икировал Эд. Им и раньше приходилось делить подруг, но сейчас все было иначе. Эд – игрок, сидит в нем этакий неистовый и злой азарт. Рита нравилась ему, ее высокомерие и нежелание идти на контакт разжигало ему кровь, а присутствие Белецкого добавляло перца. Тем более эти двое были из одного круга баловней судьбы, а он, Эд Кушнир, баловнем судьбы не был. Он прекрасно это понимал, но понимал также и другое. Держись королем, и никто не заметит, что ты голый. А твоя свита будет тебе подыгрывать. Свита голого короля, играющая короля, не подозревая, что королем он не является…
Короче, он сумел найти к ней ключик. Подарил рисунок тушью – ее портрет в образе колдуньи с волосами-змеями и пронзительным тяжелым взглядом. Полуголой… Не постеснялся, зная, что их нужно зацепить и заинтересовать. Попирающей ногами мускулистого амбала, похожего на Белецкого. Положил большой конверт с рисунком ей на стол. И ушел. Не сказав ни слова. Она подошла первой…
Сказала: неужели я такая? Он ухмыльнулся и посмотрел ей в глаза. Она вспыхнула. Он проводил ее до дому и сразу ушел. Три дня не подходил, издали наблюдая, как вьется вокруг нее лузер Белецкий. Ощущал на себе ее взгляды, делая вид, что не замечает. Он, как опытный рыбак, осторожно тащил из воды клюнувшую большую рыбу. Она пригласила его на кофе. Он снова провожал ее и снова ушел. Он видел, что она озадачена и готова сама бежать за ним. В конце концов, уже было непонятно, кто за кем охотится. У него в глазах темнело при мысли о ней… Но он держался.
Кончилось все квартирой Белецкого – он взял у него ключ и попросил не отсвечивать пару часов. Как всегда, как обычно… Так, да не так. Он чувствовал, что сходит с ума. Говорят, что у каждого есть своя половинка, и ему пришло в голову, что Рита – его женщина. Прошел месяц, а они все не могли оторваться друг от дружки. Белецкий завидовал черной завистью, но ключ давал исправно. Слава Житков наблюдал со стороны. Потом Эд узнал, что эти две обезьяны заключили пари, на сколько его хватит.
Летом Рита уехала с родителями на море, а Эд снял какую-то не вовремя подвернувшуюся ненужную ему нимфетку и попросил ключ…
Дальше вы знаете.
Слава Житков, утешая, сказал: «Белецкий, конечно, нарушил кодекс мужской чести, поступок, конечно, подлый, но и ты не лучше. Ты же игрок, Эд, какого черта ты не просчитал и полез в грязь?» – «Пошел ты, – сказал Эд, – друг, тоже мне…» Прекрасно понимая, что Слава прав.
Он даже не стал бить ему морду, Белецкому. Гибкий, умеющий вертеться и падающий как кошка на четыре лапы, он почувствовал, что это шанс уйти, хлопнув дверью. Дело чести. К черту дядьку! К черту экономику! Возвращаемся к истокам. Он художник. Он артистичен во всех своих проявлениях. Его жестокость, презрение, высокомерие, злоба и ненависть к серости – суть проявления натуры. Длинные волосы, седые виски, небрежная одежда, волчий взгляд – та же натура… Он над толпой. Он аморален… Потому что мораль – для ничтожеств внизу. Ему можно все. Он свободен от химеры совести. Немецкий философ говорил о таких, как он.
Он ушел, сказал напоследок: «Да пошли вы все!»
Они расстались на долгих пятнадцать лет. Каждый пошел своей дорогой. Эд иногда пересекался со Славой Житковым, тот рассказывал новости. Белецкий и Рита поженились…
Лет пять назад он столкнулся с Белецким на улице, они обнялись, похлопали друг друга по плечу, и тот пригласил его в гости. И он снова увидел Риту…
…Эд уселся за служебный столик. Кормят здесь прилично. Дело сделано, можно перекусить. Он ухмыльнулся, вспомнив обескураженного Борика. Ему пришло в голову, что тот может отказаться от его услуг, кажется, он перегнул палку, но он тут же одернул себя: никто не будет диктовать Эду Кушниру!
Зал был полон; гомон, смех, звяканье стекла. Красивые женщины в вечерних платьях… Тут было на что посмотреть. Он сосредоточенно ел, чувствуя, как проголодался. Кажется, не обедал сегодня. Паста с лососем под белым фирменным соусом и легкое белое вино. Ему хотелось напиться… Накатило настроение, но предстояла ночь работы – даром, что ли, он выспался днем? Он снова вспомнил визит к Белецким… Рита! Его болевая точка. Она несчастлива, видно невооруженным глазом. Они не встречались с последнего Нового года… Он наткнулся на нее на улице, затащил к себе в мастерскую и… Как они целовались! Ничего не прошло, их близость была как ожог! «Ритка, мы идиоты, – прошептал он. – Но еще не поздно! Ты понимаешь, что все еще можно исправить?»
