Леся оттолкнулась от сухой кочки и перешагнула через затопленную ямку, чавкающую жижей. Чем дальше они уходили от прозрачной березовой рощицы, тем гуще становился гнилостный дух болота. Тропинка сузилась, запетляла между поваленными деревьями, кочками и пнями.
— Палку возьми, проверяй перед собой, — бросил Лежке волк, пробегая мимо. — Я пойду вперед, гляну, как бы нам лучше из низины этой проклятой выбраться.
Леся проводила его взглядом — всклокоченные волосы, который он собрал в хвост, горбились на загривке, будто поднятая звериная шерсть, в движениях его, сильных, но осторожных, в согнутых коленях, в плавной игре плеч и рук таился волк. Истинный зверь, знающий, что нужно делать. Тревога, которая поднималась в Лесе, стоило Демьяну глянуть на нее исподлобья, сменилась вдруг теплым спокойствием. Уж он-то выведет. Уж он-то спасет. Лежка словно почуял затеплившую было приязнь — тут же начал выстукивать путь, проверяя кочки, и говорить, не умолкая, про лес и свои с ним встречи.
— Вот тетка боярышник успокоила, мы и пошли, — не унимался он. — Я корзинку тащу, а Глаша наговор шепчет, чтобы малинку мы нашли, чтобы спелая была, не гнилая с бочков. Хорошая малинка. На зиму мы бы ее с сахаром закрутили…
— А сахар откуда? — перебила его Леся.
Лежка остановился.
— Так Батюшка из города привозил, — ответил он чуть тихо. — И сахар, и соль, и всякое, что в лесу не раздобыть.
— Хороши лесовые. — Леся даже фыркнула. — Может, у вас еще чего припрятано?
Лежка потупился. По щекам разлился румянец.
— Припрятано, — бросила Поляша, нагоняя их. — Кикиморы болотные по карманам сидят, для тебя хранили. Достать?
Она улыбалась, но лихорадочный блеск в темных глазах не обещал ничего хорошего. С такой станется из кармана не только тварь гнилую достать, но и в лицо обидчику бросить.
— Не надо, — прошептала Леся.
— То-то же. — Мертвая сощурилась. — Знай шесток свой, девка. Не тебе над укладом нашим потешаться.
Толкнула ее плечом, холодным и скользким. Легко перескочила на соседнюю кочку.
— Я и не потешаюсь, — сказала ей вслед Леся. — Удивилась только, что Батюшка ваш в город ходил…
— А что ему не ходить? — спросил Лежка. — Батюшка в своем праве жил, куда понадобилось, туда и шел. Чего нужно, с тем и возвращался…
В простых его словах не было ничего, что могло бы испугать или сбить с толку. Но Леся сжалась от страха, задышала быстрее, заозиралась кругом, словно ожидая, что из колючих зарослей сейчас выйдет Батюшка. Могучий, суровый, знающий, что в праве его все, чего он пожелает. Леся зажмурилась, чтобы не увидеть его в прогалине, за дубовым стволом, но он тут же встал перед глазами — тяжелые руки оглаживают густую бороду, а прозрачный взгляд из-под бровей пронизывает до самого нутра. Миг узнавания вспыхнул в Лесе грозовым разрядом. Она вскрикнула бы, да грудь перехватило, обмякли ноги, заструился по спине пот. Батюшка смотрел на Лесю через листву, болотные топи и время. Где-то далеко, у самых верхушек крон оглушительно закаркали вороны, поднятые в воздух неведомой силой. Леся хотела открыть глаза, прогнать морок, но тело уже не принадлежало ей. И душа, упавшая в пятки, не была больше Лесиной. Ничего в ней не осталось, только прозрачный свет лесных глаз, только тяжелые руки, оглаживающие бороду.
— Ты чего? — Лежка легонько потряс ее за плечо. — Привиделось чего?
Леся распахнула глаза. Болотная низина подернулась пеленой. Возвращаться в тело и душу оказалось мучительно гадко, будто кто-то смял их, а после разгладил, оставив глубокие складки там, где быть их не должно.
— Привиделось, — проговорила Леся слипшимися губами.
В прогалине за дубовым стволом никого не было. Пустота. Воздух. Ни сияния, ни рук, ни глаз. Но взгляд их еще ощущался на коже. Тяжесть еще тянула к земле.
— Шишига небось засела под корнями, вот и балуется, — улыбнулся Лежка. — Ты ее не бойся. Мелкая пакостница. Застрашится вылезать, а коли чего, так мы ее палкой! — Взмахнул сорванной Демьяном сухой веткой осины. — Про медведя слушать будешь?
Леся кивнула, сама не зная, на что соглашается, и покорно пошла за Лежкой, не видя перед собой ничего, кроме прозрачных глаз цвета зимнего леса. Странно знакомых, совершенно немыслимых. Выцветших, старческих, полных пугающей силы глаз Батюшки.
Бор редел. Там, где болотина размыла корни, повалила деревья и поглотила их, жадно всхлипнув, все чаще виднелись проплешины — пустоты, заполненные только гнилостным запахом и влажной ивой. Дышать становилось все тяжелее. Пот выступал на висках, стекал к шее и вниз, под грубую ткань рубахи. На дух горячего тела слеталась мошкара. Леся отгоняла ее тонкой еловой веточкой, подобранной на тропинке.
— Кусачие, гадости эдакие… — проворчала Ладка, обгоняя товарок своих. — Сюда бы мазь какую…
— Нету мази, — откликнулась Леся и прихлопнула жирного комара, усевшегося ей на плечо. — Ты бы голову кабанью нацепила, может, они испугаются и улетят.
Кабаниха хохотнула.
— Жарко в ней, мочи нету.
