{718}, ибо нимало не смыслит в логике. Недавно он обозвал меня ослом, на что я отвечал: «Ежели ты столь дерзок, вызываю тебя на диспут»; так прямо и сказал ему на «ты». Он же смолчал. Тогда, не давая ему опамятоваться, я говорю: «Берусь доказать, что ты осел. Большая посылка: все, несущие ношу, ослы. Ты несешь ношу; следовательно, ты осел. Меньшую посылку вывожу из того, что ты несешь сию книгу». И сие было истинно, ибо Яков Квестенберг{719} дал ему для изучения книгу супротив магистра нашего Якова Гохштратена, и оную книгу он нес. У него же не хватило соображения отвергнуть большую посылку, которую я не мог бы доказать; но я ведь прекрасно знал, что он отнюдь не смыслит в логике; и я ему сказал: «Почтенный доктор, вы вознамерились вмешаться в богословский спор, но сие не вашего ума дело; глаголю вам оставить таковое намерение, ибо ничего не смыслите в предмете. Аще наживете себе великие неприятности, ибо богословы не потерпят, дабы юристы разбирали дела веры». Он же воспылал гневом и говорит: «Не только смыслю в сем предмете, но вижу также, что ты — проклятая скотина». Тут я тоже воспылал и вскочил с места; и учинилась меж нами великая брань. А потом магистр наш Петр Мейер, священник из Франкфурта, сказал мне: «Пойдемте подкрепим силы на постоялом дворе, ибо время завтрака; оставьте сего молодца, он совершенный невежда; пускай сперва подучится тому, что ведомо всякому школяру». Однако, верьте слову, магистр Ортуин, мы ему воздадим отмщенье за сию обиду; он ведь обучался в Кельне и, я знаю доподлинно, состоял в Нагорной бурсе; устройте же так, чтоб университет притянул его к ответу; тогда мы объявим его клятвопреступником, ибо он принадлежен к университету и принес клятву, что будет блюсти университетское благо, теперь же он взял сторону Иоанна Рейхлина супротив университета. Прошу с сим делом не замешкать и еще прислать мне книгу Иоанна Пфефферкорна, именуемую «Защита Иоанна Пфефферкорна противу клеветнических»{720}. Недавно видел ее у одного человека и болею душой, до того желаю ее иметь, ибо в книге сей много тончайших доводов. Да ниспошлет вам господь бог наш в вечной славе своей здоровие и мир. Аминь.
Магистр Вильгельм Заец, он же и магистр искусств{721}, магистру Ортуину Грацию желает здравствовать
Достопочтенный муж, как велели вы мне и наказывали сейчас по прибытии в Рим отписать вам про все, что сталось со мною в дороге и в каковом пребываю здравии, поспешаю уведомить, что по милости божией я ныне здрав и об вашем здравии слышать желаю. Уповаю, однако ж, что вы, благодарение господу, пребываете во здравии. И еще докладаю, что когда доставился в Майнц, стал я на постой в гостинице «Корона», где некие люди рассуждали о деле веры и держали руку доктора Рейхлина, а когда проведали, что я из Кельна, стали рассуждать еще того более и с явным ко мне презрением. Они восхваляли Иоанна Рейхлина и поносили кельнских магистров наших, утверждая, что оные магистры, подобно нетопырям, ничего не творят при свете дня, но летают во мраке и совершают темные дела. Тогда я сказал: «Да будет выслушана и другая сторона», — и сослался на «Цветы права»{722}. Они же стали осыпать меня хульными словами, и наконец я сказал: «Что мне до Рейхлина? Дайте мне спокойно поесть за свои деньги». Вы, быть может, скажете: «Почтенный Вильгельм, надлежало вам твердо стоять на своем и борониться от них геройски». Однако да будет вам ведомо, что там сие было бы невместно. Ибо слышал я, что недавно в той гостинице одного человека изувечили скамейкой, который человек вступился за магистра нашего Якова Гохштратена. Ибо там столуются преужасные злодеи, носящие при себе мечи и сабли: средь них был один граф, высокорослый и белобрысый. Рассказывают, что он голыми руками может ратника в полных доспехах повергнуть наземь. И мечом опоясан предлинным, исполиновым. Я как узрел его, сей же час прикусил язык и не смел ему перечить. Хотел отписать вам немедля, но не было с кем спосылать письмо. А в Вормсе жительствовали мы в гостинице, где многое множество узрел докторов, состоящих при Высшем имперском суде. Там же наслушался я всяких неподобных речей супротив богословов. И поносили при мне Иоанна Пфефферкорна за «Набатный колокол». А один сказал: «Помяните мое слово, в недолгом времени все эти магистры наши будут изничтожены, и останется от них одно мокрое место». Тут я сказал: «Но кто же тогда будет пред вами проповедовать и наставлять вас на путь християнской веры?» Он же отвечал: «Сие предоставится ученым богословам, превзошедшим Писание, каковы Эразм Роттердамский, Павел Риций{723}, Иоанн Рейхлин и прочие». Я смолчал, но помыслил так: «Собака лает, ветер носит». И сидел за столом некий человек по прозванию Теобальд Феттих, ныне он доктор медицины, и я его прежде знавал, ибо он обучался в Кельне в Нагорной бурсе: и он говорил злопыхательнее прочих. Я же сказал ему: «Вам