– Ну что, Роня, пролезешь ли ты в эту щель? – насмешливо спросил Авель.
– Я-то пролезу. А вот ты как? Плечи-то пройдут? – был ответ.
– Чтобы плечи прошли, надо ещё поднатужиться. Помоги-ка мне… Раз-два-три…
Саша услышал металлический скрежет и тяжёлое с присвистом дыхание своих сокамерников. Света стало больше. Из серой мглы проступили стены помещения. Саша заозирался. Чудное дело! Углы их подвала перестали быть прямыми, а окошко вовсе исчезло, потому что на него надвинулась какая-то железобетонная балка.
– Тяжело идёт. Давай ещё…
– Минуту. Дай отдышаться. Я не так молод, как ты…
– Ломик бы сейчас очень пригодился…
– Сашка, где ты? Обосрался от страха? Давай сюда. Нам надо выбираться пока не поздно.
Это ему? Авель, совсем недавно не удостаивавший его даже плевка, теперь фамильярно называет его «Сашкой» и зовёт на подмогу. Саша перелез через небольшую гору материализовавшегося откуда-то щебня. Луч света ударил в его лицо, и он различил неясное мельтешение фигур. Авель и Иероним двигались ритмично, в такт друг другу, словно танцевали какой-то энергичный танец.
– Хватайся с этого конца, – скомандовал Авель. – Поторопись! Что ты там ползаешь, как…
И Саша ухватился за край металлической двери, совсем недавно запиравшей вход в их камеру. От удара стены их узилища повело, дверной проём перекосился, деформировав дверь, за которой уже был виден узкий лаз. Нагромождение железобетонных плит чудесным образом оставило неширокий, выходивший на залитую солнцем улицу, просвет.
– Надо торопиться, – прохрипел Авель, продолжая раскачивать дверь. – Ещё один удар или малейшее сотрясение, плиты сместятся, лаз закроется, и мы в ловушке, погребены. Нас не будут искать. У этих бандитов других дел полно. ЦАХАЛ задал им жару!
– Нельзя огульно называть весь народ бандитами, – отозвался Иероним.
– Можно, – огрызнулся Авель. – Если нельзя, но очень хочется, то всё можно. Евреи такие же бандиты, как палестинцы. Мы оказались между двух огней. Спасаться придётся самим или… Ну что? Отдохнули и хватит? Ну-ка, взялись. Ну-ка, дружно.
И они снова принялись раскачивать покорёженную дверь. Усилия их не были напрасными, и скоро жилистый Иероним изловчился просочиться в образовавшуюся щель. Он ободрал в кровь грудь и спину, он смог бы выбраться на улицу, но не полез дальше, а продолжал помогать Саше и Авелю, толкая дверь с другой стороны.
– И-и-и-раз, и-и-и-два, и-и-и… Давай, Сашка! Ты пролезешь.
Снаружи Иероним тянул Сашу за шиворот. Авель толкал и лез сзади.
Они ползли на карачках и по-пластунски, обдирая колени, ладони, спины, животы. Тут уж Авель оказался первым. Его широкоплечая фигура застила дневной свет. Саша время от времени ударялся головой о подошвы его тяжёлых ботинок. Иногда Авель останавливался, и Сашу накрывала паника.
– Ну что там, Авель? Что?! – вопил он.
Саше не терпелось вырваться из каменного плена, но Авель, похоже, застрял. Сзади тяжело дышал Иероним. Снаружи и как бы издалека слышались голоса. Кто-то истерически рыдал, прерывая вой и плач многословным речитативом – неизвестная женщина оплакивала своего ребёнка. Где-то тоненько и жалобно пищал ребёнок. Воспоминания о собственных детях генерировали новый приступ паники, и Саша со всей силы толкнул Авеля. Тот выругался и больно пнул его пяткой.
– Тихо! Ша! Дай осмотреться! А то сейчас мы вылезем такие счастливые, а кто-нибудь даст по нам очередь из автомата…
В ответ на его слова где-то завыла тревожная сирена. Женщина тут же перестала рыдать. Голоса загомонили, удаляясь.
– Ну вот видишь, я был прав. Сейчас опять начнётся, – проговорил Авель и энергично полез наружу.
Он демонстрировал невероятную ловкость, огромной змеёй извиваясь в нагромождении железобетонных обломков, некоторые из которых опасно раскачиваясь. Ужас гнал Сашу следом за ним. Он не чувствовал боли. Больше всего он боялся, что какой-нибудь из обломков сместится и придавит их.
– Господь карает, но Господь и спасает, – бормотал Иероним. – Если Он попустит, то выберемся.
Улицы как таковой не существовало. Под палящим солнцем юго-восточного средиземноморья громоздились пыльные железобетонные горы – поле серых руин. Лишь на горизонте виднелось несколько относительно целых домов. Оконные проёмы зияли чернотой. Битое стекло, щебень и пыль хрустели у них под ногами. Вокруг валялись головы манекенов и какие-то разноцветные тряпки. Наверное, где-то неподалёку находилась лавка, в которой продавали хиджабы. В глотке саднило. Резкий, пронзительно неприятный запах вышибал из глаз слёзы.
Авель с непонятным остервенением пнул одну из голов.
– Семьдесят лет культивировали тему холокоста, добивались жалости, привилегий – и сами же всё похерили.
Авель произнёс длинную тираду в стиле золотого века русской литературы, и Саше показалось, что он цитирует по памяти фрагмент из «Братьев Карамазовых».
