Расположившись в тени какого-то полуразрушенного дома, Тиша глазел на пустое очень синее небо, в котором кружили едва различимые чёрные крестики птиц. Он думал о воде. Наверное сейчас, если б мать предложила ему, он смог бы выпить пять, нет, шесть больших кружек обычной путь даже тёплой воды. А если б ему предложили кока-колу! О! Наверное, он смог бы выпить целый бассейн кока-колы!
– Хватит мечтать, – сказал ему кто-то. – Твоя мать уже не предложит тебе ничего, потому что она слабая женщина и очень напугана сейчас. Но она хочет пить, и ты обязан поддержать её, потому что ты мужчина, ты и сын, и опора.
Голос звучал ясно. Пронзительный звук сирены вовсе не мешал слышать его. Наоборот, Тише показалось, будто источник звука находится не снаружи, а внутри него. Так бывает, например, когда от сильного волнения или после слёз кровь стучит в висках или благодарственно урчит сытый живот.
– Ты же сам понимаешь, если птицы не улетают, не прячутся, значит, им ничего не грозит, и бомба или ракета сюда не прилетит. Выходит, и нам с тобой нечего бояться.
– Нам с тобой? Нас двое?
Тиша повертел головой. Оказалось, что он действительно не один сидит в тени полуразрушенного дома. Рядом с ним сидит тот самый человечек, у которого рукава, как крылья большой белой птицы, у которого глаза, как бархатные заплатки, у которого…
– Меня зовут Яхо…
– Яхья? Мой отец читал Коран на арабском языке вслух. Но мы с мамой мало что поняли из прочитанного… – пробормотал Тиша.
– Йахйа – сын праведного Захарии. Его имя пять раз упоминается в Коране. Христиане называют его Иоанном Крестителем. Но я не он.
– Кто же ты? Чей ты сын?
– Я, как и ты, сын Божий.
– Нет! Мой отец… его зовут Саша. И я не думаю, что он жив, а значит, он не Бог, потому что Бог бессмертен…
Некоторое время Яхо молча наблюдал, как Тиша тихо плачет. Тиша просто плакал, сожалея о потерянном отце. Впервые в жизни Тиша жалел отца, ведь тот страдал и боялся перед смертью. Он не рассчитывал вызвать в чьей-либо душе чувство вины, но миловидное лицо Яхо всё-таки исказилось мукой.
– Слишком много слёз. Ты попусту теряешь драгоценную влагу. Твоя мать не напьётся твоими слезами…
Сказав так, Яхо поднялся, поманил Тишу за собой. Выбираться из спасительной тени на середину улицы под вой сирен было страшновато, но очень уж хотелось пить. Тиша вскочил, схватил Яхо за руку. Невысокого роста, всего на полголовы выше самого Тиши, щуплый, больше похожий на девчонку, чем на пацана, Яхо тем не менее смело зашагал по середине улицы мимо полуразрушенных домов.
Тиша боялся, очень боялся и нескончаемого воя сирены, и вида полуразрушенных домов. Пустые провалы разбитых окон с болтающимися драными занавесками, обрушенные стены, обнажившиеся внутренности квартир и офисов. Вот чья-то повисшая над пропастью пятого этажа кровать, вот пучок разноцветных проводов, вот чей-то кухонный гарнитур яркого фисташкового оттенка, вот пронзённая арматурой детская игрушка – носорог. И запах. Ни с чем не сравнимое пороховое зловоние, вышибающее из глаз остатки драгоценной влаги. Тиша зажимал пальцами нос, но мерзкий запах проникал в его носоглотку через рот. В горле першило. Он кашлял, мечтая только об одном: поскорее напиться.
Яхо брёл, словно выискивая что-то меж руин. Тиша шёл следом за ним. Жалость переполняла его душу. Ах, Яхо так красив, если смотреть на него анфас. Но сзади Яхо выглядел просто ужасно. Низенький Тиша вовсе не мог видеть его затылок, скрытый выпуклым, очень заметным горбом, который Тиша сразу как-то не заметил. По пути Яхо удалось подобрать несколько пустых пластиковых бутылок. Их он сложил в найденный буквально под ногами огромный целлофановый пакет.
