа в ХХ веке», именно его путаная генеалогия спасла нас. «Грузинские, армянские, еврейские инъекции», как утверждает имярек. Не знаю насчёт пользы инъекций (расистскими теориями не увлекаюсь), а про вивисекции сказать могу, которые уполовинили русский народ в начале и в конце ХХ века. За ними действительно стоят и грузинские (Джугашвили, Берия), и еврейские (создатель ГУЛАГа Френкель, цареубийца Свердлов, питерский мясник Урицкий, палач казачества Троцкий), и польские (Дзержинский, Менжинский) фамилии. Однако Смердяков-государственник вовсю борется именно с «русским национализмом», цитирует вслух Ленина («О национальной гордости великороссов»), но в душе-то (промеж своих) жмурится от ленинского же: «Русский умник почти всегда еврей или человек с примесью еврейской крови». Смердякову без Ленина никак, у него без Ленина (Троцкого, Горбачёва, Ельцина, Гайдара, Чубайса) нет с нами общей истории.
А где Ленин, там сразу же встаёт (никуда не денешься) вопрос «о немецких деньгах» («золоте партии», американских грантах, швейцарских вкладах). Куда же Смердякову без Ленина!
У него всё начинается с Ленина и возвращается к нему. 1980‑е – «вернёмся на ленинский путь», помните? 1990‑е – «социализм с человеческим (читай, ленинским) лицом», не забыли? 2000‑е – «право наций на самоопределение». А под шумок всех этих лозунгов – распил, раздрай и геноцид русских! 2010‑е – «национальный вопрос» и борьба с экстремизмом, 282‑я статья.
И вот новый лозунг: «Мы сохраним нормальную демократию». В противовес американской, ненормальной. Нормальную – это какую? Вечевую, новгородскую – с распадом на удельные княжества? Или московскую с ярлыками на княжение (уже не из Вашингтона, а из Пекина)? Или пресловутую суверенную (памяти Владислава Суркова)? Или же вернёмся к… ленинской, «проверенной», к Пятому Интернационалу?
Беда не в том, что Смердяков на все лады (с Лениным или с Леви-Строссом, Фукуямой, Хантингтоном и т. д.) перепевает всегда одно и то же, дескать, хорошо бы, чтоб «умная нация покорила бы весьма глупую-с и присоединила к себе», беда в том, что в русском народе (чеченском, аварском, якутском), воюющем сегодня на Украине, у него родственников нет. Там не гибнут его дети, братья, племянники. От слова совсем.
Потому что главная тайна Смердякова в том, что он паразит. Это его национальность, вероисповедание и классовая принадлежность одновременно. Он не проливает свою кровь, он питается чужой.
Отсюда психология навозной мухи. Когда труженица пчела восклицает: «Как много работы, столько цветов вокруг!», Смердяков брюзжит: «За что ни возьмись, кругом одно дерьмо». Знакомо, не правда ли?
Но вторая и не менее важная определяющая Смердякова – он холоп. И не просто холоп, а лакей.
Это отличие Смердякова в русской литературе опять-таки узаконил Пушкин в «Египетских ночах», сформулировав: «Наши поэты не пользуются покровительством господ; наши поэты сами господа…» Поэтому подлинные русские писатели всегда неудобны власти, и больше того – требовательны к ней. Примеры от Пушкина и Гоголя до Белова и Распутина, что называется, перед глазами.
Одновременно с Пушкиным и Достоевским наблюдавший зарождение и становление Смердякова в России Тютчев так его описал:
Напрасный труд – нет, их не вразумишь, —
Чем либеральней, тем они пошлее,
Цивилизация – для них фетиш,
Но недоступна им её идея.
Как перед ней ни гнитесь, господа,
Вам не снискать признанья от Европы:
В ее глазах вы будете всегда
Не слуги просвещенья, а холопы.
Что удивительного, что современная российская действительность оказалась буквально пронизана смердяковщиной на всех уровнях? Если это холопское, с оглядкой на Европы – взращивалось и культивировалось с конца 80‑х прошлого века? Если власть сама окружила себя холопами от культуры, искусства, журналистики? Купить лояльность за доллары и селебрити можно, но всегда надо помнить, что есть тот, у кого долларов больше, у кого в руках печатный станок, а с ним и весь мировой гламур. И что удивительного, что коллективный Смердяков в своих самых известных выразителях ламанулся сегодня туда, на свою духовную родину – к станку?