– Если дам себя связать, скажешь, где Мириам?
– Конечно! Я и так сказал бы. С ней всё в порядке. Она ждёт нас на берегу.
– Послушай, москаль…
Кому это он? Саша не счёл нужным откликаться, ведь Авель обращался не к нему, а к собственной боли, против которой нет обезболивающего. А может быть, он имеет в виду Иеронима, который очень уж хорошо говорит по-русски?
– Я к тебе обращаюсь, москаль…
Увесистый пинок заставил Сашу обернуться. Авель заговорил быстро и бессвязно. Меж его запёкшихся губ проступила розоватая пена. Саша напрягся: может быть, этот артист всё-таки псих? От такого крепкого, широкоплечего и ловкого психа может быть масса проблем.
– …послушай… эта цепь… она ведь не мешает тебе передвигаться по всему кораблю?.. ты можешь посмотреть, где Мириам? А может быть он врёт, и Мириам где-то тут?
Саша уставился на Авеля. Тот лежал на боку в неудобной позе: руки и ноги спутаны скотчем, запястья к лодыжкам спереди. Иероним обработал его так ловко, что он теперь не в состоянии дотянуться до склеенных скотчем лодыжек зубами. Авель лежит на корме, под задней стенкой надстройки судна, в теньке. Судно раскачивает вверх и вниз густая рябь, и Авеля время от времени обдаёт брызгами, что несколько уменьшает его страдания от послеполуденной жары, но Саше всё равно его жалко. Ведь Авелю неудобно лежать в эдакой неестественной позе. Конечности Авеля затекли и, наверное, болят. Но если Саша снова распутает его, то один из этих пятерых вооружённых людей, которые сейчас расположились на носу корабля, вероятно, изобьёт Сашу, а может быть, и убьёт. Его уже предупредили, что лучше держаться от Авеля подальше.
– …послушай, москаль…
– Может быть, ты перестанешь называть меня москалём? Я русский, так же, как и ты.
– Ну, если ты русский, то я точно нет.
– Ты – нет? А как же весь этот совок? Все эти «если бы парни всей земли» и «мы за мир, за дружбу»[10]?
Воспоминание о злополучном концерте, Насте и детях болью сдавило горло. Он даже пытался обыскать катер, но грубый окрик и удар приклада изменили его намерения. Его не вязали, как Авеля, потому что он не представлял никакой ценности. Вооруженные люди на носу и в рубке дали понять, что он должен находиться на корме, позади надстройки или возле неё. Беспрепятственно передвигаться по судну он не имел права, хоть длинная цепь и позволяла это.
– Совок, говоришь? Сам ты совок!
– О, нет! Я скорее NEET…
– Разновидность педика? А жена и дети прикрытие? Зачем? В этом мире можно быть просто пидарасом, без прикрытия и без прикрас… Пидарас без прикрас – хорошая рифма, не так ли?
Когда он засмеялся, на губах его снова выступила кровавая пена. Ещё бы! Кроткому Иерониму так запросто не удалось спутать ему руки скотчем, поэтому к делу подключился свирепый бородач, которого Авель очень метко обозвал карачуном. Карачун ударил его прикладом сначала в грудь, а потом в живот. Это не помогло. Карачун получил весомой сдачи. Тогда набежали ещё другие бородачи. Втроём кое-как справились. Остались с синяками и очень злые. Иероним во время расправы стоял в стороне со скорбной миной на лице.
– NEET – Not in Education, Employment or Training[11]. Мой девиз – лучше ничего не делать, чем быть несчастным на работе. Не читал статью в Business Insider? Экономическая нестабильность и растущие расходы заставили многих молодых людей переосмыслить свой карьерный путь… Они предпочитают переждать и бездействовать, пока не найдут подходящую работу. При этом безработица среди молодежи во всем мире растет до уровня, не наблюдавшегося десятилетиями. По данным Международной организации труда, около пятой части людей в возрасте от 25 до 35 лет во всем мире в 2023 году считались NEET.
– Офигеть… – фыркнул Авель. – Мой отец сказочно богат. Но чтобы ничего не делать… Нет, так я не смог бы. За то сейчас и страдаю…
– Ты страдаешь не за отца, а за ослушание…
– Чего?! – вызверился Авель, и Саша предпочёл сменить тему.
– В NEET уходят люди, которые имеют возможность не работать, – собственное жилье либо сбережения. При этом те, кто осознанно считают себя «добровольно дремлющими», говорят, что готовы работать, но лишь в компании, которая будет соответствовать их этическим ценностям. Некоторые представители этой субкультуры говорят, что они практически «ничего не делают весь день», кроме работы над собой посредством йоги, хобби, творческих проектов и встреч с друзьями.
– Лень? – уточнил Авель почти миролюбиво.
– Работать они не идут, потому что «не хотят быть марионетками, которые исполняют чужие решения». Считается, что в NEET вовлечена треть американцев от 18 до 24 лет, которые не имеют никакого постоянного дохода…
Саша ещё что-то говорил. Он заметил, что в разговоре тоска немного отступает и ему становится легче. Заметил он и то, что Авель вовсе его не слушает, а со странным вниманием следит за перемещениями снова возникшего откуда-то Иеронима.
