– Почему? Чем я могла тебе понравиться? – Я хрипло смеюсь и чувствую себя сейчас худшим человеком на свете. Пристыженная. Грустная. Если бы я могла сейчас вылезти из собственной кожи, я бы это сделала. Эмоции, что меня охватывают, слишком сложно вынести. И что-то в этом слове «друг» меня задевает.
Подойдя ближе, он хватает мои руки и крепко держит.
– Тем, что у тебя чудесные глаза и потрясающее воображение – если бы это было не так, ты не смогла бы рисовать так, как рисуешь. – Его глаза поблескивают в свете заходящего солнца. – Мне нравится, как ты смотришь на мир. Твои работы всегда полны надежды и магии. И ты добрая. Ты делилась со мной едой в ту первую неделю в парке и не требовала говорить о том, о чем я не был готов говорить. Ты всегда заботилась о папе и Рэе. И ты сочувствовала, когда я рассказал тебе про родителей в то утро, когда Рэй умер. Твои слова на похоронах о Рэе – это были прекрасные и искренние слова, он бы так гордился. Все в той церкви гордились, Джонс. Да, ты можешь быть колючей и упрямой, у тебя тот еще характер, и ты бываешь эксцентричной, и у тебя жуткий вкус на мужчин, но у тебя прекрасная душа.
Отдернув руки, я хмурюсь, будучи способной концентрироваться только на плохом. Он словно видит худшие мои черты и использует их против меня. Мой характер – то, над чем я стараюсь работать, сдерживать свои порывы, и мне больно, что он это упомянул. Я знаю, что эксцентричная. Я не всегда слушаю – иногда мой здравый смысл исчезает, потому что я часто грежу о том, что хочу нарисовать, мне сложно концентрироваться, и все же…
– Ты меня совсем не знаешь, да? – Это именно так, раз он не понимает, как сильно меня обожгли его слова.
– Если я тебя не знаю, то как понял, где тебя искать?
– Повезло, – выплевываю я, разводя руки в стороны. – Но почему бы тебе просто не отвалить? У тебя это хорошо получается!
Но он этого не делает. Просто идет в нескольких метрах и смотрит на сине-зеленое море, тихое, без волн. Я улавливаю смиренный вздох, который пробегает по его телу: плечи напрягаются и расслабляются, и из широкой груди вырывается воздух.
Что я делаю? Я не имею права причинять боль другим просто потому, что мне самой больно. Несмотря на щемящее чувство в груди, мне хотелось бы думать, что я чему-то научилась за прошедший год. Сдувшаяся, как шарик, я иду за Джейком, упорно прижимаясь к кромке воды. Это требует огромных физических усилий. Мысль о его письме дедушке и осознание, что Джейк – хороший парень, придают мне сил.
– Мне не стоило это говорить, – бормочу я, вставая рядом с ним. – Мой парень предал меня, мое тело меня предало, и у меня даже не было шанса решить что-то с ребенком: мой выбор у меня забрали. Прости меня. Может, мы не близкие друзья, но ты, кажется, всегда рядом, хоть я и не всегда это ценю. – Его подбородок опускается в знак признательности. – Правда в том, – тороплюсь продолжить я, касаясь шарма с сердечком на браслете, – что на нее я тоже злюсь. На мою маму. Она должна быть здесь, помогать мне с этим. Слушать, успокаивать, говорить то, что должны говорить мамы в таких ситуациях. Но ее нет. – Я вздыхаю, мои глаза ищут его лицо в наваливающейся темноте. – Папа любит меня, но он не понимает; а я не могу видеть разочарование на его лице. Он так старался, воспитывал меня, обеспечивал, дал возможность получить хорошее образование – с его точки зрения, я собиралась бросить все это ради незапланированного ребенка.
Наконец Джейк ко мне поворачивается:
– То, что он незапланированный, не делает его ошибкой.
– Но я теперь никогда этого не узнаю, правда? – Слезы снова наполняют глаза и текут по лицу. Я так устала плакать. За последний год я пролила столько слез и хочу, чтобы это закончилось. Так сильно хочу.
– Иди сюда. – Раскрыв руки, Джейк обхватывает меня, прежде чем я успеваю ответить.
Сжавшись, я стараюсь отстраниться, но он поднимает руку и начинает утешительно гладить меня по волосам.
– Все в порядке, – тихо говорит он мне в макушку. – Все с тобой будет хорошо.
Я не хотела этого, но тепло его тела успокаивает, и я расслабляюсь в его руках. Он такой высокий, гораздо больше меня. Я чувствую себя в безопасности. На него можно опереться, позволить ему впитать мою боль. Это обнадеживает, и я прячу лицо у него на груди. Он продолжает гладить мне волосы, а слезы все льются, но я чувствую себя лучше. Через какое-то время поток слез замедляется, и худшее уже позади.
Отодвинувшись назад в его руках, я смотрю в его лицо. Глаза темные, черт его лица не видно в сумерках. Он кажется опасным незнакомцем, хотя я знаю его с одиннадцати лет.
– О чем ты думаешь? – спрашивает он.
Одна его ладонь греет мне поясницу, вторая продолжает гладить волосы. Это приятно, но что-то изменилось.
Он смотрит на мои губы и притягивает меня ближе.
– Джонс?
Меня начинает тошнить, и в животе что-то переворачивается.
– Джейк…
Потом он наклоняется и целует меня: губы настойчиво прижимаются к моим. Вырываясь, я отталкиваю его двумя руками. Должно быть, я застала его врасплох, потому что он спотыкается и падает на гальку.
