… врали… врали… Сквозь сон он слышал далёкие голоса. Примерно так же звучала кухонная радиоточка в коммуналке Сашиной бабушки.
– Он уснул?
– Отрубился. Тем лучше. Некоторое время не услышим его истерики о потерянных жене и детях.
– Девочке и деткам не сделают ничего плохого.
– Бу-бу-бу! Ври больше! ЦАХАЛ обстреливает Газу каждый день. Гибнут дети. Или ты не слышал?
– Хамас не воюет с женщинами и детьми. Седьмое октября – провокация…
– А ты сам-то не из них? Тогда почему ты здесь? Эй!!! И этот отрубился… Интересно, сколько времени я смогу продержаться без воды и пищи?
За долгими сумерками последовал неяркий ноябрьский мутноватый рассвет, и над Сашиной головой бледным фонарём засветился какой-то источник света. Оконце – не оконце. Фонарь – не фонарь…
Душу Саши всё ещё наполняла вялая искусственная апатия. Преодолевая её, он повертел головой вправо и влево. Рядом обнаружился неподвижный и не издающий никаких звуков Авель. Саша приподнялся. Помнится, вчера дыхание Авеля показалось ему слишком шумным, как у астматика. Однако сейчас он не издавал никаких звуков.
– Авель!
Саша потряс Авеля за плечо – никакой реакции. Саша ещё раз окликнул Авеля. В ответ тишина. Саша заглянул Авелю в лицо, в его широко распахнутые неподвижные глаза. В ответ плевок, матюги, болезненный пинок в бок. Саша грязно выругался, а потом несколько минут сидел ошарашенный. Как же так, он смог произнести эти давно забытые слова?
Саша, конечно, не святой, и бранные слова ему известны. И не только русский мат. Изучение любого языка он начинал именно с тех слов, которые в приличном обществе произносить нежелательно. Однако нынче они с Авелем не в приличном и не в обществе. Если, конечно, не принимать в расчёт лучезарно улыбающегося Иеронима. Очень смуглый, он почти незаметен в полумраке подземелья. Только блистают белки его глаз и улыбка. Ах, эта улыбка словно плавает в воздухе сама по себе, отдельно от его лица. Саша усмехнулся, подумав, что, видимо, именно так выглядит улыбка Чеширского кота.
Саша ещё раз оглядел нависающие железобетонные стены. Он поднялся, попытался распрямиться и упёрся маковкой в пыльный потолок. Зато крошечное оконце, расположенное под самым потолком, оказалось ровно на уровне его глаз. Через него он смог увидеть пыльную мостовую и шаркающие по ней чьи-то чумазые, обутые в резиновые шлёпанцы, ноги. Много ног. Поднимающие пыль, куда-то спешащие ноги. Мужские ноги, потому что женщины-мусульманки лодыжек не обнажают. Некоторое время Саша наблюдал это мельтешение как зачарованный. Через несколько минут, вдоволь надышавшись мелкодисперсной пылью Палестины, он отвалил от окна.
– Не волнуйся, – проговорил Иероним. – Нас просто похитили. За нас попросят выкуп. Всё просто: вернут родным за деньги.
Саша с сомнением уставился на Иеронима. Пропылённая, несвежая, запятнанная красками одежда. Ноги в точно таких же шлёпанцах, которые он только что видел за окном. Волосы посерели от пыли. Поза… Саша – молодой ещё человек, но чтобы так скрестить ноги… Для этого нужна генетическая предрасположенность, особое строение тела, воспитание, наконец.
– И вас выкупят? – поинтересовался Саша.
– И нас, – кивнул Иероним.
Что ж, может статься, он и не врёт. Это просто какая-то непонятная русскому местная логика. Мать будет их искать. Она найдёт концы. Она не пожалеет денег, а он, Саша, сейчас не должен паниковать. Пусть Насти и детей нет сейчас рядом. Их нет, потому что это тюрьма, а в тюрьме, как известно, не бывает семейных камер. Его дети в подвале, в тюрьме. Дочь, наверное, плачет, а Тишка напуган до полусмерти и в ступоре. От таких мыслей Сашу ударил озноб. Слабость в ногах вынудила его облокотиться на стену. Стена оказалась тёплой, и он прижался к ней спиной, надеясь так победить озноб. Гнать панику! Думать о спасении. Он обязан освободиться сам и освободить близких, а для этого ему необходимо хладнокровие.
– Был человек в земле Уц, имя его Иов; и был человек этот непорочен, справедлив, богобоязнен и удалялся от зла. И родились у него семь сыновей и три дочери. Имения у него было: семь тысяч мелкого скота, три тысячи верблюдов, пятьсот пар волов и пятьсот ослиц и весьма много прислуги; и был человек этот знаменитее всех сынов Востока. Сыновья его сходились, делая пиры каждый в своем доме в свой день, и посылали и приглашали трех сестер своих есть и пить с ними. Когда круг пиршественных дней совершался, Иов посылал за ними и освящал их, а вставая рано утром, возносил всесожжения по числу всех их и одного тельца за грех о душах их. Ибо говорил Иов: может быть, сыновья мои согрешили и похулили Бога в сердце своем. Так делал Иов во все такие дни…[12]
Звуки долетали до Саши как будто издалека, будто где-то через две стены бубнила радиоточка. Да, Саша помнил радиоточку в хрущёвке бабушки. Там белая пластиковая вечно бубнящая своё бу-бу-бу коробочка просуществовала аж до 1999 года, и Саша хорошо её запомнил.
