На меня Якорь глядит с опаской. Он помнит, как с десяток лет назад я бил маваше в их непререкаемого авторитета.
Подходят еще двое, и Мишка, пьяный уже вусмерть, рад их приходу. Мишкин отец выгоняет всех во двор, и пьянка продолжается на свежем воздухе — в детской беседке, вокруг которой уже сыпет первый ноябрьский снег. Я не могу с ними пить — говорить нам не о чем. Они живут в другом мире, сильно отличающемся от моего. И поэтому я ухожу домой — и так уже голова гудит от спиртного.
Я иду по родному городу. Стоит небывалая тишина. В свете фонарей вижу, как медленно падает снег. Снежинки падают на мои открытые ладони, и тают, не оставляя следа. Асфальт еще черный, а вот газоны уже прикрыты белым пухом. Всё так обычно — и в тоже время необычно. Снег идет сейчас, он шел за много лет до моего появления, и будет идти после меня. В глубине души возникает какое-то чувство восхищения этой вечной красотой — как это я раньше не замечал красоту первого снега?
В подъезде смотрю в почтовый ящик — может быть, там есть газета с программой телепередач. К сожалению нет. И нигде нет. Значит, пойду спать.
Утром позвонила тётка и сказала, что Мишка приполз домой утром, без куртки. Не помнит куда ее дел. Спит пьяный.
Я уехал на работу, и только вечером заглянул к брату: он уже обмывал новую куртку.
— Понимаешь, — Якорь заговорщицки шепчет мне на ухо: — Вчера пока Миха у меня бухал, кто-то украл его куртку. Мы сегодня уже всех выловили, кто с нами пил. Никто не сознается. Жигана мы сегодня в гараже два часа били, не сознается, гад. На ночь его в подвале гаражном закрыли. Пусть вспоминает, куда он Михину куртку дел…
А Мишка уже пьян и весел. Радостно смеется:
— Лёха, у меня вчера кто-то куртку увел. Мы сегодня уже всех спросили.
Я не стал с ними бухать, ушел домой. Наутро с операми из УБОПа уехал во Владивосток — планировать очередное мероприятие по борьбе с организованной преступностью, разворовывающей природные богатства Приморской тайги. Я тогда работал в природоохране, в специализированной инспекции. И с криминалом боролись, как говориться, лицом к лицу. Хотя, если честно признаться… но об этом в другой раз.
Спустя пару дней случайно встречаю Мишку с его мамой и младшим братом. Они шли на рынок — покупать Мишке куртку. Мишка в своём старом, оборванном полушубке.
— Что, — улыбаюсь я, догадываясь о судьбе второй куртки: — Украли?
— Украли, — кивает Мишка. — Но мы с Якорем найдем, кто это сделал!
Мишка полон решимости наказать таинственного вора.
— Три сезона носить будешь! — громко и звонко красноносая хозяйка нахваливает свой товар.
Мы все, кроме Мишки, вдруг заливаемся смехом. Торгашка замолкает, не зная, отчего мы так смеемся.
— Ему бы сутки куртку проносить, — непроизвольно вырывается у меня.
Третью куртку Мишка обмывать не стал, и она, вопреки традициям, задержалась на нём аж на две недели.
— Опять он куртку где-то потерял, — тётка случайно встретила меня в квартире моих родителей.
— Как так? — я улыбаюсь, так как ситуация уже становится традиционной.
— Бухал у Якоря, — жалуется тётка. — Утром пришел без куртки. В куртке был портмоне, деньги и ключ от квартиры. Сейчас боюсь — если воры знают, чья куртка, то в хату влезут обязательно.
У меня в голове тут же зреет зловещий план.
— Так, замечательно!
Тётка вздыхает:
— Что замечательно?
— Мишка должен сегодня всем своим друзьям похвастаться, что завтра ему поставят новую железную дверь! И что сегодня ночью в квартире никого не будет — что вы все уедете в гости к знакомым в деревню!
— Какую еще дверь? — удивляется тётка. — У нас на новую дверь денег нет!
— Не важно. Главное — чтобы об этом все знали!
— Зачем? — она не может понять, зачем мне это надо.
— Я останусь на ночь в квартире, и посмотрю, кто придет.
Тётка начинает понимать мой коварный план. Она заговорщицки улыбается.
— Только младший сын должен приехать из Владивостока или сегодня, или завтра, — говорит она.
— Это не страшно. На месте решим.
В общем, со своим товарищем по службе я еще засветло захожу в квартиру. Семейство уезжает в деревню, закрыв снаружи дверь. Мы с Олегом отрабатываем варианты действий, потом садимся играть в карты. С наступлением темноты пересаживаемся в мягкие кресла. Ждем.
Это самое сложное — научиться ждать. Тот, кто считает время, потраченное на засаду пустым, тот никогда ждать не научится. Лично я быстро привык часами не выдавать своего присутствия в любой засаде, так как всегда знал — впереди результат. И результат этот будет дан только тому, кто сможет не проявить себя никоим образом до самого момента броска, задержания или открытия огня. Тот, кто сумеет заставить себя ждать — обязательно будет вознагражден. Быть охотником, это не обязательно уметь быстро бежать. Иногда быть охотником — это уметь неподвижно лежать.
В полночь, сквозь легкую дремоту, я услышал ковыряние в замке. Чуть толкнул ногой Олега.
— Слышу, — тихо ответил мой напарник.
Мы быстро заняли исходные позиции для проведения задержания: я в туалете, примыкающем к прихожей, а Олег в ближайшей комнате. Условились, что задерживать будем только по моему сигналу, когда в приоткрытую щель я смогу рассмотреть того, кто вошел.