– Какого черта ты делаешь? – кричу я. – Я думала, что мы друзья.
Сложно разглядеть его лицо, когда он встает на ноги, но несчастный голос говорит сам за себя:
– Извини. Я не хотел… Я просто пытался утешить тебя.
– Ну так не стоит! – Развернувшись, я шагаю к ступенькам, из-под ног разлетается галька. Я не в состоянии бежать. – И даже не думай идти за мной. Просто оставь меня в покое! – шиплю я.
Сердце колотится в груди, щеки горят от жара. Как он мог? Так мило утешал меня из-за ребенка и всего остального! Как он мог это сделать, когда я такая уязвимая?
Такая запутавшаяся?
Уставшая, я с трудом тащусь вверх по холму; вечерняя луна освещает Дердл-Дор за моей спиной, когда я оставляю Джейка на пляже одного.
Время близится к одиннадцати, когда я добираюсь до дома. Я позвонила папе, чтобы сказать, что я в порядке и возвращаюсь. Извинилась за то, что заставила его беспокоиться, и попросила дать знать подругам, что со мной все хорошо. Он не хотел ложиться, пока я не приду, поэтому мне пришлось быть твердой и отправить его спать, сказав, что я слишком расстроена, чтобы видеть его. Он взял с меня слово, что завтра мы поговорим как следует.
К сожалению, это обещание я не смогу сдержать.
Моя голова и так полна всякого: утренняя ссора с папой, потеря ребенка, расставание с Рики; к тому же мне все еще дерьмово физически, да еще и Джейк меня поцеловал.
С этим слишком сложно справиться, и хоть я и пришла домой, но здесь не останусь. Не могу. Мне нужно побыть одной какое-то время. Я не могу здесь находиться, но и вернуться в Брайтон – тоже. Я пока не готова встретиться с университетскими друзьями или Рики. Подыщу что-нибудь еще, ненадолго. Я собираюсь ехать ночью, пока не доберусь туда, где будет спокойно, и спрячусь на неделю или две. Что бы папа ни думал, у меня все еще есть приличная сумма денег от дедушки. Не то чтобы я собиралась сбежать на Французскую Ривьеру за красивой жизнью или что-то в этом роде. Я просто хочу в какое-нибудь милое, тихое и спокойное место. Схватив свою спортивную сумку, я запихиваю в нее одежду и книжку, беру запасной набор для рисования из шкафа и тихонько ускользаю из дома. Я позвоню папе утром, чтобы он не волновался. Объясню, что случилось с ребенком. Я делаю глубокий вдох и позволяю воздуху с дрожью выйти. Скажу ему, что я в порядке, но мне нужно время для себя.
Забравшись в своего «жука», я сомневаюсь, стоит ли мне садиться за руль; но я совершенно не хочу спать и все еще на взводе после всего, что случилось, так что завожу мотор. Если устану – сверну на обочину. Я включаю музыку, начинается песня группы Coldplay, и я поглаживаю живот. Запив две таблетки ибупрофена водой из завалявшейся под сиденьем бутылки, я завожу двигатель, глядя, как пара горящих фар проносится по дороге. В глубине души понимаю, что это Джейк. Мы разминулись всего на десять минут. Я не хочу его видеть.
Медленно сдав назад, я съезжаю с подъездной дорожки и включаю фары, лишь оказавшись у выезда на шоссе.
Я возвращаюсь в Брайтон через три недели. В конце концов я остановилась в деревушке в Северном Девоне под названием Шипваш. Она крошечная: около десятка домов вокруг симпатичной площади, усаженной цветами, которая одновременно служит парковкой, серая церквушка, местный паб с крепким светлым пивом и маленький магазинчик с почтовым отделением. Это было как раз то, что нужно: закрытое тихое место, где почти не на что тратить энергию.
Я жила в красивом коттедже с соломенной крышей, выкрашенном в бледно-голубой цвет, с огромным садом полевых цветов и спальней с большой кроватью и видом на деревенскую площадь. Каждое утро комната наполнялась солнечным светом даже сквозь старые деревянные ставни, но, несмотря на ранние пробуждения, я все равно просыпалась отдохнувшей. Я хорошо спала, ела пирожные, гуляла по пляжу Буде, смотрела фильмы в кинотеатре в Окхемптоне. Сидела в зеленом саду, выплескивая всю свою боль на бумагу – акварельный рисунок моего любимого вида с Хенджистбери-Хед, с самого верха, на косу, усыпанную разноцветными пляжными домиками, и набережную Медфорда вдалеке; Борнмутский пирс растянулся от песчаного пляжа, нарисованного маслом. Я превратила несколько своих угольных набросков Брайтона в работы побольше, со множеством деталей. Я рисовала, пока не начинала болеть спина, а пальцы не деревенели, но это все равно было облегчением, и мне казалось, словно я снова влюблена.
Я много думала и привела мысли в порядок. Я ежедневно списывалась с папой, чтобы он не беспокоился, и поговорила с Элоизой, Шелл и Хлои, чтобы поведать каждой, что произошло. Мы вместе поплакали, и они все предложили меня навестить, но мне хотелось побыть одной. Эл присылала мне каждый день непристойные картинки, чтобы развеселить, Хлои – вдохновляющие цитаты, а Шелл каким-то образом отследила, где я нахожусь, и отправила мне принадлежности для рисования. Как важно, поняла я, иметь хороших друзей. Как сказал бы Джейк, мне повезло.