Увидев свою дочь, мать перестала кричать. Вцепившись в неё, она замолчала навсегда. Глаза её остановились, и вскоре Тиша понял важное: его заботливая, постоянно испытывающая чувство вины, мама больше не способна заботиться ни о себе, ни о своих детях. Да и ему самому на чувство чьей-либо вины рассчитывать не стоит. И Метин, и Дастин, и все остальные ни в чём перед мальчиком Тишей не виноваты и ничего ему не должны.
Через некоторое время человек с бархатными глазами напоил их солоноватой водой, накормил рисом, мясом и какими-то продолговатыми твёрдыми приторно сладкими ягодами. Тиша попытался отказаться от ягод и мяса, но человек с бархатными глазами не принял его отказа.
– Ешь. Ты должен наесться впрок. Неизвестно когда ещё придётся нам поесть.
Он повторил эту фразу на нескольких языках, два из которых Тиша пока не понимал. Зато Тиша понимал главное: если он не поддастся уговорам сейчас, то завтра этот добрый на вид человек не будет испытывать чувства вины за то, что сам Тиша, его мать и сестра голодны. Поняв это, Тиша съел пару кусочков мяса впрок, остальное он умолил съесть мать, апеллируя, как обычно, к её чувству вины. Твёрдые ягоды, именуемые финиками, спрятал в карман своих грязных штанов.
В ту ночь ему приснился седобородый, темнокожий старик с запавшими, тёмными, как преисподняя, глазами. Назвавшись Голодом, он демонстрировал мальчишке страшные картины, уже виденные им когда-то мельком в разных книжках, которые порой читал отец, а также в интернете. Тиша раньше как-то поспешно пролистывал изображения измождённых от голода людей, избегая интересоваться подробностями и причинами их столь трагического положения не потому, что картинки эти казались ему слишком страшными. Скорее, они были для него абстрактными, неинтересными, в отличие от героев комиксов в стиле аниме и изображений учёных котиков, генерируемых различными нейросетями. Но старик из сновидения был страшен именно своей неотвратимостью. Страшные картины являлись перед Тишей одна за другой, и не получалось зажмурить глаза, не удавалось отвернуться, не хватало духу хоть как-то отвлечься от страшного зрелища.
Его выручила чужая женщина в синем платке. Она гладила его по лбу шершавой рукой, и оттого он проснулся. Проснулся, полный решимости создать, спрятать, сберечь небольшой запас пищи, который спасёт его самого и близких от ужасов из сновидения.
Мало-помалу Тише действительно удалось что-то отложить. Его упорство и изобретательность питались воспоминаниями о пережитом кошмаре. Старик, именуемый Голодом, являлся ему три ночи кряду. Едва оправившись от кошмара, Тиша выбирался из подвала на нехитрый промысел. Людям в синей форме, раздававшим гуманитарную помощь, приглянулись его беленькое лицо и светлые волосы.
– Мальчик, ты местный или… ты попал в плен? – спросил один из волонтёров по-английски.
Что ответить? Рассказать о матери и сестре, о пыльном подвале, который стерегут Метин, Дастин и Шимон? Тогда их, скорее всего, схватят и опять куда-нибудь потащат. Сестра будет плакать. Мать будет биться и, возможно, ещё больше себя поранит. При этом всё вокруг будет взрываться… Нет! Тиша такого не допустит.
Волонтёр тем временем отвлёкся на галдящих женщин в разноцветных платках, на протянутые руки, на пыльные руины, выставлявшие напоказ бедность, на ослепительно синее, угрожающее небо. У некоторых в толпе, окружавшей волонтёрский фургон, конечности или головы были покрыты окровавленными бинтами. Бедолаг из их подвала отправляли на промысел близкие, в расчёте на особую жалость и особое внимание к увечным. Тиша всё примечал и принимал информацию к сведению.
– Мальчик, возьми галеты. Возьми консервы… – к нему обращались почему-то на иврите. – Мальчик, ты откуда?
Его расспрашивали настойчиво. Смотрели пристально. Чья-то липкая рука опустилась ему на плечо. Тиша поднял голову. Шимон!
– Этот мальчик любит, чтобы разговаривали с ним или о нём, но не любит разговаривать сам, – проговорил его тюремщик. – У него есть маленькая сестра, – разведя большой и указательный пальцы, Шимон показал, какая Лиза маленькая.
Тише сунули в руки упаковку детского питания, но он не уходил. На этикетке надпись «Pippo». Такое он и сам очень любил. Послюнявишь палец, сунешь его в порошок, а потом облизать. Белые частички тают во рту. Смак! Тише вспомнился сладостный аромат сливочного мороженого, и он ощутил такой острый спазм голода, что едва не разрыдался.
Волонтёры тем временам переговаривались между собой, предполагая, что мальчик со светло-серыми глазами, возможно, всё-таки не местный. Вокруг них волновалась толпа. Отрывистые, бессвязные вопли можно было понять, как проклятия в адрес всего мира, попустившего израильтянам творить такое зло, и как мольбу о помощи. Одна из женщин заходилась в истерике: под обстрелами погибли трое её сыновей.
– Мы все умрём! – вопила она.
– Все твои сыновья бандиты! – отвечали ей. – Из-за таких, как они, евреи убивают нас.
Ну и тому подобное. Волнение толпы передавалось Шимону. Кузов фургона стремительно пустел. Тиша боялся за свою добычу. Если его опять схватят и потащат, то он, скорее всего, всё порастеряет. С другой стороны, вон в том ящикке с цветной наклейкой может же храниться нечто особенно ценное для их выживания, и Тише неплохо бы эту ценность получить.
