— Сюда! — бросила Поляша через плечо, подхватила драный подол савана и ступила на влажный, проминающийся мшистый ковер.
Под ногами всхлипнуло, жижа поднялась выше щиколоток. Поляша шагнула еще раз. И еще. Где-то по другую сторону жизни на нее смотрели маленькие и холодные глаза кабанихи, оставленной в болотине на съедение зазовкам.
«Куда идешь? — пахнуло Поляше в лицо немым вопросом. — Кого найдешь?»
Отвечать было нечего. Она дождалась, пока за спиной захлюпают многоногие живые шаги, и пошла дальше, загребая холодный ил. Плотный и жирный, он нехотя поднимался со дна, босые ноги вязли в нем, идти было тяжело. Лебединая суть так и просилась наружу. Вскрикнуть бы по-птичьи, подпрыгнуть, обернуться черными перьями и полететь. Все дальше и дальше. К лебяжьей поляне, туда, где ждут ее сестры. А может, и не ждут уже. Может, рябая Веста давно потеряла белый пух да обернулась главною из невест спящего.
За спиной плеснулось мутной водой, раздалось сдавленное бормотание. Демьян споткнулся о подтопленную корягу, взмахнул руками, чтобы не упасть. Обмякшее тело Лежки соскользнуло с его плеч и повалилось в воду. Поляша остановилась, но помогать не бросилась. Осталась смотреть со стороны, как пришлая девка падает рядом с Лежкой, тянет его из воды, а у того горлом идет кровь, вся в мелких пузыриках. Мальчишка захлебывался. Поломанные ребра кромсали его изнутри, мучили грудь, рвали то, что должно быть цельным. На сером лице Демьяна уже не прочесть было ни вины, ни горя. Он равнодушно смотрел, как девка барахтается в поплывшем зыбуне, беспомощная, словно кутенок, оторванный от мамкиной сиськи. И брошенный в голодную болотину.
— Отпусти его, — глухо попросил Демьян, обращаясь в никуда, в прозрачный озерный воздух, отравленный гнилью. — Он умрет сейчас. Не тягай. Не мучай.
Леся бросила на него пылающий ненавистью взгляд. Не ответила. Смахнула мокрые волосы с лица, грязная полоса перечеркнула щеку. И снова вцепилась в стонущего Лежку, потянула к себе, обхватила поперек переломанной груди и волоком потащила вперед. Пахло от нее остро и загнанно — потом, страхом и безнадежностью. Поляша поспешила выдохнуть ее запах, будто он мог притянуть к ней обреченность этих двух, ползущих по сплавине к спящей воде. Отвернулась и тут же забыла про них.
Хозяин леса бессильно сидел у ее ног и медленно погружался в ил. Демьян запрокинул голову, растрепанные волосы ушли под воду. Теперь ил, гной и грязь смердящих останков брошенных здесь безумцев обступали его, пропитывали одежду, холодили кожу, а он будто и не замечал того. Дышал тяжело, смотрел в затянувшееся мутной дымкой небо. Одну ногу он поджал под себя, а вторую неловко вытянул. Вниз по тяжелой подошве ботинка сползала жирная грязная капля. Поляше захотелось смахнуть ее пальцем. Она сжала кулаки. Тишина обволакивала все кругом. За ее границей девка тащила через ил безжизненное тело вдвое тяжелее ее самой. Там клокотали болотные твари, чуя горячую кровь. Там шумел ветер. Там лютовала погибель и зарождалась новая жизнь. Но между ними — битым волком и мертвой лебедицей — не было места ни звукам, ни шорохам.
— Ты зачем нас сюда привела? — первым не выдержал Демьян, сорвал веточку багульника, поднес белую головку к лицу.