– Послушай, лень или NEET, как ни называй – это понятно. Но ты же женился. Наверное, потому что любил. Ведь иных причин для женитьбы у тебя не было…
Саша недоуменно уставился на Авеля.
– Я к тому, что мой отец, к примеру, со всеми своими женщинами связывался по расчёту. Обычно по итогам кастинга. Тебе ведь известно, что женщины алчны? Так вот, из числа алчущих он допускал до себя только тех, которые могли быть ему чем-нибудь полезны. Так он относился и к моей матери. Мой отец – настоящий мужик. Он умный и ничего не боится. Точнее, боится только одного. Он мне однажды признался…
– Чего же он боится?
Саша задал вопрос, совершенно не интересуясь ответом. Ему не надо было знать, чего боится отец Авеля. Ему просто хотелось не разрыдаться. Настя, дети. Совсем маленькие дети! Ах, если б получить доступ к интернету и узнать, кто погиб в злополучном баре, и нет ли среди погибших его детей, ведь списки уже, наверное, обнародовали.
– Мой отец всю жизнь боялся, что какая-нибудь баба от него забеременеет. И правильно боялся. Два раза произошла осечка. Первая осечка – это я. Вторая – моя сестра. А ты любишь свою жену?
Саша не смог ничего ответить, потому что разрыдался. Он так и уснул, рыдая под горячем боком Авеля, который затих и больше не проронил ни слова до самой темноты. Он не шевелился и молчал до того момента, когда катер пристал к какому-то берегу.
Тем вечером Саша всецело предался собственному горю. Авель наблюдал его отчаяние с молчаливым ожесточением.
А потом их тащили куда-то через вонючую и душную темноту. Авеля – вялого, Иеронима – весёлого, Сашу – отчаявшегося. Их похитители, разговорчивые, суетливые и жёсткие, обращались с ними, как с каким-нибудь картофелем, расфасованным в мешки, не церемонились, не щадили и наставили Саше боках и плечах несколько болезненных кровоподтёков.
Наконец, после долгого пути по каким-то лестницам и переходам они оказались в подвале с довольно низким потолком. Освещая помещение фонариком мобильного телефона и не развязывая рук, их рассадили у стены и накормили с ложки какой-то острой баландой. Их почему-то боялись. Особенно Авеля, который от еды наотрез отказался. Похитители (их было трое по числу пленников) постоянно переговаривались между собой. Сашу и его товарищей по несчастью обсуждали как каких-нибудь породистых собак, полагая, будто никто из них не понимает местного диалекта языка Корана. Но Саша ловил каждое слово и пришёл к мнению, что язык Корана не является родным ни для одного из них. А в одном из многочисленных подземных переходов на пути от пристани к подвалу, уронив Сашу на шершавый цементный пол, яростно выругался на языке Джонатана Свифта. На арабском языке англичанин говорил бегло, но с чудовищным акцентом. Другой уже в подвале обрёл имя собственное. Подельники величали его одним из 99 имён Аллаха, а именно Метином. Однако из этого не следовало, что упомянутый Метин тоже араб. Третий на арабском и на английском изъяснялся бегло и без ошибок. Однако оба этих языка не являлись для него родными, хоть внешне он и смахивал на араба.
Накормив пленников острой и тёплой баландой, похитители развязали им руки и пятясь ушли. При этом англичанин не сводил глаз именно с Авеля, будто Иероним и Саша не представляли для него вовсе никакой угрозы. Они захлопнули за собой дверь, проскрежетали замком, оставив пленников наедине с тишиной и в полной темноте.
Саша слышал только тихое бормотание Иеронима и громкое с присвистом дыхание Авеля.
– Авель, у тебя не астма? – спросил он.
В ответ брань, возня, плевки.
– Я волнуюсь о жене. Где она? Ты не видел, куда их забрали? Мне кажется, всю дорогу от Ашдода они были с нами на катере… мне кажется, я слышал, как плакала моя дочь… Как вы думаете, они целы?.. В самом деле они не могли ничего сделать детям…
Голова Саши полнилась каким-то ватным туманом. Он не понимал, что бормочет свою бессмыслицу по-русски и ровно половина его аудитории не понимает ни слова.
– Не стоило есть их баланду. Они подмешали в неё наркотик, – неожиданно и веско заявил Авель.
– Как?
Саша уже не мог и удивляться. Он еле ворочал языком.
– Им надо, чтобы вы вели себя спокойно. Я не в счёт, если останусь в одиночестве, но двое дееспособных пленников мужского пола для них опасны.
– Что?!
– Сейчас ты уснёшь на некоторое время. Приятных сновидений.
Саша действительно погрузился в какую-то ватную дрёму. Неподвижная вата заполнила его рот, нос и глаза. Желудок, почки и селезёнка сделались ватными. Вата заполнила собой всё, не оставив места для отчаяния, раздумий, сомнений. Как же так? Ведь Саше говорили, что большинство наркотиков расцвечивают жизнь новыми небывалыми красками чувствований. Ощущения становятся яркими и острыми. Человек воодушевляется. А вот у Саши всё наоборот. Саша словно пук прошлогодней соломы, инертен, равнодушен, скучен. Выходит, врали