Вот один из волонтёров взрезал скотч, опоясывающий заветную коробку. Вот он распахнул картонные створки. Так и есть. Шоколад! Шоколад Тише просто необходим. Бабушка всегда говорила, что шоколад улучшает настроение. Вспомнив о бабушке, Тиша заплакал и тут же получил пару шоколадок.
– Мне всё же кажется, что он не местный, – проговорил один из волонтёров. – Эй, парень! Не поедешь ли с нами до кибуца Беэри?
В ответ Тиша проронил несколько слов на арабском, и это обстоятельство заставило волонтёров решить, что он один из местных, рождённых в Газе детишек, которые удаются порой и светловолосыми, и белокожими, и голубоглазыми.
Драка началась в тот момент, когда Тиша уже выбрался из толпы и заспешил к лазу в подвал. Он успел спуститься вниз и спрятать свои сокровища за грудой щебня. Ему помогал всё тот же ангел-хранитель с бархатными глазами. Тиша плохо понимал его быструю и довольно бессвязную речь, но жесты порой красноречивее любых слов. За грудой щебня нашёлся покрытый пылью ящик из какого-то металла с гремящей крышкой и двумя красивыми замками. В этот-то ящик новый знакомый Тиши и помог ему спрятать шоколад, детское питание, галеты и жестянки с солёными чёрными ягодами. Потом он произвёл над ящиком несколько пассов руками. Рукава его некогда белой туники трепетали, как птичьи крыла. В результате его действий ящик сделался незаметным, только один Тиша наверняка смог бы найти его.
Потом приятный и заботливый незнакомец долго объяснял Тише какие-то очень простые и одновременно очень сложные вещи. Говорил он тихо и путано, но Тиша понял главное: его собеседник не Господь Бог и добывать воду из мёртвого железобетона не умеет, а водопровод в Газе не работает. В свете этого основная задача Тиши на данный момент – это добыча воды.
Ах, вода! Тиша совсем забыл про воду! Вспомнив жажду, которую ему совсем недавно довелось испытать впервые, мальчик кинулся к лестнице, ведущей наружу. Незнакомец что-то кричал ему вслед, но Тиша думал о волонтёрах, у которых, как ему казалось, обязательно должна найтись вода. На глазах его уже закипали слёзы. Просто так. На всякий случай. Пусть будут.
Однако волонтёрского пикапа он на прежнем месте не застал. На площадке среди рваных палаток и покалеченных осколками домов стояло несколько поддонов с каким-то товаром. Вокруг них-то и разгорелась схватка. Драка кипела, бурлила, алыми пузырями вздувалась на разбитых губах. Среди визжащей толпы метались быстрые чёрные тени. Скрежетал металл. Слышались громкие невнятные выкрики. Где-то неподалёку всё ещё вопила женщина, поминая трёх своих погибших сыновей.
Громкий хлопок заставил Тишу броситься на землю. Он ожидал, что острые частички цемента сейчас посыплются ему на голову, и очень испугался. Однако сыплющийся на голову прах и пепел – это ещё не самое страшное. Намного страшнее распахнутые глаза убитого человека. Припудренные серой цементной пылью, они похожи на пустые глаза статуи. Когда-то Тише доводилось видеть такие изваяния в итальянских музеях. Тогда он очень испугался и долго, и громко плакал. Помнится, взрослые успокаивали его всем музеем, испытывая при этом чувство вины. И вот сейчас он увидел прямо перед собой точно такие же пустые, цементного цвета глаза на сером неподвижном личике. Над мёртвым ребёнком вопили две женщины в длинных грязных одеждах. Одна из двух была совсем старая. Другая – юная, но постарше Тиши. Вот они подхватили его. Тело сломанной игрушкой обвисло на их руках. Та, что помоложе, подхватила и Тишу, а старшая женщина прижала его к себе. Он услышал запах чужого пота, смешанный с каким-то иным, сладковатым, привязчивым, забивающим все иные ароматы и очень неприятным запахом. Наверное, так пахнет горе. Да-да! Эти женщины не испытывали чувства вины перед мёртвым ребёнком. Они испытывали горе, которое не запьёшь алкоголем, не смоешь в душе, не закусишь маршмеллоу или копчёной колбасой. Такое горе не излить слезами, не исторгнуть криком.
Тиша забился, пытаясь вырваться, но его держали крепко. Его снова тащили, а Тиша не хотел, чтобы его тащили куда-либо против его воли, и он укусил удерживающую его руку. Рука ослабла, он вырвался было, но его перехватили. Он снова укусил. Его снова перехватили. Так продолжалось некоторое время. Хватка женщин ослабела с воем сирены. Пронзительный звук заглушил их плачущие голоса. Тогда-то Тише и удалось вырваться.
Оказавшись один на один с воющей сиреной, Тиша поначалу растерялся. Действительно, как быть? Отправиться в подвал к сестре и матери, достать из заветного ящика какой-нибудь еды и накормить обеих? Или…
Тиша смутно помнил московскую позднюю осень: недели без солнца, утренние заморозки, днём то дождь, то снег, в носу постоянные сопли, очень огорчающие бабушку. В этих местах ноябрь совсем другой – приятный, не жаркий, но солнечный. С моря задувает прохладный крепкий ветерок, но солнышко ощутимо припекает.