Как бы то ни было, но воспоминания о бабушкиной квартире и непрекращающееся бубнение помогли ему совладать с собой. Главное – не думать о семье. О бабушке – можно. О скором и чудесном освобождении – можно. О странном старике Иове – герое ветхозаветных притч – можно…
– …и был день, когда пришли сыны Божии предстать пред Господа; между ними пришел и сатана. И сказал Господь сатане: откуда ты пришел? И отвечал сатана Господу и сказал: я ходил по земле и обошел ее. И сказал Господь сатане: обратил ли ты внимание твое на раба Моего Иова? Ибо нет такого, как он, на земле: человек непорочный, справедливый, богобоязненный и удаляющийся от зла. И отвечал сатана Господу и сказал: разве даром богобоязнен Иов? Не Ты ли кругом оградил его и дом его и все, что у него? Дело рук его Ты благословил, и стада его распространяются по земле; но простри руку Твою и коснись всего, что у него, – благословит ли он Тебя? И сказал Господь сатане: вот, все, что у него, в руке твоей; только на него не простирай руки твоей. И отошел сатана от лица Господня…
Саша ещё раз огляделся – небольшая с цементным полом и стенами комната. По углам три дощатых лежака. В четвёртом углу вонючее погнутое ведро. Что ж, теперь он знает, как пахнет и как выглядит параша. Единственным источником света в этом помещении является упомянутое оконце. Наступит ночь, и они окажутся в полной темноте, но пока он различает в дальнем углу ослепительную улыбку Иеронима. Чему этот чудак так рад? И где, спрашивается, его распрекрасная дочь? Ведь это о ней, кажется, всю дорогу грезил несчастный рэпер. Бедняга! Вон он лежит в углу сам не свой. Ясное дело, его похитили за выкуп и так запросто ему не отвертеться. Зато Саша и Иероним в лучшем положении. С них взять нечего, и поэтому их скоро отпустят. К тому же оба они не евреи, а христиане, а против христиан палестинцы, как известно, ничего не имеют. Иероним к тому же ливанец. А ливанцы, как известно, союзники ХАМАС. Вот только непонятно, куда же подевалась прекрасная Мириам? Ах, наверное, она там же, где Настя и дети.
Мысль о семье стегнула тяжёлым кнутом меж лопаток. Бедный Саша аж просел. Из глаз брызнули слёзы. Он прикрыл лицо руками. Не дай Бог Авель или Иероним заметят. Тогда стыда не оберёшься. Его ещё немного мутило после качки и вчерашнего «питательного» зелья, но поговорить всё же хотелось, и Саша перебрался поближе к Авелю.
Тот лежал в своём углу, лицом к стене, обхватив себя руками, дышал ровно, рассматривал широко открытыми глазами узоры трещин на стенной штукатурке. Саша чуть-чуть, опасаясь плевка или пинка, всё же тронул его за плечо. Авель не шелохнулся.
– Что ты, Авель? Поговори со мной. Мне беспокойно…
Авель молчал. Саша ещё раз прикоснулся к его плечу. Деликатно, по-дружески прикоснулся. Авель дёрнулся, как от удара электрическим током.
– Прости. Больше не буду трогать… – пробормотал Саша. – Просто поговори со мной. Мне неспокойно. Я же говорил с тобой о Мириам…
– Говорить с тобой? Я не твоя мамаша… и не твоя жена…
Слово «жена» ожгло, как кислота. Саша всхлипнул.
– Успокойся… Ложись поспи… – бросил Авель.
– Спать? Как я могу спать, когда я не знаю, где мои дети?.. – простонал Саша.
– Забей на детей…
– Что ты сказал мне?! Забить на детей, так ты выразился?
Вот сейчас Саша развернёт Авеля лицом к себе и даст по морде кулаком, а потом ещё раз кулаком по кадыку, чтобы Авель знал: Саша любит своих детей и «забить на них» никак не может. Саша стиснул кулаки, припоминая, когда в последний раз дрался.
– Господь мой Саваоф! Помилуй меня!!!
Саша обернулся. В полумраке подвала ослепительно сверкали белки глаз и зубы молящего Иеронима. Он их так забавно скалил… Опять смеётся? Саша присмотрелся. Действительно, выражение лица его товарища по несчастью совсем не наводило на мысли о молитвенном умиротворении.
– Я хочу есть, – внезапно для себя самого произнёс Саша. – Я хочу пить, – добавил он, немного поразмыслив.
Иероним отозвался с охотою:
– Голод и жажда есть естественные потребности человеческого тела. Если ты голоден, значит жив.
Саша огляделся в поисках двери. Разумеется, она нашлась и конечно же оказалась заперта. Прочная дверь тонкого металла звонко вибрировала под его ударами. Казалось, ударь чуть посильнее, и металл прогнётся. Ударь ещё разок и… От ударов упругих подошв малоношеной мягкой обуви звук получался недостаточно громким, металл не поддавался. Тогда Саша снова устремился к Авелю, ноги которого были обуты в тяжёлые берцы.
– Помоги! Вместе мы вынесем эту дверь!
– Нет!!!
– Он прав, – поддержал Авеля Иероним. – Не стоит бунтовать.
– Бунтовать?! Я требую самого необходимого, а именно пищи и воды. Свежего воздуха и неба над головой!
В ответ на его слова металлическая дверь со скрипом распахнулась.
– Господь услышал его, – пробормотал Иероним и быстро перекрестился.
Авель обернулся и тоже уставился на вошедшего.