Закрывая за собой дверь, я уже чувствовал, как у меня вспотели ладони, и как забилось сердце — в ожидании развязки. Ведь никогда не знаешь, чем это может закончиться.
Стою. Жду. По спине потекло. Левой рукой подвернул сзади свитер, чтобы потом можно было быстро достать из-за пояса наручники.
Наконец дверь открылась, и в квартиру быстро шагнул один человек. Еще не закрылась входная дверь, как в прихожей включился свет, освещая лицо младшего двоюродного брата, который все же приехал в такой напряженный момент из Владивостока.
Для полного прояснения обстановки даю брату еще пару секунд — а вдруг он под контролем, и за ним идут те, кого мы ждем? Нет, он спокойно закрывает дверь, и садится на пуфик.
— Олег, отставить! — громко говорю я, открывая дверь.
Петька пугается, шарахаясь в сторону, но видит меня и улыбается:
— Вы что тут?
— Тихо, — я быстро ввожу его в курс дела.
Мы выключаем свет. Брат уходит в дальнюю комнату. Никогда не думал о его состоянии, что он пережил в тот момент. Сейчас пишу об этом, и цепенею от ужаса — что пришлось пережить парню в ту ночь…
В четыре утра, как фашисты, в квартиру вошли три человека. Я дождался, когда они закроют дверь, после чего с криком «Лежать! Работает Тигр!», появился с одной стороны узкого коридора, а Олег с другой. Я включил свет.
Мы быстро положили всех троих гостей на пол, после чего я выскочил на лестничную площадку: посмотреть, есть ли кто еще. Внизу хлопнула входная дверь в подъезд, а через несколько секунд взревел автомобильный двигатель. Свет фар метнулся на выход из двора.
Я вернулся в квартиру и самому большому завел руки за спину и надел наручники.
— Ты, — я ткнул его ногой в бок: — Поднялся!
Человек неуклюже начал подниматься. Я помог ему, взявшись за волосы. Это был тот, кого, собственно, я и ждал. Хорошо, что Мишки не было рядом. Он бы его убил.
— Что же ты, Якорь, такой тупой? — задал я очевидный вопрос.
— Договоримся? — спросил он дрожащим голосом.
— Не знаю, — я пожал плечами. — Смотря, что предложишь.
— Мишке меня не отдавай.
— Вот этого обещать не могу. Куртки тоже ты украл?
— Я, — на глазах Якоря навернулись слезы.
— Где они?
— У меня дома.
Олег в это время грозно нависает над всеми, держа в руке служебный пистолет.
Я поднимаю второго — это Таракан. Мишкин друг. Третьим оказывается Жиган, которого Якорь пытал за куртки в своем гараже пару недель назад. В нём уже борются два пожара — страх от произошедшего и злая ярость на Якоря, который отбивал ему почки и всё остальное за то, что совершил сам.
Я смотрю Жигану прямо в глаза:
— Ты все слышал. Дальше сам полагай.
— Трындец тебе, Якорь, — у Жигана руки не скованы, и он тут же наотмашь бьет Якоря в лицо.
— Не здесь! — я протестую.
В дежурку звонить я не стал, лишь позвонил одному из оперов УБОПа на транковый телефон (сотиков тогда у нас еще не было). Он подъехал, и мы всей гопкой прокатились к Якорю домой. Забрав куртки, оставили его с Жиганом и Тараканом, который пару недель назад тоже получал от Якоря и Мишки за украденную Якорем куртку.
Опережая события, скажу, что сие событие никоим образом не отразилось на взаимоотношениях Мишки и Якоря. Через год, после очередного Мишкиного возвращения с «рыбы», я видел счастливого Якоря за столом в Мишкином доме.
Наверное, я что-то не понимаю в настоящей мужской дружбе.
Нам немного за тридцать.
В очередной свой выход в море Мишка пошел с купленными документами рулевого. На самом деле это не сложно — держи штурвал по указанному румбу, и все будет хорошо. Поставили его на какой-то малый сейнер, на котором вся команда состояла из десяти человек. И случилось так, что у них отказал двигатель. А радиостанция отказала еще за день до двигателя. В общем — заговор машин. А были они тогда в самом центре Охотского моря. А тут еще и шторм. Только на третий день они смогли семафором передать сигнал бедствия на проходящее мимо судно. Им повезло, но Мишка, когда мне рассказывал об этих трех днях, в течение которых их сейнер без хода кидало на волнах жуткого шторма, начинал заикаться. И свои первые седые волосы он привез не с войны, а именно с Охотского моря.
Мы сидели с ним в его новой квартире, на которую он честно заработал в море. Пили коньяк. Мишка к коньяку не привык — это я его притащил. Он морщился, но пил.
— Знаешь, когда попадаешь на гребень волны, ты весь океан вокруг себя видишь. Куда не глянь — везде горбы волн. А потом вниз летишь, как в бездну. И не знаешь, вынырнет судно в этот раз, или зальет водой навсегда… Я тогда молиться научился. Все три дня в ходовой рубке простоял. Думал, если тонуть будем — быстрее смогу до спасательного плота добежать. Даже капитан наш на второй день рукой махнул, и ушел вниз, где все отчаявшиеся сидели. Народ реально был готов сдохнуть. Кораблик наш трещал по всем швам, и наверное бы развалился, если бы шторм хотя бы на сутки продлился. А я до конца стоял. За три дня глаз не сомкнул. Потом уже все как во сне было — взлетаем на гребень — падаем вниз. Хорошо, если нос-корма, а если с борта на борт, то это вообще — ужас. Меня там по рубке кидало во все стороны, я голову в кровь несколько раз разбил. Потом ремнем привязал себя к креслу капитана — так и летал потом с этим креслом.