Кровь прилила к лицу. Нагой Леся вернулась из ночного леса. С Демьяном вернулась, а по бедру его стучала и стучала расстегнутая пряжка ремня.
— Что? Не веришь? — не отступал Демьян. — Сам у нее спроси! — И легко смахнул Лежку со своего пути. — Ну? Скажешь, не было ничего?
Леся сжалась в испуганный комок, запахнулась шалью, потупила глаза. Красные пятна разлились по ее щекам. Она ничего не ответила, но слов и не нужно было. Лежка сам все понял. Хозяин берет, что ему нужно, по праву сильного. Дом, землю, воду, зверя, глухую чащу, любую женщину. Безумицу, пришедшую в лес. Как Батюшка взял Глашу, Аксинью и Полю, так и Демьян протянул руку и забрал себе тело пришлой девки, а сытая ночь укрыла их, заглушила крики, впитала кровь, припорошила сонным мороком.
— Ну, теперь веришь? — торжествуя, спросил Демьян.
— Верю, — выдохнул Лежка.
Боль и гнев вскипели в нем в одно мгновение. Пружинящая сила, меры которой он в себе не знал, сжала тело до скрипучего предела. Лежка ударил первым. Удар этот — неловкий, слабый, вынужденный удар, — Демьян пропустил. От неожиданности он покачнулся. И Лежка успел ударить во второй раз. Кулак пришелся по колючей скуле, болью обожгло костяшки, хрустом свело пальцы.
А после пришла совсем другая боль. Ярость Демьяна отыскала выход. Он зарычал и бросился на Лежку, тут же смял его, впечатал в сосновый ствол и повалил на землю. Затылок ударился о землю, мир вздрогнул, покраснел — это кровь полилась из рассеченного лба. Лежка слышал, как истошно кричит Леся.
— Не подходи! — хотел крикнуть он ей в ответ, но не успел, задохнулся болью, зашелся сукровицей из колючей лунки выбитого зуба.
Волк трепал его, швырял из стороны в сторону, рычал, хрипел. Лежка не чувствовал удары, одну только тяжесть, и с каждым мучительным мигом она становилась все неподъемнее. Что-то оглушительно хрустело, набатом билось всполошенное сердце, горячее текло со всех сторон. Пахло сырой землей и кровью. Лежка с удивлением понял, как похожи эти запахи. Что-то общее было между плотью леса и человеческой плотью. Он отстраненно думал об этом, радуясь, что может запомнить еще хоть что-то, кроме боли и хруста, пока все это не закончится. В скором своем забвении Лежка не сомневался.
Демьян бил его насмерть. Даровал освобождение, словно понял, что жить в мире, где брат истерзал хрупкую девочку, Лежка не сможет. И не в девке пришлой дело, а в брате. Большом и сильном. Мудром и верном. Брате, обещавшем, что никогда не станет, как Батюшка, резать и кромсать по праву сильного. Брате, что обещание свое не сдержал.
Пульсирующая тьма уже хлынула к Лежке, готовясь утащить его на самое дно, когда перелесок сотряс еще один женский крик. Разобрать, что кричат, Лежка не сумел. Подивился только, отчего так схож этот крик с птичьим. И почему от него на мертвеющем сердце стало спокойно и тихо.
Теплые волны небытия подхватили Лежку, смыли кровь, слезы и пот. Он вроде полз куда-то, а на деле легонько покачивался, не чувствуя больше ни боли, ни скорби о потерянном брате, которого ему уже не вернет ни лес, ни Леся, ни странная женщина, все кричащая и кричащая на птичьем своем языке.
Поляша.
— Ирод, ирод проклятый!.. — твердила Поляша, а выходил только свирепый рык.
