Это трогательно, хотя мне до сих пор стыдно, что он видел работы, которые я рисовала для себя, когда была младше.
– Правда, Джонс, – говорит он, подвигаясь, чтобы посмотреть на меня, кладет руку на мою, и я чувствую ее тепло, – ты художница. У тебя есть воображение, страсть и дисциплина, ты можешь коснуться холста кистью и создать что-то невероятное.
– Не очень уверена насчет дисциплины, но я стала рисовать больше отчасти из-за того, что ты сказал прошлым летом. О сожалениях из-за того, что не делюсь своим творчеством. Так что спасибо тебе.
Опустив взгляд, я смотрю вниз на его загорелую ладонь на моей, бледной, ощущаю тяжесть его длинных пальцев на моих. От его кожи мою словно покалывает, и я прикусываю губу.
– Правда? – убрав руку с моей, он берется за руль. – Что ты нарисовала?
– Я работаю над серией картин маслом, они посвящены мифическим существам. Уже три готовы. Думаю, будут еще две.
– Что за существа?
– Должна тебя поблагодарить, кстати. Одно – единорог.
Он широко улыбается и выглядит довольным.
– Я тебя так назвал на концерте. Кто еще?
– Дракон, – признаюсь я, осознавая, как сильно Джейк меня вдохновляет. Я даже не понимала.
– Я назвал тебя Матерью Драконов, когда ты помогла маме.
Его улыбка становится шире, знакомая ямочка появляется на щеке.
– Так ты, должно быть, и русалку нарисовала – самое мифическое существо из всех.
– Нет. – Я краснею. Фреска слишком личная, чтобы кому-нибудь ее показывать, а рисовать какую-то другую русалку или мою в другой обстановке мне кажется неправильным. Я отсчитываю еще три пальца. – Феникс, Пегас и Валькирия.
– На кого похожа Валькирия?
– На Элоизу. Черные волосы, большие голубые глаза и статная фигура – на самом деле это и должна была быть она. Она согласилась мне позировать.
– И как? – спрашивает Джейк, когда громкоговоритель в вагоне объявляет, что мы в пяти минутах от Кале.
– Мучительно для нас обеих. Ей было сложно не двигаться, даже ради того, чтобы запечатлеть себя в бессмертном искусстве.
– Ну, если когда-нибудь понадобится муза-мужчина, дай мне знать. Меня тренировали сидеть без движения часами.
– Спасибо. – Мои мысли тут же переключаются на картинку, где Джейк сидит на табуретке без майки. Чтобы отмахнуться от нее, я говорю: – Я не знала, что тебе приходится сидеть без движения часами. Должно быть, временами твоя работа бывает действительно тяжелой.
Он отмахивается от моего комментария, не желая говорить об этом.
– И какие у тебя планы на эту серию? Попросишь Эдвина продать их или придумаешь что-то другое?
– Я не знаю. Посмотрим, что будет.
Мой расплывчатый ответ явно его не удовлетворяет, потому что он прищуривается.
– Чего ты боишься?
– Немного прямолинейно. Но вообще-то много чего, – говорю я, и страхи начинают выливаться изо рта сами собой, – что они никому не понравятся, что будут недостаточно хороши, что их не купят.
Он выглядит задумчивым.
– Или что их продадут, и все внимание будет приковано к тебе? Ты интроверт, Джонс, и я знаю, что тебе это кажется сложным, но разговоры об искусстве – это оборотная сторона работы художника. Ты в любом случае говоришь с людьми об искусстве весь день напролет в галерее.
Иногда он чересчур наблюдательный.
– Это другое. Я говорю с ними о чужих работах, я не в центре внимания. Я не люблю ничего слишком вычурного или места, где много людей. Как Сандбанкс в прошлом году. – Я не верю, что будет лучше, если я в конце концов начну продавать картины и стану известной. Я все равно буду чувствовать себя не на своем месте, глупой и неловкой, застенчивой, никогда не буду знать, что сказать, буду запинаться. Молиться, чтобы все поскорее закончилось и я могла вернуться в свое убежище за холстом.
– Кстати, о картинах, – я намеренно меняю тему, – спасибо за все открытки. Думаю, раз ты теперь вернулся, ты уже не будешь их посылать.
– Логично.
Услышав это, я внезапно понимаю, что буду по ним скучать. В моем ящике лежат в целости и сохранности в стопке с фиолетовой ленточкой еще четыре открытки с прошлого года. Изображения песчаных пляжей и переполненных портов. Выслушав претензию, которую я предъявила ему на концерте, вместо общих фраз о том, как он надеется, что я в порядке, или описаний погоды, или привета для папы, он начал писать вдохновляющие цитаты лично для меня.
«Я не боюсь шторма, потому что учусь плавать на своем корабле», – Луиза Мэй Олкотт. Или моя любимая – про то, что нужно стремиться к звездам, а не к огням проплывающих кораблей. Эта меня приободрила, словно Джейк говорил, что быть другим – нормально и прожить жизнь нужно по-своему, не беспокоясь о том, что делают люди вокруг.
Эти открытки меня успокаивали, и мне грустно от мысли, что они больше не придут.
– Нам не пора? – спрашиваю я, отбрасывая печальные думы. Пока мы разговаривали, поезд въехал на французскую землю, и машины перед нами уже трогаются с места.
Джейк заводит двигатель.