Поляша попятилась, ожидая, что волк кинется на нее. Но тот лишь вдохнул поглубже пряный багульничий дух, выдохнул шумно, улыбнулся чему-то своему, нехотя оторвал глаза от неба и огляделся, будто и не смотрел еще по сторонам, не видел раньше, как мелеет пологий край озера, уступая место гнилой болотине. Поляша нащупала запрятанный сыновий листочек, сжала в ладони покрепче. Ее мелко трясло нервным ознобом. Столько идти, столько тревожиться. И вот они. Все по местам. Не хватает только последней силы. Озерная тут, дрожит в человечьем теле. Лесная тут, глядит волчьими глазами на дело рода своего. Болотных тварей дождаться осталось. Идут уже, плывут, ползут, тянут лапищи, волочат брюхи. Лишь бы волк их не почуял, лишь бы не сбежал.
— Знаешь, что здесь? — спросила Поляша онемевшими губами.
Демьян покачал головой.
— Никогда на этом берегу не был. Вон с того, — он кивнул через сонное озеро на темнеющий песочный обрыв, — ты меня в воду утащила. А что здесь… Не знаю. Сюда нас Батюшка не водил.
— Нас, может, и не водил, а безумцев к тому берегу нечего было гнать, только к этому.
Глянула на Демьяна — тот слушал внимательно. Не смотрел больше по сторонам. Каждое слово ее ловил с жадностью, с какой прежде целовал ее всю, до мельчайшей родинки. Хорошо.
— Сюда он их вел. Через лес, по своим тропам. Ты их небось и не знаешь.
— Не знаю, — легко согласился он. — А ты, я гляжу, теперь совсем лесной стала.
— Я в лесу умерла. Мне он теперь и дом, и господин, и могила.
— И как из него могилка вышла? Мягкая?
Поляша дернула щекой, сама не зная, то ли оскал спрятала, то ли улыбку.
— Получше других. Уж мягче, чем эта. — Взмахнула рукой, но не широко, чтобы волк не заметил, как забугрилась серым болотина там, где лысые макушки мавок показались над толщей мха и ила. — Это же могила. Братская… Сестринская могила.
Демьян ошалело моргнул, помотал головой. Не поверил.
— Глупости говоришь, — оборвал он. — Пугаешь меня, а я и так пуганый. Болото это проклятое. Зачем сюда привела? Не найти спасения там, где умерло все.
— Там, где умерло все… — эхом откликнулась Поляша. — Не найти спасения там, Дема, где заложные покойнички гниют.
Волка передернуло. Взлохматилась шкура на загривке. Поляша помнила, как трепала тот мех, а зверь скулил от власти над ним, от запаха ее и близости. А теперь Демьян смотрел ошалело, словно и не было ничего, кроме этого зыбуна и мертвых, оставленных, но не упокоенных в нем.
— Так он их здесь?.. — через стиснутые зубы спросил Демьян. — Здесь их резал? Сюда водил?
— Сюда, куда ж еще, — равнодушно откликнулась Поляша и глянула мельком в сторону, где болотина шла беспокойной рябью. — Сюда приводил, здесь резал. Тут они и оставались. Долго. Очень долго. Один на другого ложился. Третим покрывался, пока четвертого ждал. Девки молодые, парни безусые. Дети почти.
— В лес бежали, — медленно проговорил Демьян, темнея лицом. — А пришли в болото.
Поляша покачала головой.
— Не было здесь болота, Дёма. Озеро было. Гладь, вода, тишина тишайшая. А как Батюшка твой повадился кровью его поить, тут-то болотина и пробудилась. Гниль покойничья да ил кругом. Не спало озеро, а умирало. Погляди, что мы с ним сделали!
Демьян оперся на руки — те провалились по локоть в жижу, встал с трудом. В нем не осталось ни волчьего, ни лесного. До смерти уставший человек покачивался на слабых ногах, а вокруг него дыбилась разбуженная болотина.
— Ты затем меня сюда привела?
Про брата и пришлую девку он напрочь забыл. На щеках его разгорался лихорадочный румянец. Поляша попятилась еще на пару шагов, отпрянула назад, чтобы отпрыгнуть, если волк кинется, но тот стоял, погружаясь в жижу. Стоял и требовал ответа.
