Лес оживал под лучами полуденного солнца. Шумел кронами, шептал в чаще, призывно склонял головы, покорный ветру и силам, что чуяли все, кроме Лежки. По стволу поваленной сосны бесстрашно сновала белка. Ее тяжелый хвост рассекал воздух, удерживая шаткое равновесие. Зверек перебирал лапками, поглядывал лукаво, даже посвистывал, привлекая внимание. Лежка подошел ближе, протянул пустую ладонь. Белка проворно подскочила, повела носом, чихнула рассерженно и припустила прочь.
— Зачем зверье пугаешь? — раздалось за спиной.
Лежка вздрогнул от неожиданности, вскрикнул почти, но из кустов боярышника выбрался Демьян.
— Ты чего тут? — Видеть брата не хотелось, но тот шел навстречу, ухмыляясь в косматую бороду.
— Бабы волнуются — ушел за камнями и пропал. Что, в лесу камней не осталось?
Его куртка поскрипывала при каждом движении, нездешние ботинки позванивали клепками. Брат вовсе не походил на Хозяина. Но в спокойной уверенности своей, в широте плеч, в прищуре лесных глаз читалось право сильного. Лежка потупился.
— Особенные ищу. Каждому свой.
Демьян глянул с интересом.
— А то не сработает, — пояснил Лежка, откидывая в сторону еще один не-Лесин камень.
— Откуда знаешь-то? И правда Аксинья учила?
Смешок щекотнул в горле у обоих.
— Глаша. Давно еще.
Прямой луч, бьющий через окно в пол. Мамины чуткие руки перебирают медуницу. Цвет к цвету. Стебель к стеблю. Камень к камню.
— А мне их ворожба никогда не нравилась, — признался Демьян и прислонился к поваленной сосне. — Травы эти, заговоры. Не разобраться.
— Просто ты не слушал.
Серые, черные, выпачканные в грязи, поросшие мхом. Ни один не подходил Лесе. Не отзывался ее именем. Сомнения ворочались в душе: вдруг лес не подаст знака, не дарует защиту пришлой девке? Как тогда сберечь ее?
— Некогда мне было, все на волю рвался. — Демьян покрутил в руке сухую шишку. — Но другое, теткам незнакомое, я крепко выучил. Хозяйскую науку. У тебя с ней как?
Вопрос хлестнул наотмашь, Лежка делано пожал плечами.
— Меня Батюшка не учил. Не тот я сын.
— Того и не было, Олег, — глухо сказал Демьян. — Выдумки все, сказки старые. Ты не тот. Я не тот. А тот где?
— В топи болотной…
Слова сами сорвались с губ. Казалось, даже ветер стих, перестал шептать в кронах, ожидая, что земля расколется, пойдет трещинами, наполнится жижей. Ничего не случилось. Только Демьян сплюнул под ноги да растер.
— Если захочешь, я тебе расскажу.
— Что? — не смея обернуться, спросил Лежка.
— Все, чему Батюшка меня учил.
Белка сбежала вниз по соседнему стволу, спрыгнула на землю и замерла в траве, будто лес сам в ее обличии захотел услышать ответ.
— Я не тот сын, — твердо ответил Лежка, раскапывая ямку под увесистым валуном, — вдруг там прячутся малые его братья. — Меня учи-не учи, без толку. То наука Хозяина. Твоя, Демьян, наука.
Демьян размахнулся и швырнул шишку далеко в бурелом. Белка испуганно взвизгнула и поспешила забраться повыше.
— Я уйду. Исполню обещание. И уйду, — сказал он и оттолкнулся от ствола. — Не могу я тут, не мое это. Лес, ворожба. Не Хозяин я, чужак. А ты свой. Тебе и оставаться. Если захочешь, всему тебя научу. Будешь лесовым.
— А если не захочу? — Кровь оглушительно стучала в ушах, Лежка не слышал ни себя, ни брата, ни леса, склонившегося над ними.
— Тогда не лес здесь будет, а болото гнилое, — решительно отрезал Демьян. — Ты уж подумай, брат. Крепко подумай. — И зашагал прочь, только плечом задел, несильно, ободряюще.
Лежка не мог сойти с места, будто ноги вросли в самую глубь, как старые корни. Он смотрел вслед брату и не мог поверить в услышанное. Демьян, будто почуяв взгляд, обернулся на ходу, но тут же споткнулся, взмахнул руками, чтобы не упасть. А когда глянул вниз, то проворно нагнулся и поднял зеленоватый голыш.
— Небось к тебе просится, — ухмыльнулся Демьян, бросил камешек Лежке и скрылся в боярышниковом полумраке.
Камень ловко приземлился в руку. Он был гладким и теплым, пах деревом и мхом, имя Леси гудело в нем туго натянутой струной изумрудного цвета. Идеальный камень для той, кого лес обещался хранить и баловать, пестовать и растить. Идеальный камень, бросившийся под ноги лесному Хозяину. Лежка размахнулся, чтобы выбросить его подальше. На поваленной сосне сидела белка. Толстый хвост насмешливо качнулся. Блеснули бусинки глаз.
Лежка глубоко вдохнул, успокаиваясь, и поспешил через боярышник на поляну у края оврага. Лесин камень он вручил последним. Демьян и не заметил, который. Ему, полному лесных сил, но собравшемуся уходить, не было дела до ворожбы. Они встретились взглядами. Хватило одного кивка, чтобы сговориться. Одного кивка, чтобы решить судьбу. Лежки и леса. Леса и Лежки. Сына, рожденного не тем, но решившего сделать по-своему.
Демьян.