– Если когда-нибудь понадобится поддержка на выставке или что-то такое, – предлагает он, возвращаясь к предыдущей теме, – не забывай, что я теперь дома. Я буду рядом.
При этой мысли у меня в теле возникает странное ощущение, и все вопросы, что я задавала самой себе, теснятся в голове, требуют, чтобы их высказали, но я просто говорю:
– Буду иметь в виду, спасибо.
– Тут так красиво, – выдыхаю я спустя семь очень утомительных часов, глядя из окна машины на густой лес по обеим сторонам извилистой серой дороги.
Джейк просто улыбается, поводя плечами и разминая шею.
– Ты за рулем уже очень долго. Должно быть, сильно устал.
– Я привык подолгу работать.
Мы решили проехать прямо через Сен-Кантен и Реймс, мимо Меца, а потом через Страсбург, чтобы успеть добраться до отеля к позднему обеду. У нас был длинный день, и, хоть я и сидела, просто глядя в окно, слушала музыку или играла во что-то с Джейком, чтоб развеять скуку, мне ужасно хочется поесть и упасть в кровать. Когда сидишь в машине так долго, что-то все-таки вызывает сонливость.
– Спасибо тебе. – Слова вылетают сами. – Ты замечательно справился сегодня. Это точно была нелегкая поездка, но ты ни разу не пожаловался и не заворчал. Даже когда я обыграла тебя в «Животное, растение или минерал»[20], – шучу я.
– Ну, есть много других вещей, в которых я лучше тебя, – усмехается он.
– Правда, – признаю я. – Не считая рисования.
– Не считая рисования, – соглашается он.
Мы замолкаем, он притормаживает и поворачивает на широкое шоссе. Проехав немного, мы останавливаемся на маленькой парковке на склоне: машины выстроились по обе стороны отеля, перед ним – кольцо для разворота. Джейк аккуратно ставит машину между ауди и еще одним БМВ; я вылезаю, массируя шею. Смотрю на вершину холма и вижу многоярусное здание, все из квадратных коробов и острых углов, но с клумбами ярких цветов – для украшения. В целом оно выглядит причудливо и красиво, идеально вписываясь в пейзаж.
Джейк берет наши сумки, и вот мы уже стоим у ресепшена. Внутри мне нравится даже больше. Все в теплых тонах и подсвечниках, рогах и мебели из темного дерева. Современная интерпретация охотничьего домика.
– Что думаешь? – Джейк кивает в сторону вестибюля и зоны ожидания за ним.
– Мне нравится, – улыбаюсь я. – Поедим?
– Конечно, – просто говорит он. – Не хочешь пойти переодеться сначала?
– Уже почти девять. Я бы просто выпила в баре и поужинала, если ты не против.
Он отшатывается, хватаясь за грудь, словно у него сердечный приступ.
– Ты хочешь сказать, что не желаешь принять душ, накраситься и уложить волосы? Надеть каблуки и устроить выход в свет?
– В смысле, как нормальная женщина? – В моем голосе слышатся резкие нотки. – Тебе пора бы уже знать, что я не такая.
– Ну, я точно знаю, что ты ненормальная, – Джейк подходит и обнимает меня рукой за плечи. – Но что вообще считается нормальным и кто? По моему мнению, отсутствие у тебя тщеславия делает тебя прекрасным компаньоном в путешествиях. Не то что некоторые мои бывшие девушки. – Он шутливо передергивает плечами.
В то время как мы проходим по устланным коврами коридорам в небольшой, но прекрасно оформленный в мятных тонах бар со стенами, увешанными рогами, я стараюсь не обращать внимания на тяжесть и тепло его руки. Он просто дружелюбен, не более.
Пока мы ждем свой столик, я наконец взбираюсь на барный стул после трех неудачных попыток. Поворачиваюсь к нему, как только в руке у меня оказывается бокал с пивом.
– Ты думаешь, я совсем не стараюсь выглядеть хорошо?
– Что? – удивляется он, потом качает головой. – Нет, я просто хотел сказать, что ты не перебарщиваешь с этим, как некоторые женщины. Я предпочитаю естественную красоту, а тебе даже не нужен макияж, чтобы выглядеть хорошо.
– О… Спасибо, – шепчу я, сдерживая порыв возразить ему, потому что не привыкла получать комплименты. – Думаю, иногда мне кажется, что я выгляжу блеклой из-за своего цвета волос, как ты сказал однажды.
– У тебя великолепный цвет, – тут же говорит он. – Куча женщин готова пойти на убийство, чтобы иметь такие волосы, и единственный способ хотя бы приблизиться к ним – бутылочки с краской. И да, ты светлая, но из-за своих темных серых глаз похожа на фею. Такая неземная. Как девочка из страны чудес, да? – Мы обмениваемся улыбками, вспоминая мое творение под старой кроватью.
Его слова согревают меня, заставляют чувствовать себя особенной. Ни один другой парень никогда меня так не описывал, не давал почувствовать себя такой.
– Все, что я хотел тогда сказать, это что пастельные тона, – он указывает на мой светло-желтый топ, – тебя не украшают.
– Ну давай, Гок Ван, – говорю я, развеселившись, – какие цвета меня украсят?
– Ну, думаю, девушка Дэна сказала бы, скорее всего, что ты – «зима». Я бы выбрал смелые, яркие цвета: темно-фиолетовый, бирюзовый, темно-синий, черный, ярко-розовый.