{686} и не попустил, чтоб вы повернули вспять и погрязали долее в «море великом и пространном{687}: там пресмыкающиеся, которым нет числа», то есть бессчетные грехи, как толкует «Совокупитель»; а засим помолитесь еще, дабы не впасть во искушение. Вставайте рано поутру, умывайте руки, расчесывайте власы и удаляйтесь от праздности: ибо учит Писание: «Боже! Ты Бог мой{688}, Тебя от ранней зари ищу я». Удаляйтесь также от блудилищ тайных: ибо неведомо, когда и в коем месте человек может впасть во грех, наипаче же — в блудодеяние. А ежели впрямь помышляете получить от меня испытанное любовное зелье, то знайте, что не могу взять того на свою совесть. Когда вы с моего голоса писали глоссы к Овидиевой книжке «Искусство любви», то упредил вас, что никому не должно прибегать к черной магии для снискания любви женска пола; а кто к сему прибегнет, уже через то самое отлучен от церкви, и инквизиторы, искореняющие скверну еретическую, могут его притянуть к ответу и осудить на сожжение. Приведу вам для примера и назидания один таковой случай. Некий лейпцигский бакалавр влюбился в отроковицу Катарину, дочь мукомола, и бросил в нее яблоко, содержащее силу черной магии, она же то яблоко поймала и спрятала в запазуху, промеж грудями, и тот же час воспылала к этому бакалавру неутолимой любовью, и пришед в церковь, не сводила с него очес; когда же надо было читать молитву «Отче наш, иже еси на небесех», молилась так: «Бакалавре, иде же еси?» И дома, когда отец или мать ее кликнут, отвечала: «Бакалавре, чего тебе?» И они не могли взять в толк, что с нею сталось, покуда один магистр наш, проходя мимо ихнего дома, не поздоровался с оной отроковицей, сказавши: «Добрый вечер, госпожа Катарина! О благословенная, какой красивый у вас гребень». А отроковица Катарина в ответ: «Благодарение господу, любезный бакалавр, а не выпьете ли со мною доброго пива?» — и подала ему кружку. Магистр наш прогневался и стал пенять ее матери: «Госпожа мукомолиха, наказуйте дщерь вашу: она бесстыдством своим осрамила университет, ибо назвала меня бакалавром, тогда как я — магистр наш. Истинно, истинно говорю вам, что совершила смертный грех: похитила у меня честь, и грех сей не отпустится, покуда не будет похищенное возвращено. Она и других магистров наших называла бакалаврами; имею подозрение, что она влюблена в бакалавра, а посему глядите за нею в оба». Мать же схватила полено и отлупила ее по голове и по спине столь немилосердно, что девица накакала себе в юбки, а потом велела ей сидеть полгода под замком на хлебе и воде. Бакалавр тем временем был рукоположен во священники, отслужил первую обедню и получил приход Пардау в Саксонии. Отроковица, как о том прослышала, сиганула в чердачное окно, едва не сломавши себе десную руку, и бежала к бакалавру в Саксонию, где живет с ним по сей день и родила от него четырех сыновей. А вы сами ведаете, сколь великий сие соблазн в лоне церкви. Стало быть, должно вам остерегаться черной магии, от коей неисчислимое проистекает зло. Право, много лучше воспользоваться средством, именуемым «жено», какое прописал вам почтенный лекарь Брунель: средство оное воистину превосходно, я сам часто употребляю его противу желудочных колик. Пребывайте во здравии вы и матушка ваша. Писано из Кельна, в доме господина Иоанна Пфефферкорна.
Пустобрехий из Пессенека, лектор богословия и монах ордена вильгельмитов, магистру Ортуину Грацию желает здравствовать на множество лет
«По природе своей имеем мы наклонность ко злу», — как читаем в «Изречениях». А посему от людей слышим более злого, нежели доброго. Недавно в Вормсе диспутировал я с двумя жидовинами, доказуя им, что закон ихний изничтожен Христом, а ожидание мессии есть кромешное глупство и пустое мечтание, и при сем сослался на господина Иоанна Пфефферкорна из Кельна. Они же отвечали со смехом: «Ваш Иоанн Пфефферкорн из Кельна мерзостный обманщик: он не знает даже еврейского языка и християнскую веру принял, дабы сокрыть свое окаянство. Когда он был еще евреем и жил в Моравии, то в меняльной лавке ударил по лицу меняльщицу, чтоб невзвидела света божия, сграбастал более двух сотен флоринов и был таков. И еще в другом месте его приговорили к повешенью за воровство, однако же он выпутался неведомо каковым способом; мы видели своими глазами виселицу, ему уготованную, и многие християне тоже ее видели, а среди них были люди знатные, которых мы можем вам назвать; так что нечего ссылаться на этого вора». Я же осердился и отвечал: «Врете, поганые жидовины, без зазрения совести. Да не будь вам даны привилегии{689}, сейчас ухватил бы вас за бороды да вывалял в дерьме, ибо все вы плетете по злобе на доктора Пфефферкорна, который есть самый добрый и ревностный християнин во всем Кельне. В сем я самолично убедился, ибо он часто бывает со своей супругой за исповедью к братьям проповедникам и слушает истово обедню, а когда священник поднимает святые дары, то взирает на них с благоговением, отнюдь не опуская глаза долу, как врут его завистники, и лишь изредка отплевывается, но делает это лишь потому, что у него слишком много мокроты и он по утрам принимает грудное лекарство. Думаете, магистры наши в Кельне и отцы города дураки, что поставили его управителем над главным лазаретом, а также еще солемером?