хореямбом, гексаметром, сафическою строфой,
ямбом, асклепиадовым стихом, одиннадцатисложником,
элегическим дистихом, двухчленным размером и двустишием:
«Кто истинно блюдет католическую веру
да воспоследует парижан примеру,
Зане, яко всем надлежит знать,
там всех университетов мать,
За нею же идет университет Кельна,
коий вере следует вельми богомольно,
Зато все иные ему беспрекословны
или же вину искупают, ежели виновны,
А Рейхлин, «Глазного зеркала» сочинитель,
злонравный бе совратитель,
И магистр наш Тонгрский, вполне в том уверясь,
доказал, что сие есть сущая ересь,
А магистр Гохштрат приложил тщания,
дабы ввергнуть в огнь оные писания».
Ежели б мог я возыметь аргументы, то написал бы целую книгу против сего охальника, доказуя, что он на деле уже отлучен от церкви. Однако мне недосуг более вам писать, потому что время идти на лекцию, ибо здесь один магистр зело и досконально разбирает и читает старое искусство{588}, я же посещаю лекции его для своего сугубого совершенства. Желаю вам здравия наипаче всех друзей моих и приятелей, кои здесь и всеместно пребывают в великой чести.
Корнелий Окноставний желает здравствовать на множество лет магистру Ортуину Грацию
Посылаю вам таковую множественность приветов, сколько на небе звезд, а на дне морском — песчинок. Достопочтенный господин магистр, терплю я немало бранных препирательств с лихими людьми, что возымели желание сойти за ученых, сами же не обучены логике, то бишь науке всех наук. В недавнем времени отслужил я в обители братьев проповедников одну обедню святому Духу и молил господа ниспослать мне милость, и укрепить память мою на силлогизмы, дабы мог я диспутировать супротив тех, которые только и умеют, что речисто болтать по-латыни да кропать стишки. А опричь того велел я взимать доброхотные даяния на потребу магистру нашему Якову Гохштрату и магистру нашему Арнольду Тонгрскому, начальствующему в бурсе святого Лаврентия, дабы обресть им одоление над неким доктором права, а равно и светским поэтом, прозываемым Иоанн Рейхлин, зело продерзостным, каковой выступил супротив четырех университетов в защиту жидовинов и высказывает кощунственные мнения, мерзопакостные для благочестивого уха, как доказали Иоанн Пфефферкорн и магистр наш Тонгрский; однако сам он не превзошел умозрительного богословия и не изучил ни Аристотеля, ниже Петра Испанского{589}. А посему, ежели не отречется, магистры наши в Париже приговорили его к сожжению{590}. Я своими глазами видел письмо с печатью и собственной рукой декана парижского факультета священного богословия. И один из магистров наших, зело премудрый в священном богословии и просвещенный в вере, каковой членствует в четырех университетах и сочинил сверх ста писаний об книгах «Изречений», кои превзошел досконально, неоспоримо доказал, что упомянутый доктор Иоанн Рейхлин никоим образом не отвертится, и даже самоличный папа не дерзнет вынести приговор супротив столь славного университета, ибо он сам не богослов и не смыслит в сочинении святого Фомы против язычников{591}, хоть и говорят, будто он человек ученый, да обучен-то он поэзии{592}. И магистр наш, что священствует во храме святого Мартина{593}, показывал мне письмо, в котором письме сей университет предлагает с великой готовностью братскую помощь Кельнскому университету. Однако оные латынщики дерзают противиться. Недавно сидел я в Майнце в гостинице «Корона», где ко мне с неслыханным бесстыдством привязались двое охальников, дерзая обзывать кельнских и парижских магистров наших безмозглыми глупцами. И сказали, что их писания об «Изречениях» — сугубое глупствование. А еще они назвали наставления, своды и суммы, какими пользуются во всех бурсах и в каждой по отдельности, сплошным вздором. Я столь вознегодовал, что у меня язык отнялся. Они же все допекали меня, поминая, что я совершил паломничество в Трир, дабы узреть хитон господень, который определительно отнюдь не господень. И привели в доказательство рогатый силлогизм{594}: «Ничто разодранное не должно выдавать за хитон господень. Но сей хитон разодран{595}. Следовательно… и т. д.». Я принял большую посылку, меньшую же отринул. А они засим привели таковое доказательство: сказано у блаженного Иеронима: «В древности Восток{596}, обуянный заблуждениями и смутою, хитон Господень, не швейный, а весь тканый сверху, на