— Я и не держу.
— Нет, как следует отпусти. Как Хозяин отпускает. Пусть уйдут.
Лежка помнил все Батюшкины наговоры, какие слышал от него. Знал, как поить серебро, знал, как усыплять зверя. Знал, как окроплять кровью дорогу от лобной до родовой поляны, чтобы мертвые твари не вызнали ее по запаху и следам. Знал, чем Батюшка манил за собой безумцев, заглядевшихся на звезды. Но как отпускать их из леса — нет. Не было того знания в бездонной Лежкиной памяти. Не учил Батюшка милости к чужой свободе. Значит, не было ее у него. И в лесу такой милости не было.
Леся поняла это по растерянному молчанию. Поморщилась. Ничего не сказала. Поманила безумиц, и те подались к ней, как голодные куры — к ладони, полной зерна.
— Вот и пришли, да? — ласково спросила она.
Пустые головы закивали, закачались одуванчиками на тонком стебельке.
— Страшно было. Холодно было. Голодно. Ничего. Теперь не будет.
Потянулась рукой, провела пальцами по шее той, что стала совсем прозрачной.
— Отпусти Тварюшу, милая, сама ты ее держишь. Вот она и скалится. Чуешь?
Безумица кивнула. Вздрогнула, распрямила плечи, но глаз так и не подняла. А Леся уже распахнула объятия перед второй. Высокая и нескладная, она смотрела на Лесю с детским изумлением.
— Их не прощай. Оба они виноваты, — строго сказала ей Леся. — Что мать, что отец. Не прощай. Никогда не прощай. А себя прости. Ты не виновата. Нечего тебе на луга сбегать. Живи здесь. Имеешь право. А они нет. Поняла?
И снова кивок. И снова судорожный вдох без выдоха.
— Идите, — попросила их Леся, развернула спинами к лесу. — Отпускаем вас. Нет над вами у леса силы. И не будет. Идите.
Безумицы застыли на миг. Слышно было, как рвутся натянутые струны, как спадает морочный туман. Первый шаг они сделали робко. Второй смелее. А на третьем они уже бежали вниз по склону. Прочь от леса и лесовых людей.
— Пойдемте, — проговорила Леся. — Не надо им вслед смотреть. Нет их больше для нас.
Лежка не мог поверить своим глазам. Тихая сила, мерцающая вокруг Леси, пугала его и манила. Он и сам был готов поддаться ей и принять за высшую над собой. Пришлая девка говорила, а лес вторил ей. Пришлая девка отпустила безумиц, и они ушли. Пришлая девка сжала в руке ладонь зверя, и тот послушно разрешил ей вести себя, как на привязи. Горячую ладонь Леси в своей руке Лежка ощутил, лишь когда они вернулись в перелесочек. Стоило им остановиться, как окутавшее все вокруг полотно спокойствия пошло волнами, лопнуло в самом центре, распалось на лоскуты. Лежка почуял, как вспыхнул алой яростью Демьян, и сжался в предчувствии бури.
И буря тут же грянула.
— Ты чего творишь? — глухо прорычал Демьян, выдергивая ладонь из ослабевшей руки Леси. — Ты чего, слепая курица, удумала? Ты чего лопочешь? Несешь чего?
Злоба пахнула звериным дыханием, мертвым мясом, тяжелой водой. Лежка попятился к сосне, стоявшей в глубине перелеска. Буря, сгустившаяся над головой, придавила его к земле, перехватила грудь. Если бы он мог, убежал бы, да ноги обмякли. Демьян тяжело дышал, испарина покрыла перепачканный пылью лоб. Он будто раздался в плечах, стал выше и шире, а Леся, стоявшая перед ним, напротив истончилась, исчезла почти в грозовом облаке его гнева. Нужно было схватить ее, увести из-под удара, но сил в Лежке оставалось только на безмолвное присутствие.
— Ты зачем их так отпустила? Их довести нужно было! В руки сдать!