надобно памятовать, что обещались клятвенно пред ректором и Кельнским университетом». Он же отвечал, что плевать хотел на всех нас. Но что с него взять. А после, как отъехали мы из Вормса, настигли нас в пути какие-то страховидные конные люди с арбалетами и хотели нас лишить живота. Сопутник мой возопил: «Господи, господи!» — я же, имея присутствие духа, велел ему замолчать и сказал сим людям: «Благодетели, не стреляйте, ведь мы безоружные духовные особы, в путь шествующие за бенефициями в Рим». И один сказал: «Что нам до ваших бенефициев? Подавайте мне и товарищам моим денег на выпивку, а не то отправим вас в пекло». И дабы от них отвязаться, пришлось отдать им два флорина. Присем я пробормотал про себя: «Пейте на радость диаволу». А малое время погодя сопутник мой сказал: «Как мыслите, не притянуть ли их к суду римской курии?» Я же отвечал, что сие никак не можно, ибо не ведаем прозваний ихних. После того по преглубокой грязи доставились мы в Аугсбург, и дождь лил ливмя, и снег таковой валил, что глаз не давал отверзнуть. И сказал мой сопутник: «Прах меня побери, как же я продрог. Быть бы мне теперь в Кельне, ни за что не отъехал бы к римской курии». Я же только прыснул. А в гостинице узрели мы одну красивую собой девицу, вечером были танцы, и сопутник мой тоже стал танцевать. Я сказал, что сие ему невместно: ибо он магистр и не должен предаваться таковым глупствам. Он же не стал меня и слушать, а сказал: «Фунт говна от сей девицы скушал бы с моим удовольствием, только бы она согласилась переспать со мною одну ночку». Я такого не мог претерпеть, помянул сказанное Екклесиастом: «Суета сует, все суета»{724}, — и с тем опочил. Поутру достигли мы Ландсберга, и там сопутник мой спознался в ночи со служанкою. Заутра же, когда отбыли мы из гостиницы, у него охромела лошадь, и я сказал: «Поделом вам, ибо путаетесь со служанками», — но один кузнец пособил его нужде. И доставились мы в Шонгау, где купили превеликолепных зерцал. Засим направились в Иннсбрук. Дорога же была столь мерзостна, что едва могли проехать, и лошади по причине глубокой грязи увязали выше брюха. Так со многими тяготами добрались мы до Иннсбрука, где пребывало в ту пору его императорское величество со вассалами, и придворными, и ленниками, и рыцарями, и оруженосцами, и все были в шелковых одежах, и на шеях золотые цепи. Некоторые были преужасны, бородаты и в биреттах с разрезами на воинский манер. В гостинице я опасался вкушать пищу, ибо слышал, как один сказал: «Будь я император, велел бы перевешать всех, кто поспешает к римской курии, дабы выучиться там всякой мерзости. Они грызутся промеж собой из-за бенефициев, а германскому священству чинят обиды и тесноты, и из-за них деньги утекают из Германии в Рим». И видел я, что сии придворные не чтут ни бога, ни людей, а посему будут развеяны, как прах пред лицом ветра. После того перевалили мы через снежную и превысокую гору, досягающую едва не до неба. И на горе той крепчал столь великий хлад, что я убоялся, как бы не сделалась у меня лихоманка, и вспомянул про теплую печку в Кельне. А сопутник мой сказал: «Эх, был бы при мне мой плащ с меховою подбивкою». Я же молвил: «Бесперечь пеняете вы на хлад, когда пребываете под открытым небом, а едва внидете в гостиницу, сейчас норовите залезть на бабу. Не знаете разве, что от совокупления человек ко хладу делается чувствителен?» Он же отвечал, что от сего ему отнюдь не делается холодно, а напротив того, ударяет в жар. И да будет вам ведомо, магистр Ортуин, что сроду не видывал я человека более ко блуду приверженного; вошед в гостиницу, первым делом пытал у слуги: «Скажи, служитель, нет ли у вас чего благопотребного по части женска пола? А то у меня срамный уд стоит и отвердел совершенно, впору им орехи колоть». Засим мы доставились в Трент. И да простит меня бог, а равно и вы не прогневайтесь, что отпишу вам истинную правду: там я тоже один разок очистил почки, потаенно посетивши блудилище. Однако тою же ночью усердно помолился пресвятой Деве и замолил грех. Во граде сем было несметно ратников, кои собирались идти на Верону и явить геройские чудеса. И похвалялись они пред нами, что император вознамерился воевать Венецию. И узрели мы бомбарды и многое прочее, чего я отродясь не видывал. А в воскресенье приехали в Верону. Сей град чуден, со стенами, валами и иными укреплениями. И видели мы там дом Дитриха из Берна{725}, в коем он жительствовал и в поединке одолел и побил многих исполинов. Мы хотели отправиться далее, но долго не решались из страха пред венецианцами, ибо говорили, что они уж выступили походом. И точно, через несколько времени, уже под самой Мантуей, слышали мы, как они бомбардировали, обложивши Брешию. И сопутник мой сказал: «Здесь родился Вергилий». Я же отвечал: «Что мне за дело до сего язычника? Побываем лучше к кармелитам, дабы лицезреть Баптисту Мантуанского