— А откуда она взялась? — спросила Леся без особого интереса, но в разговоре идти было легче.
Лада глянула на нее с сомнением.
— А кто ж ее знает? Анка нас привела в лес, вот, говорит, воля вам, здесь нас ждут. Заживем тут свободные…
— В лесу? — Мошки вились над тропинкой, поджидая путников. Леся зажмурилась, вступая в очередное облако, темное от жужжащих телец и крылышек.
— Все лучше, чем в палате подыхать. — Лада облизала ладонь и приложила к набухшему укусу. — Заплутали мы только, все шли и шли, темно, хоть глаз выколи, вон, Вельга совсем из сил выбилась, падать начала, Татка ее на себе тащила. — Сбилась, закашлялась, выплюнула проглоченную мошку. — Страшно нам было. Анка сама не знала, куда идет. А потом поняла. Услышала, значит, как он зовет.
Безмолвная махина Бобура встала перед глазами. Деревянные раструбы, покачивающаяся верхушка и вороны, живущие в ней, как в большом гнезде. Мог ли мертвый исполин звать безумиц во служение? Уж не привиделось ли Анке, уж не прислышалось ли? Спрашивать Леся не стала — прыгнула на соседнюю кочку, подождала, пока Лада догонит ее, а та и не почуяла немого вопроса.
— Спустились мы в овраг, а он, значит, стоит там. Анка к нему как бросится! Как заголосит, мол, здравствуй, великий наш, здравствуй, хороший, вот, пришли к тебе, служить будем.
— А он чего?
— А чего он? Стоит себе. Скрипит. — Лада хмыкнула, темные глаза сверкнули насмешливо. — Думаешь, легко с таким говорить? Вот мы и не стали. Улеглись рядышком, уснули. Замаялись мы. А как проснулись, так Анка уже все знала. Это Бобур к ней во сне пришел.
— Представился он ей, что ли? — не сдержалась Леся.
— Может, и представился, — обиженно насупилась Ладка и стала неуловима похожа на зверя, которым рядилась в овраге. — Сказал, что служить ему надо, ждать, когда пробудится.
— А как служить-то?
— В овраге жить, покой его стеречь. И, чтобы боялись нас и слушались, Бобур нас в зверей перекинул. — Ладка подтянула к себе сумку. — Вот, смотри. Ложились спать, ничего у нас не было. А как проснулись… Все у нас уже было. Я кабанихой стала, мой это зверь. Сильный, ничего с ним не страшно. — Она достала кабанью морду, та глядела перед собой темными провалами глаз. — Никто не шепчет, никто не пугает… Черта нет. Нету черта. Ушел. Сам испугался, меня пугать перестал…
Ладка оборвалась на полуслове, захрипела судорожно, повалилась на тропинку, прижимая к себе ощеренную голову чучела, принялась целовать ее в желтые клыки.
— Хорошая моя, защитница, прогнала, прогнала проклятого… Сжечь бы его. Сжечь!..
Леся стояла над ней, смотрела, как текут по грязным щекам слезы, как дрожит сильное тело, будто вмиг лишилось оно всей своей мощи и грозности. Жалость, смешанная с отвращением, всколыхнулась в груди. Леся отвела глаза и зашагала по тропинке, не оглядываясь. Навстречу ей бежали перепуганные безумицы, обогнавшие было остальных.
— Что? Что? — бестолково спросила белесая Вельга. Подбежала, схватила Лесю за рукав, дернула. — Что с ней? Почему?
Вопросы роились в мутном ее сознании, мысли растекались, путались и затухали, Леся видела это по блуждающему взгляду и лихорадочным пятнами, что вспыхнули на прозрачной коже безумицы. Ответить ей было нечего. Леся вырвала руку и заспешила к Лежке, дожидавшемуся ее на поваленном дереве.
— Ладушка, тише-тише, — заскулила волчиха, первой добежавшая до товарки.
А та все выла, все сучила по влажной земле короткими ногами.
«Замолчи, замолчи, замолчи…» — беззвучно взмолилась Леся.
Плач безумиц, один на троих поделенный, хлынул в уши, взбудоражил память о погоне в лесу, с которой все началось, которой все никак не хотело закончиться. И утихшая боль в ушибленной голове, и пульсирующая рана на бедре тут же откликнулись, вспыхнули с новой силой.
— Уходи!! — заголосила Лада, послышалась возня, кто-то вскрикнул. — Прочь иди, черт проклятый, не слушаю тебя, не слушаю, уходи, уходи, сказала!
Леся скрипнула зубами, но не обернулась.
— Не нравится? — Появившийся будто из ниоткуда Демьян выбрался на тропинку, отряхнулся. — Думала, наговорили мы на подружек твоих? Безумицы-безумицы, что за слова такие?.. — Он сверкнул зубами. — Чего ж не смотришь на них? Чего глаза прячешь. Ты уж насмотрись! — Схватил ее и с силой развернул. — Вот оно какое, безумие. Ни с чем не спутаешь.
Из распахнутого рта Лады текла пена. Остекленевшие глаза смотрели перед собой. Тата, упавшая рядом, крепко держала ее за плечи, но Ладка была сильнее. Она методично билась виском о землю, страшно и равнодушно, будто бы не по ее лицу уже струилась кровь, будто не ее заросший было рубец вновь рассекло камнем.
— Тихо-тихо, Ладушка, — все повторяла Вельга, присевшая на корточки перед кабаньей мордой, отброшенной в сторону. — Не слушай его, пусть шепчет, пошепчет и перестанет.
Ее тонкие пальчики осторожно перебирали свалявшийся жесткий кабаний мех, на товарку она и не смотрела, говорила не с ней, не ее жалела. Чучело равнодушно мокло в топкой грязи. Мертвый клык его облепила мошкара.