Кровь текла по лицу Демьяна, глубокие царапины на щеках и лбу сочились ею. Глаза его, потемневшие от боли и ярости, словно накрыла мутная пелена. Он ничего не видел, ничего не разумел. Всполошенный мертвой теткой зверь, которого спугнули от добычи, поверженной, но не добитой. Расцарапанный болотной тварью волк, поджавший хвост, но продолжавший скалиться.
— Да очнись ты! — обессиленно вскрикнула Поляша и размахнулась сильнее.
Ладонь звонко шлепнула по лицу, на котором пугающе смешались человечьи и звериные черты. Демьян попятился, пошатнулся, пелена во взгляде поредела, он помотал взлохмаченной головой. Человек в нем возвращался медленно и неохотно. Поляша не разжимала кулаков, пока он отряхивался, тер глаза и оглаживал бороду, привыкая к телу своему, возвращаясь в разум.
В кустах, куда уполз, истекая кровью, избитый Лежка, тихонько всхлипывала пришлая девка. До нее Поляше дела не было, только глухая злоба. Стравила, не доглядела, не остановила. Дура. Дурища набитая. Глаза бы не видели. Но с ней потом. А пока глядеть, как смотрит Демьян на свои сбитые кулаки — все в крови, родной, да не в его. Смотрит и не верит.
— Что тут?.. — хрипло спросил он.
— Зверя с цепи отпустил, волчок, — ответила ему Поляша. — Не удержал.
Демьян тяжело сглотнул. Дернулся острый кадык.
— Кого?.. — не спросил даже, простонал, уже понимая, что за ответ услышит.
Поляша промолчала. Только головой кивнула в сторону, где все громче ревела девка.
— Живой? — Демьян будто окаменел. Заострился нос, огрубели скулы, под темной бородой залоснилась бледная кожа.
— Живой, — проговорила Поляша, не зная, правду ли говорит.
Правду. Мальчишка лежал под раскидистым папоротником. Рассеченный лоб покрылся кровавой коркой, еще сочившейся алым. Перебитый нос скривился, тонкие коричневые струйки подтекали из него. Дышал мальчишка через приоткрытый рот — рамка сколотых зубов, свистящий и хлюпающий вдох, болезненный, сдавленный выдох. Заплывшие глаза были прикрыты. Перепачканная в грязи и крови рубаха скрывала синяки и ссадины, но скособоченная грудь, дергающаяся неровно, с пугающим креном, выдавала сломанные ребра. Левая рука мальчишки вывернулась под острым углом. Кость порвала рукав и тревожно белела через кровавое пятно. Леся сидела рядом, поджав под себя ноги. Она легонько гладила мальчика по щеке и шептала беззвучно.
За спиной у Поляши сдавленно заскулил волк. Леся вскинула на него заплаканное лицо. В глазах у нее плескалась злая вода.
— Сдохнешь в канаве, — прошипела она. — Жижей болотной захлебнешься. Шишиги тебя обглодают. Зазовкам голову отдадут, будет с кем миловаться. Понял?
Холодные пальцы ужаса сдавили Поляше горло. Ненависть Лесиного проклятия коснулась ее на излете, но и того хватило, чтобы обжечься.
— Помолчала бы, — пробормотала она так тихо, чтобы девка не услышала.
А зверь все молчал, неотрывно глядя на истерзанного брата. Пот стекал по вискам Демьяна, дышал он часто, шевелил выпачканными пальцами, круглил рот, будто хотел сказать что-то, но не находил слов. Их и не было. Откуда взяться им, если под свежим папоротником лежит тело, захлебывается кровью, мучается, хрипит и стонет? Откуда взяться им, если этого не отменить? Все уже свершилось. Перевертыш стал зверем, а зверь этот смял обидчика да вбил его в землю, где лежать тому, пока не обернется гнилью мертвая плоть. Таковы законы леса. И нет им дела, что брат убил брата. Ни до чего им нет дела. И не такое видели эти сосны и этот папоротник.
— Ну, чего стоишь? — окликнула Поляша и дернула его за рукав.