Саша смотрел на него с недоумением. Авель ярился:
– Что смотришь? Не знаешь, что такое холокост?
– Знаю, – неуверенно отозвался Саша, всё ещё не понимавшей ярости своего товарища. – Многие евреи во время Второй мировой войны были уничтожены, но мне кажется, что русских погибло больше…
– И китайцев погибло больше, – злобно глядя на него, проговорил Авель. – Но ни с кем так не носились, как с евреями. Подняли на щит…
– Что?
– Выражение такое: поднять тему на щит. Не слышал? Да ты на кого учился?
– Бакалавриат по филологии в вышке. Потом усовершенствовался в…
– Понятно. Гуманитарий новорусского розлива. То есть лох, проживающий бабки родителей. Снежинка! – Авель грозно и витиевато выругался. – Усовершенствовался он!..
– Я занимался и боксом, – проговорил Саша, крепко беря Авеля за локоть. – Имею юношеский разряд.
Возможно, дело дошло бы и до обмена ударами, но меж ними втиснулся Иероним. Только сейчас, когда паника отпустила, Саша заметил в его руках запылённую Библию. Откуда взялась эта книга? Иероним подобрал её на руинах?
– Они не отняли у тебя Библию? У меня отобрали всё: телефон, карту, наличные шекели – всё! – проговорил Саша.
– Отнять у меня Библию – это всё равно, что отнять ногу или руку и даже более того. Вот послушай. Я почитаю тебе…
– Не сейчас! – Авель довольно грубо оттолкнул старика и направился к ближайшим руинам. – Я хочу понять, как далеко мы от КПП Рафах, – пробормотал он.
Саша отозвался незамедлительно:
– Если мы в Газе, то её территория по площади не превышает какой-нибудь Красноярск. До КПП Рафах с любой точки можно добраться за пару часов или быстрее. По сути, это узкая полоска берега. Нас притащили сюда по морю, а это значит, что и улизнуть можно по морю…
Авель обернулся. В его взгляде мелькнул интерес.
– Я к тому, что нам надо выйти на пляж и далее двигаться… – пробормотал Саша.
– На пляж?
Авель усмехнулся и зашагал по битому стеклу куда-то в сторону.
– Только я не могу уйти из Газы, потому что Настя и дети… – бормотал Саша, пытаясь нагнать его. – Может быть, они всё-таки где-то здесь…
Иероним, тяжело ступая своими огромными ногами, следовал за ним.
Оказавшись под открытым небом, Саша почувствовал себя так, будто пробыл в подвале не менее недели, а не чуть более суток. Небо казалось слишком далёким, улица – пугающе широкой. Пространство налилось свинцом, готовое обрушиться на его голову. Огромное поле руин пугало его. Хотелось найти какое-нибудь укрытие, затаиться. В идеале подошла бы перевёрнутая чугунная ванна. Саша с тоской вспомнил холодную Москву, чугунную ванну с пожелтевшей эмалью, мать, бабушкину коммуналку в Замоскворечье…
– Не кисни, Александр. Прорвёмся. Русские…
В ноздри Авеля тоже лезла цементная пыль, и он закашлялся, не закончив фразы. Действительно, пахло так гадко, что каждый вдох давался с трудом, и всё же дыхание моря чувствовалось. Огромная масса горько-солёной воды шевелилась где-то неподалёку. Морской ветерок разгонял миазмы. Шум прибоя вторил глухому вою тревожной сирены.
Минуло пять, десять, двадцать минут. Авель прокладывал сложный маршрут в лабиринте руин. Саша механически переставлял ноги, следуя за спиной Иеронима. Тревожная сирена утихла. Впереди замаячили какие-то серые крикливые и суетливые фигуры. Сбившись в небольшую толпу, мешая друг другу, они разгребали кучу железобетонного хлама. Авель кинулся к ним. Саша и Иероним последовали его примеру. Их участие в общем деле восприняли скорее равнодушно, чем дружелюбно. Когда Саша дал понять, что хочет пить, ему без оговора протянули пластиковую поллитровку воды. Вода оказалась невкусной, из опреснителя. Саша, отпив несколько глотков, протянул остатки Иерониму.
А потом была долгая и тяжёлая работа. Все одинаково серые от цементной пыли, они голыми руками растаскивали гору бетонного мусора. Время от времени старший требовал тишины, и всё замирало, все слушали звуки, доносившиеся из-под руин. Что они рассчитывали услышать? Зов о помощи? Рыдание страдающего человека? Даже если б им удалось что-либо услышать, способны ли они подать реальную действенную помощь погребённому в руинах мученику? Ещё полчаса тому назад Саша и сам находился в таком положении. Авель сказал: «Надеяться можно только на себя». Авель теперь старший. Он командир.
Тупо следуя в общем ряду, Саша не думал о целесообразности собственных поступков, о милосердии по отношению к заваленным людям. Он просто повторял действия Авеля, на здравомыслие и опытность которого безоговорочно полагался. Саша уверовал, что именно через эту тяжёлую работу пролегает путь к их спасению. К тому же он и сам считал, что разбор завалов в сложившейся ситуации – это самое правильное дело. Мама всегда говорила: надо действовать. Только живая деятельность открывает новые возможности. Мама! Ах, она, наверное, уже обнаружила их исчезновение и сходит с ума сейчас. Он помнит номер её мобильного наизусть. Он должен позвонить!
– Нет ли у кого телефона? Мне нужно срочно позвонить… – проговорил Саша.