— Думала, я прощения просить буду за Батюшку своего? Так не он я. Не он! Вся смерть, что на нем была, с ним и сгинула. — Перевел дыхания, утер мокрую бороду. — Пойду я отсюда. Совсем пойду. В город. К людям пойду. Устал я от вас. Что лесные твари, что болотные. Не могу больше. И ты, Поля, шла бы по своим делам. Не мучила бы меня… — Помолчал. — Трудно на тебя смотреть. Больно. Живой ты была, умерла потом. Думал, не бывает ничего хуже этого. А гляди-ка, бывает…
Поляша хотела зарычать в ответ, а получился сдавленный всхлип. Слезы сами собой закипели в горле. Злые, обидные слезы, жгучие, как крапива на жаре.
— Больно, говоришь? Устал, говоришь? — захлебываясь непролитой солью, прохрипела она. — Что ты знаешь о боли, волк? Об усталости смертной? Что вообще ты знаешь? Уйти хочешь, так некуда тебе. Решил, что свободным стал? Ты такой же привязанный, как и я. Как все мы. Батюшкой порожденные. По образу своему и подобию он нас выстругал. Что тебя, что меня. Сестер твои несчастных. Братьев мертвых. — Вдохнула глубоко и выплюнула волку под ноги: — Даже внук его. И тот. Родная кровь не водица, Дема.
— Какой внук? — переспросил волк, ощерившись. — Что несешь такого, баба?
— Уже принесла. В подоле да в родной дом. Сына твоего, Демочка. А ты его не признал, не почуял. Не уберег.
— Врешь… — только и выдохнул он.
За его спиной поднимались тени. Выпачканные в иле мертвые тела, полные злобы и голода. Поляша растянула губы в злой ухмылке.
— Может, и вру. А может, и нет. Кто теперь узнает…
От Демьяна пыхало раскаленным жаром. Встань у него за спиною Батюшка, позови его по имени, и того бы волк не заметил. Склизкая рука, серая от гнили и времени, опустилась на его плечо, а Демьян нетерпеливо сбросил ее, как разыгравшийся ребенок — материнскую ладонь.
Волк проступал через Демьяна, становился им, туманил кровавой алостью разум. Поля знала его таким. Любым его знала. Видела свирепым зверем, что несся к ней, истерзанной родовыми муками, через дремучий лес. Помнила лохматым мальчиком, не знающим любви, но пришедшим к ней ночью, услышав плач через толстые стены. Поляша чуяла в нем всех, кем был Демьян, и кем никогда уже не станет. И мертвым, распоротым родовым кинжалом, Поля тоже его увидела. Сухие слезы ожгли ей щеки. Она распрямилась, обхватила озерную ширь руками, будто крыльями, вскинула голову и закричала в небо.
— Зазовка! Тебя зову!
И болотина разошлась перед ней, разевая гнилую пасть, ввспучилась бугром, зазмеилась провалом, темнеющим в глубине, и оттуда, из самой непроглядной бездны выбралось наружу костлявое тело в лохмотьях кожи. Грязь стекала по лицу зазовки, кисточки мха запутались в космах, цвета которых невозможно было разглядеть. Вся она — грязь и смрад, смерть и тлен, не должна была ступать ни по земле, ни по зыбуну. Близость проклятой твари к чистой воде озера порождала в Поляше гнев. Сами собою сжались кулаки, задрожали губы, готовые обнажить острые клыки.
Зазовка до пояса выбралась из топи и принялась слепо ощупывать мох перед собой. Глаза ей залепила густая жижа, тварь двигали ими через опущенные веки, пучками выдирая длинные ресницы, похожие на лапки паука. Она вдыхала болотный дух, широко раздувая ноздри, а внутри у нее мерзко булькало, и тоненькая черная струйка текла из уголка мертвых губ.