Демьян медленно перевел на нее взгляд. Не узнал. Моргнул испуганно.
— Делать что теперь будем? — спросила она.
— Врача надо, — через силу проговорил Демьян. — У него сломано… Все сломано. — Дернул щекой, будто тошноту сглотнул. — Тут рядом. Больница. Туда его нужно. Скорее.
И рванул к брату. Потянул за целую руку. Лежка слабо застонал. Хрустнули перебитые кости. Из раны на лбу полилась свежая кровь. Леся ощерилась.
— Не трожь, — сказала, как сплюнула.
И волк отпрянул, мало что хвост не поджал. Не посмел спорить. Даже скалиться не стал. А девка уже на него не смотрела. Она впилась водяными глазами в Поляшу.
— Ты знаешь, куда его. Должна знать. Ты же сама умирала… А осталась в лесу. Как?
Поляша вздрогнула. Озноб пронесся от изрезанных ступней по хребту к голове. Знала бы она, какими силами тот, кто спит на дне озера, воротил ее с обратной стороны, не скакала бы по чащобе с болотом, чтобы сына спасти. Полетела бы, куда следует, сделала бы, что нужно. И зажили бы они счастливо. Черная лебедица и лебедок ее беленький. Только нет у нее ни карты, ни рецепта, ни знания тайного. Горькая правда жгла язык, готовая быть высказанной. Умирающий мальчик лежал на земле, уставшей пить родовую кровь. Листик стыл у материнской груди. Время утекало сквозь пальцы.
Поляша глянула на притихшего волка. Тот смотрел на нее, как на живую. Как давно уже не позволял ни себе, ни ей. Как на чудо. Как на спасение, за которым готов идти хоть на край леса, хоть в болотину самую. Правда на языке заледенела. Проглотить ее вышло легко.
— В озеро ему надо, — решительно сказала она, ободряюще глянула на Демьяна. — Не плачь, волчок, тут рядом. Окунем мальчишку в озеро, авось и вернется он. Я же вернулась. Донести бы его только.
И окаменела, ожидая, что ложь ее тут же раскроют. Ляжет она рядом с мальчишкой вся в черной, холодной крови. Но пришлая девка только кивнула ей молча, склонилась к Лежке, зашептала ему на ухо что-то свое.
— Донесу, — горячо вскинулся Демьян. — Живого донесу. Только покажи, идти куда.
— Покажу, — заверила Поляша. — Уж эту дорогу я знаю крепко. — Улыбнулась, только бы смягчить острый скол вранья.
Демьян шагнул к ней. Схватил повыше локтя.
— Спасибо тебе, — прохрипел он и отвел глаза.
В них предательски сверкало соленым.
… Возвращались они по бору, обходя болотину стороной. Демьян подхватил Лежку с одного бока, Леся — с другого. Между собой они не говорили, даже украдкой не переглядывались. Обмякший от боли и слабости Лежка разделял их, как ледяная стена, вроде и видно, но не пробить, и морозом тянет, и обжечься легко. Девка все шептала-перешептывала только ей известные слова, и все больше бледнела, но ступала крепко и осторожно, боялась растрясти ушедшего в забытие Лежку. Кровь подсохла на его лице, стянула кожу. От былой красоты, точеной и нездешней, не осталось ничего. Исказились черты, вывернулись кости. Демьян косился на брата, но тут же отводил глаза. Куртка его перепачкалась кровью, сбитые кулаки распухли, под глазами залегли глубокие тени, будто два оврага на смутном рассвете.
Поляша шла впереди. Оглядываться она боялась — все чудилось, что ложь ее раскроется, что лукавая помощь обернется большой бедой. Скрипнула под ботинками Демы ветка, а Поляша сжалась, ожидая тяжелого удара. Забормотала невнятно Леся, а Поляша застыла, прислушиваясь, уж не про нее ли шепчет волку прозорливая девка.