Когда брат кивнул — вскользь, пряча виноватые глаза с алчным блеском желания обладать тем, что ему не суждено было получить, — Демьян готов был почувствовать облегчение. Или радость. Давно забытое освобождение. Волну щекотных искорок радости. Что угодно. Но внутри него дернулась и завыла тоска.
Предложить — будто руку протянуть с зажатым в ней неподъемным мешком — Демьян решил, пока закладывал камнями Рваное Ухо. Камень за камнем ложились в ряд, и горечь мешалась со страхом, с болью в избитом теле и болью в уставшем нутре. Хотелось домой. Не в тот дом, что скрывался за лещиной. Не в тот, где Катерина творила женскую свою ворожбу — наваристый суп, чистые простыни, спокойный уют. А в другой. Неизвестный еще. Далекий настолько, чтобы лес этот проклятый не шумел ему в окна, не подглядывал через стекло. Но как разорвать звенья цепи, которой прикованы все они? Несчастные, неприкаянные. Демьян видел, как топчется в сухоломе брат — бледный, некормленый, а оттого почти прозрачный. Чуял тонкий запах смерти там, где пряталась Поляша. Ощущал смрад безумия от ряженых. И даже девка, которую никто уже не держал, все топтала лесные тропки, бормотала выдуманные наговоры, верила в несуществующую силу. Бросить их. Прямо сейчас бросить. Забыть про кинжал. Забыть про былые клятвы.
Бросить, как чужаков.
Они говорили на своем языке. Демьян не позволял себе вслушиваться. Неважно, что каждое слово вспыхивало в памяти ворохом лесных знаний. Они не хуже трясины утаскивали в самую глубь чащи, запирали в ней, не имеющей стен и решеток, так крепко, что и сам не поймешь, куда делись годы, куда ушло время, почему лежишь ты с распоротым брюхом на палой еловой лапище старый и мертвый.
«Найди кинжал», — просила та, что родила его, и тянула за собой в небытие, пахнущее мхом и валежником.
— Найду, — сквозь зубы прошипел Демьян, прогоняя из памяти материнский образ.
А дальше что? Жить здесь, нести в дом свет и город? Бежать прочь? Увозить их, безумных, куда подальше? Они только выбрались из оврага и теперь топтались на месте, все твердя про травы, камни и ворожбу. Кто скажет, что за твари живут в лесу, отданном болоту? Кто решится проверить, сработает ли с ними старое колдовство?
Лежка.
Брат первым рванул на поиски недостающего. Брат точно знал, что искать. Брат, нежданно взрослый уже, звонкий и чистый, вдруг полыхнул невиданной прежде силой знания. Демьян проводил его взглядом. Освобождение, невозможное прежде, но такое желанное, замаячило впереди.
— И не думай даже. — Злой шепот раздался у самого уха.
Демьян вздрогнул и отступил. Увлекшись мыслями, он и не заметил, как мертвая Поляша подобралась совсем близко. В полумраке зарослей ее легко можно было принять за живую. Грязная только, избитая, в измочаленных лохмотьях. А под ним все то же ладное тело, все те же тонкие руки, и линии, и покатые склоны бедер, и шея, и острый подбородок, и даже глаза почти такие же, что были, темные только. Демьян ловил себя на отголосках давнего желания, стоило различить Поляшу в буреломе. Но свет был к ней безжалостен. Тлен покрывал бледные руки, кожа влажно блестела, холодная и неживая, темень глаз наливалась смертельной тоской и голодом. Демьян смутился, отвернулся, не ответил ей.
— Не смей, слышишь! — Поляша схватила его за рукав. — Он мальчик совсем, не губи его, себя спасая…
— Пошла прочь. — Отвращение клокотало в горле. Демьян вырвался и зашагал следом за Лежкой.
— Демьян! — крикнула ему Поляша. Он не обернулся. — Зверь проклятый!
Ряженые испуганно притихли. Девка, решительно взявшая их под защиту, о которой ее никто и не просил, начала шептать, убаюкивая их, как детей малых. Так и просидели они на поляне у края оврага, пока Демьян не вернулся. Поля встретила его звериным шипением, но ближе не подошла. И то хлеб.
Пока она ворожила — терла в пальцах сухую медуницу, стучала камешками то так, то эдак, Демьян присел в отдалении, не сводя глаз с брата. Лежка, будто и не чуя того, следил за каждым движением тетки — как она берет в одну мертвую руку голышек, как бьет им о другой, как плюет на стертую в пыль траву, как греет в ледяных пальцах камешки, словно может согреть. Демьян не видел ворожбу эту прежде, но знал, что ничего у мертвой не выйдет. Не вышло. Камни оставались холодными. Равнодушно шумел лес.
— Может, мне попробовать? — Лежка мялся рядом, как молодка на выданье.
— Не тронь, — шикнула на него Поля. — Бабья ворожба, куда лезешь?
Обернулась к девке: та ворковала с ряжеными — одну руку положила на плечо кабанихи, второй держала за локоть блеклую олениху. Та, что пряталась за волчьей мордой, сидела рядом, преданно слушая тихие слова девки. Демьян только головой покачал. Безумные безумным рознь. Вот одна над другими и властна. Теперь они за девкой пойдут хоть в огонь, хоть в топь. Хоть в серый дом на пожизненное заключение.
— Ты! — прикрикнула Поляша, обрывая колыбельную, которой дурманила ряженых девка. — Поди сюда.
Та медленно подняла лицо, посмотрела без страха, с недовольством, но встала и подошла. Ряженые без нее тут же сникли, потупились. Демьян вытянул ноги, откинулся на осиновый ствол. Уставшее тело ломило болью. Тупой и стылой. Лапища лиха еще чувс