— Они дойдут, — откликнулась Леся. — Тебя, волк, не то обидело. Ворожба моя… Сам-то не смог.
Лежка только зубами скрипнул, слова эти больней ожгли его, чем окаменевшего от ярости брата. Не знал той ворожбы Хозяин, не знал Лежка, и Батюшка не знал. Откуда пришлой девке знать? Он, может, и спросил бы ее, да прокушенный язык распух во рту.
— Какая ворожба? — выдохнул Демьян. — Ты слов таких у кого нахваталась? Ворожба! Иди отсюда, пока не задрал! Пошла, говорю! Тебя в палате дожидаются, небось…
Леся дернулась, но удар сдержала.
— Подождут еще. У меня с лесом свой уговор.
Демьян фыркнул, оскалил зубы. Желтоватые и крепкие, как у волка. Звериная гримаса стерла человечье лицо. Перевертышем сделал Демьяна лес, науку ту не изжить из нутра, прячась в городе. Лежка заморгал, прогоняя дурман, еще чуть, и он увидел бы, как волк роет тяжелой лапой землю, а не брат стоит.
— Уходи, говорю, — глухо сказал тот. — Пока отпускаю, уходи.
— А иначе что? — насмешливо спросила Леся, уперлась кулаками в бока, выгнула грудку, будто сорока задиристая. — К озеру меня потащишь? Как Батюшка твой? — И зло расхохоталась. — Что, думал, не поняла еще, как вы тут живете? Что людей из больнички уводите? А назад они не идут!
Демьян вскинул подбородок. Всклокоченная борода облепила его, словно приклеенная.
— Ничего ты, девка, не знаешь. Пора тебе. Уходи, откуда пришла.
— Не знаю, говоришь? Это вы ничего не знаете! — Вскинула руку, обвела ей лес, притихший у нее за спиной. — Лесу кровь не нужна! Озеру не нужна. Болото поите! Болото кормите! — Сплюнула под ноги. — Хоть раз бы прислушались, что лес говорит… Он же… Живой он, Дема. Живой.
Лежка весь обратился в слух. Никто еще на его памяти не говорил так. Никто не облекал в слова страх, которым полнился род их и дом со дня, как силы начали покидать Батюшку. Вдруг не тем они ограждали себя от гнили и мора? Вдруг не кровь нужна озеру, а покой? Вдруг не сон вечный, а пробуждение? Вдруг безумцы, ушедшие за звездами на спящем дне, — лишняя жертва, ненужное зло, пустое дело? У кого спросить о том? Кто ведает, если Батюшка умер, а нового так и не народили?
— Совсем головой поехала, — беспомощно пробормотал Демьян. — Делай что хочешь, девка… Здесь оставайся, к людям иди. Не мое это дело больше. Некогда мне с тобою тут нянчиться.
Отмахнулся, будто от мухи назойливой, и глянул на Лежку.
— А ты чего стоишь, уши греешь? Тоже думаешь, что не тому я тебя учу?
Лежка и рад был бы ответить, только тело его предало. Обмякло, отяжелело. Он и мог только стоять, привалившись к сосне, не моргая, не дыша почти, слушать и запоминать каждое слово.
— Чего молчишь? — вспыхнул Демьян. — Может, у девки пришлой поучишься, как Хозяином быть?
— Зачем ты ему врешь? — Леся рассержено нахмурилась, в прозрачных глазах потемнело. — Не будет он Хозяином, сам же знаешь. Но врешь. Постоянно врешь.
— Рот закрыла бы… — Скрипнули волчьи зубы, поднялась шерсть на загривке. — Не твоего ума дело. Я ж тебя как зайца пришибу. Не чуешь, что ли? Совсем чумная?
Чумная она. Чумная, как мать ее, чумная. Бабка забормотала в чужой памяти, которую Лежка признал своей. Обида и боль прожгли дурманные путы, сковавшие тело. Лежка стряхнул их, как липкую паутину. Одним движением оттолкнулся от соснового ствола, вторым — скользнул между Демьяном и Лесей, заслонил ее собой.