…Она молча одевалась, не глядя на него. Ушла, не попрощавшись. Ему хотелось вскочить с дивана, схватить ее за плечи, тряхнуть хорошенько и закричать: «Ритка, очнись! Ты же любишь меня! Почему?» Ему хотелось ударить ее… Он перевернулся на живот, зарылся лицом в подушку и в бешенстве зарычал…
Сказал вслух: «Я его уничтожу!» Повторил еще раз, словно пробовал на вкус. И еще…
…Рассеянным взглядом он скользил по лицам – разгоряченным, нетрезвым, смеющимся. Много красивых женщин, много солидных мужчин. У каждого дома жена и потомство. Ночной клуб «Рубикон» хорош тем, что сюда можно прийти с подругой. Жен сюда не водят, репутация у заведения прихрамывает – стриптиз, скабрезный юмор… Даже десерт, всякие пирожные с вишенкой в виде женской груди, шоколадные бомбы, мусс под карамельной корочкой, на которой писающий мальчик из малинового, черничного, яблочного сиропа или шоколада. Эду вдруг пришло в голову, что, возможно, Борик не так уж не прав, драпировки и пошлые рюши были бы уместнее в этом бардаке. Он вдруг почувствовал, что не хочет отдавать свои граффити… Ему казалось, что ничего значительнее он не сотворял! Они будут на вон той стене. Первое панно – мчащийся мотоцикл, металлический зверь, дракон, с парнем в черном рогатом шлеме с забралом, закрывающим лицо – он хищно пригнулся к рулю, – и девушка во весь рост: длинные волосы, белое платье на ветру… похожа на Риту. Драйв. Восторг. Движение. Жесткой готикой внизу – название города. Справа в самом низу – маленькие буквы «Э» и «К». Эд Кушнир.
Второе – свет и золото! Радость. Колокольный звон. Соборы с золотыми луковицами и медными звонами, наивная голубизна и зелень. Стилизация под лубок. Название города – сказочной славянской вязью. Правда, неуместно здесь. Но смотрится хорошо.
Третье. Костер, сидящие вокруг понурые люди в шкурах. На вертеле – не то баран, не то собака. На фоне развалин. Хвостатая комета. Название города – нарочито криво, не хватает букв, пустые промежутки. Жуткая луна. Апокалипсис. И еще…
Вдруг он увидел Белецкого! Эд перестал жевать, присмотрелся. Игорь Белецкий был не один. Сначала Эд не узнал его спутницу, потом понял, что это Соня, жена Славы Житкова. Вот это поворот! Игорь поминутно целовал ей руку, приобнимал, наклонялся и что-то шептал на ухо, прикасаясь губами к щеке.
Недолго думая, Эд вытащил айфон…
Глава 21Страх
Шибаев расхворался не на шутку. Алик хотел вызвать врача, но он не позволил. Как многие сильные мужчины, Шибаев боялся врачей, лекарств и, упаси боже, больниц. Стоит появиться на горизонте лекарю, как хворь принимает серьезный оборот. Ничего, как-нибудь само пройдет, поболит – и перестанет.
Алик отпаивал сожителя отварами трав и молоком с бараньим жиром, водкой и медом. Шибаев послушно пил, так как у него отшибло обоняние, и почувствовать запах питья он не мог. Алик заставлял его кушать омлет, куриную ногу и пить чай с лимоном. Словом, старался как мог. Позвонил знакомому доктору и спросил, что еще можно сделать. Тот продиктовал названия таблеток, и Алик побежал в аптеку. Шибаеву было так хреново, что он подчинялся беспрекословно, пил и глотал все, что Алик совал ему в рот.
Пришла Эмма. Посидела у кровати. Убрала в квартире и сварила обед – борщ и котлеты. Она крутилась по квартире, время от времени подходя к Шибаеву и кладя руку ему на лоб. Он чувствовал ее прохладную руку, но глаз не открывал, делал вид, что спит. Он и сам не знал, почему. То ли чтобы не смущать и тем самым не спугнуть, то ли не желая протягивать ниточку между ними. Перед глазами была картинка из кино: герой болен, она ухаживает за ним, кладет руку ему на лоб, а он хватает ее руку и подносит к губам, глаза в глаза… ну и все в том же духе, дальше по накатанной. Не хотел он этого. Работа есть работа, его наняли для работы, а не для… знаем, чем это кончается. Но если хочет, пусть подержит руку на его лбу, а он будет делать вид, что ни о чем не подозревает.
Потом пришел Алик, и они пили чай. Алик и Эмма. Разговаривали вполголоса. Алик расспрашивал ее о том типе. Эмма говорила, что никого не видела. Похоже, тот тип исчез. Хотя она все время проверяет, когда на улице, и выглядывает из окна, когда дома. Шибаев слушал их невнятное бормотание, с трудом улавливая смысл. У Эммы приятный голос, у Алика неприятный, слишком высокий, режущий слух. Причем адвокат все время хихикает. Раньше Шибаев этого не замечал, а сейчас ему хочется, чтобы Алик заткнулся. Но тот распустил хвост и охмуряет Эмму. Знает ведь, что не обломится, исключительно из любви к искусству.
Потом Алик пошел провожать Эмму, и Шибаев остался один. На прощание она нагнулась и поцеловала его в лоб. Он снова сделал вид, что спит. А потом и правда уснул. Проснулся на рассвете, когда уже развиднелось и заглядывали в окно серые утренние сумерки. Он сполз с дивана и замер, прислушиваясь к ощущениям. Голова не кружилась, колени не дрожали. Пронесло?
Он поплелся в кухню, налил воды из-под крана, напился. Достал банку с растворимым кофе, поставил чайник. Шпана, отдыхавший на табурете, открыл один глаз и мяукнул. Морда у него была недовольная, кот словно спрашивал, какого черта шумят и мешают спать. «Тебя еще тут не хватало, – пробормотал Шибаев, – разлегся, понимаешь…» У него мелькнула мысль разбудить адвоката – он чувствовал себя лучше, и ему хотелось общения. К его изумлению, диван, где обычно спал Алик, был пуст. Плед, подушки, одеяло – все на месте, а Дрючина нет. Не поверив глазам, обалдевший Шибаев приподнял плед и одеяло, уставился. Там было пусто. Пусто! Ну, прохиндей! Ну, Дрючин! Ну, скотина!