{690} Будьте покойны, уж они не сделали бы этого, не будь он добрым католиком. И знайте, что передам ему все до последнего слова, дабы он оборонил свою честь и задал вам жару, когда станет писать против вашей религии. Вы, конечно, скажете, что магистры наши и отцы города к нему столь благосклонны, потому что у него красивая жена. Но не желаю и слушать ваши клеветы, ведь и у самих отцов города красивые жены, а магистры наши равнодушны к особам женска пола, и никто еще не слыхал, чтоб который-нибудь магистр наш совершил прелюбодеяние. Она же непорочнейшая из женщин в Кельне и бережет свою честь пуще зеницы ока. И я не единожды слыхивал от нее, что слышала она еще от своей матушки, будто обрезанный мужчина не в пример приятственней для женщины против необрезанного, а посему, сказала она, когда супруг ее отдаст богу душу, она и во вторые мужья беспременно возьмет себе обрезанца; следовательно, никак невозможно поверить, чтобы могла она любить отц. гор., ибо отц. гор. не жидовины и не обрезаны, как доктор Пфефферкорн; так что вы лучше его не трожьте, а то он и супротив вас сочинит трактат под названием «Набатный колокол», как сочинил уже супротив Рейхлина». Письмо сие покажите доктору Иоанну Пфефферкорну, дабы ополчился он на сих жидовинов и на Германа Буша, ибо означенный доктор мой лучший друг и ссудил мне десять флоринов, когда был я произведен в бакалавры богословия. Писано из Вероны Агриппиновой{691}, где Буш со своим приятелем закусывал в «Жирном каплуне».
Лупольд Писакий, долженствующий вскорости быть произведену во лиценциаты, магистру Ортуину Грацию желает столько лет здравствовать сколько травинок щиплет гусь
Господин магистр Ортуин, в Эрфурте, среди прочих вопросов, один вопрос, зело многохитростный, поставлен был двумя факультетами, богословским и физическим. Иные утверждают, что когда жидовин приемлет християнство, у него сызнова отрастает крайняя плоть, то бишь кожица, каковая по рождении отрока мужеска пола, в согласии со законом иудейским, с тайного уда обрезывается. И утверждающие сие рассуждают по богословской методе и выдвигают весьма веские доводы, один из коих состоит в том, что в противном случае на Страшном суде крещеные жидовины будут приняты за некрещеных, ибо по наготе ихней тайные уды станут явны, и через то сотворена будет над ними несправедливость; бог же не бывает несправедлив; следовательно… и так далее. Другое доказательство зиждется на словах Псалмопевца, у коего сказано: «Ибо он укрыл бы меня{692} в день бедствия, скрыл бы меня в потаенном месте»; сказано: «в день бедствия» — то есть Страшного суда в долине Иосафата{693}, где всякий будет держать ответ. Прочие доводы опускаю для-ради краткости: мы ведь в Эрфурте придерживаемся нового направления, а новые времена, как вам ведомо, всегда любят краткость. А другая причина в том, что у меня слабая память, и не могу столь много упомнить, как господа юристы. Иные же полагают, что утверждение сие никак не может быть истинным, и ссылаются на Плавта{694}, каковой в стихах своих говорит, что содеянное несодеянным учиниться не может. И из этого доказывают, что если какая-либо часть тела жидовина в бытность его жидовином утрачена, то в християнской вере ему отнюдь не можно сызнова ее обресть. И еще они утверждают, что доводы те приводятся не по правилам: иначе из первой посылки следовало бы с необходимостию, что те християне, кои, предаваясь любовным утехам, утратили какую-либо часть тайного своего уда, что нередко бывает с мирянами и с духовными особами, на Страшном суде будут равно приняты за жидовинов; таковое утверждение, однако, есть ересь, и магистры наши, инквизиторы еретического окаянства, никогда подобного допущения не позволят, ибо и сами порой имеют недостаток по этой части; сие постигает их, однако, не по причине блуда, а по неосторожности в бане. А потому смиренно и всепокорнейше молю вашу милость порешить дело и открыть истинную правду, справившись о сем у супруги доктора Пфефферкорна, ибо вы с ней на короткой ноге и она не постыдится ответить вам на всякий вопрос ради дружбы вашей с ее благоверным. Слышу я также, что вы ее исповедник, а стало быть, можете принудить ее к ответу, пригрозивши наложить покаяние. Вы ей скажите так: «Госпожа моя, не стыдитесь, мне ведома ваша добродетель, коей нет равных во всем Кельне; не помышляю об вас дурно, но откройте мне истинную правду, есть ли у вашего супруга крайняя плоть или же нет? Говорите во имя господа смело и без утайки. Для чего молчите?» Конечное дело, я отнюдь не дерзаю вас учить: вы ведь лучше моего знаете обхождение с женским полом. Писано с великой поспешностью в Эрфурте, у Дракона