— Гляди, очухался, — фыркнул Демьян. — Идти нам надо, где тетку потерял?
— В лесу она ждет, нельзя ей к людям, — ответил Лежка, чувствуя спиной живое девичье тепло.
Демьян кивнул, соглашаясь. Мертвым нечего делать на человечьей земле. Коли умер в лесу, а лесом не упокоился, то на тропу не ступай, на глаза людские не показывайся. Сиди в чащобе, в болоте сиди. Нечего путаться с теми, чье тело еще живое.
— Ей нельзя, а этой можно. — Повел плечом, сбрасывая злость. — Твоя подружка? Вот и веди ее к забору сам. А я тут подожду.
Лежка опешил. Вставая между ними, он и подумать не мог, что ему придется выбрать сторону. Он хотел оградить Лесю от удара. Остановить разъяренного волка. Но решить, кто прав в споре их, он не мог. Не знал как, и узнавать не желал. Только Демьян уставился на него сузившимися от гнева глазами. Только Леся доверчиво дышала ему в спину. А он вдруг увидел себя со стороны, через мутную пленку, словно лежал на дне глубокой воды и глядел на мир через толщу не в силах ничего изменить, только увидеть и запомнить.
— Нет, — пробормотал он, не переча брату, а лишь подтверждая осознанную правду. — Я не могу.
— Чего не сможешь? — устрашающе спокойно переспросил Демьян. — Взять бабу дурную за волосы, стащить по пригорку и там оставить? Этого не сможешь? Да? А Хозяином, думаешь, легче будет? А Хозяином, думаешь, сможешь?
— Нет, — удивленно повторил Лежка. — Не смогу.
Мутность мира заменило кристальной чистоты понимание, что ему никогда не хозяйствовать в лесу. Не быть ему Батюшкой. Не возводить дом на родовой поляне. Не быть этому. Не суждено. А Демьян отшатнулся, закашлялся от неожиданности.
— Передумал, значит?..
— Нет, Демьян, не передумал… Не мое это просто. — Лежка слабо улыбнулся, развел руками. — Ты прости.
— Прости?! — Демьян шагнул к нему, схватил за ворот рубахи. — Ты, дятел гнилой, смеяться надо мной вздумал?
— Нет, Демьян, нет… — зачастил Лежка. — Это ты — Хозяин. Не я. Мне не быть. Не нужно мне. Слышал, что она сказала? Лес живой. Его слушать нужно. А я не слышу. Совсем.
Демьян разжал хватку.
— Так это ты из-за нее, да? — глухо спросил он. — Из-за девки этой? Ты что? Поверил ей? Ты, может, думаешь, что девка лес слышит? Может, решил, что она особенная какая-нибудь?..
— Не надо, Демьян, — беззвучно попросил Лежка.
Око бури разверзлось над ними. Волоски на руках затопорщились от предчувствия, что слова, которые сейчас прозвучат, изменят что-то исконное, необходимое, неизбывное. Что-то, чего нельзя будет склеить и сшить. Нельзя будет исправить.
— Может, ты думаешь, что она тебе достанется? Намечтал себе, как в дом ее возьмем? Жену себе присмотрел, что ли? — Демьян смеялся, зло и гадко, он больше не был похож на волка, скорее, на хорька, выпачканного мертвечиной. — Пустая твоя голова… Да она же как все! Да она же под любого…
— Демьян… — Лежка заслонился от брата рукой, уперся ему в грудь, но оттолкнуть не хватило бы сил. — Не надо, Дема. Не надо.
— Да она под меня легла, только ты ушел! Сука течная! Чуть спину мне не разодрала. Чумная баба! Не нужна тебе такая. Я сам ее попоротил, не сдержался. А тебе не нужна. Понял меня?