клочья растерзал». Я на сие возразил, что святой Иероним пишет не евангельским слогом и явственно не по-апостольски; и с тем, вставши из-за стола, отошел от сих охальников. Право, они вели таковые окаянные речи об магистрах наших и докторах, осененных истинной верою, что папа может их за одно сие отлучить от церкви. И ежели б про то ведали куриалы, притянули бы их к суду в курию{597}, решили бы их всех ихних бенефициев или, по крайности, слупили с них немалую пеню. Слыханное ли дело, чтоб какие-то неучи, безо всякой степени и отличия, ни при каком факультете не состоящие, разводили хульные речи о столь достойных мужах, постигнувших полную глубину мудрости, каковы магистры наши? Они от того много о себе возомнили, что могут кропать вирши. Однако я тоже могу сочинять стихи и вирши, ибо читал «Новый латинский слог»{598} магистра Лаврентия Корвина, и грамматику Брассикана{599}, и при сем Валерия Максима{600}, а также иных поэтов. И недавно, когда прогуливался, сочинил супротив сих охальников таковое поэтическое произведение:
«В Майнце, в трактире, зовомом «Корона»,
Где недавно стояла моя персона,
Два охальника возмутительных,
К магистрам нашим бесстыдно непочтительных,
Их опровергать в богословии посмели,
Хоша и степени никакие не имели,
Не ведают правил, по коим вести прения,
Многих выводов не соделают из единого заключения,
Яко Доктор Изощренный{601} нас тому наставляет —
И сугубо тот гнусен, кто его не уважает! —
Яко на диспутах выводят из Доктора Несокрушимого{602},
В науках многоразличных непобедимого;
Не ведают они, кто есть Доктор Серафический{603},
Не постичь вполне без коего науки физической,
И что Доктор Святой{604} пишет достохвально,
Аристотеля и Порфирия{605} ведая досконально:
Он к «Пяти универсалиям» дал нам пояснение,
Или к «Пяти предикабилиям» — то же самое значение,
И кратко изложил пункты оны, столь многи,
И этике Аристотеля подвел итоги;
Сие недостижимо ни для единого стихоплета,
Посему-то бесстыдно болтать им охота,
Яко болтали оны гнусны кривляки оба,
Их же к магистрам нашим безмерна злоба;
Но магистр наш Гохштрат да к ответу их притянет —
И хулить просвещенных охоты у них не станет».
Пребывайте во здравии, а еще кланяйтесь от меня достохвальным мужам магистру нашему Арнольду Тонгрскому, и магистру нашему Ремигию, и магистру нашему Валентину Гельтерсгеймскому, и господину Якобу из Ганды, превеликолепному поэту из ордена проповедников, и прочим.
Магистр Гильдебрант Мамаций желает здравствовать магистру Ортуину
Дражайший господин Ортуин, не могу ныне писать с достодолжным изяществом, каковое предписует письмовник, ибо надобно поспешать и понуждаем я с краткостию изъяснить, об чем речь, ибо имею донести вам об одном деле, кое есть удивительно и таково: надо вам знать, что прошел здесь преужасный слух, и все говорят, что дела магистров наших в римской курии обернулись к худу, ибо говорят, что папа хочет утвердить решение, кое в прошлом годе вынесено было в Шпейере насчет доктора Рейхлина{606}. Когда я о том услыхал, от страху уста мои сделались безгласны и не мог слова вымолвить, а после целых две ночи не спал. Рейхлиновы же друзья ликуют и везде распускают сей слух; но я ни за что не поверил бы тому, ежели б своими глазами не видел письмо одного магистра нашего из ордена проповедников, в коем он с великой скорбию пишет сию новость. И еще пишет, что папа благословил печатать «Глазное зеркало» при римской курии, и книготорговцам велено его продавать, чтоб все читали. А магистр наш Гохштрат возжелал покинуть курию и поклясться, что он неимущ, но судьи не отпускают его. Они говорят, что он должен ждать окончания делу, клясться же, что неимущ, не может, ибо въехал в Рим о трех конях, а после, при курии, много устраивал угощения, и не стеснялся в деньгах, и давал мзду кардиналам, и епископам, и аудиторам консистории{607}, и посему не может принести обет бедности. О пресвятая Дева, как нам теперь быть, ежели богословие таковые претерпевает унижения, что один юрист взял верх над всеми богословами? Я мыслю, что папа не есть добрый христианин, а будь он добрый христианин, невозможно было бы ему, чтоб не постоять за богословов. Но пускай даже папа вынес решение супротив богословов, все равно надобно жаловаться перед собором, ибо собор выше папы, и там богословы имеют одержание над остальными факуль