Они бродили слишком долго. Тише казалось, что руинам не будет конца. Он цеплялся за руку Яхо левой рукой, а правой зажимал нос, и временами зажмуривал глаза, словно те являлись не органом зрения, а так же, как нос, органом обоняния. Настал момент, когда ноги перестали слушаться, колени подогнулись. Тогда Яхо подхватил Тишу под мышки, приподнял с невероятной лёгкостью, словно Тиша совсем-совсем ничего не весил.
– Какой ты сильный! – пробормотал Тиша. – Но твоя спина… она не болит?
– Иногда болит, – ответил Яхо. – У каждого человека что-то иногда болит. А моя спина… это не уродство, не так ли? Это просто сколиоз.
Новый друг оказался непомерно силён и двигался очень быстро. Тиша лишь беспомощно перебирал в воздухе ногами. Носом он уткнулся другу в плечо, в ткань грязноватой рубахи. Это тоже оказалось в помощь, потому что шершавая ткань пахла вовсе не немытым телом и не подвальной пылью. Тиша ощутил сладковато-пряный аромат. Духи? Нет, мамины духи пахли иначе. Тиша помнил, как мама рассказывала ему о духах, которые составляются из нескольких ароматов. Чем сложней аромат, тем дороже духи. Запах же Яхо казался Тише слишком простым, но не приторным, расслабляющим и воодушевляющим одновременно.
Они продолжали движение ещё некоторое время. Тиша не ощущал собственных ног, не видел больше страшных разрушений вокруг, не чуял зловония руин. Даже заунывно-тревожный звук сирены теперь казался ему каким-то гармоническим пением. Такое пение он слышал уже когда-то, но где и при каких обстоятельствах – это он никак не мог припомнить. Да и не хотелось припоминать, хотелось парить. Только парить. Временами ему казалось, что он уснул и его сонного качает на себе тихая волна или колыбель.
– Мы на месте, – проговорил Яхо, отпуская его. – Пора приниматься за дело.
Открыв глаза, Тиша обнаружил себя под какими-то деревьями рядом с огромным верблюдом, брюхо которого возвышалось над Тишиной макушкой. Верблюд пил из выложенного камнями желоба, вода в который поступала из колодца посредством какого-то тихо урчащего устройства. Позабыв о жажде, Тиша взобрался на край колодца, чтобы получше рассмотреть верблюда. Животное выглядело ужасно: шерсть висит неопрятными клочьями, на спине позади его обвисшего горба приютилось потёртое бархатное с кисточками седло. Тиша вдруг подумал, что когда верблюд напьётся, то его горб обязательно распрямится. Но как же быть с его шерстью? Вычесать? Состричь? Кто возьмётся за такую работу? Очевидно, перед этим животным ровно никто, ни один человек не испытывает чувства вины. Верблюд тем временем пил, смачно причмокивая, и Тише захотелось припасть к воде рядом с ним. Он помнил мультик «Маугли», где упоминалось водяное перемирие. Тиша побаивался огромности верблюда, но в то же время верил и в верблюжье великодушие: такой огромный – он такого маленького Тишу не тронет.
– К верблюду не подходи. Верблюд – не человек. Никто не знает, что у него на уме, – проговорил Яхо, протягивая Тише зеленоватый металлический сосуд, наполненный водой.
Тиша глотнул. Вода оказалась слегка солоноватой и довольно холодной. Тиша пил маленькими глотками, помня наставление матери, которым в былые времена часто пренебрегал. Он должен пить маленькими глотками, согревая порции воды во рту. В настоящей, очень сложной для них всех ситуации, когда так много зависит от него, он не может позволить себе простудить горло. Ведь если он, Тиша, заболеет, то кто позаботится о матери и сестре?
Яхо тем временем набирал воду в пластиковые ёмкости. Светлый день померк. Солнце висело совсем низко, собираясь укатиться за море. Тени пальм с каждом минутой делались всё длиннее. Неподвижный верблюд также отбрасывал причудливую тень. Сумерки сгущались. Верблюд напился и застыл в последних отблесках заката подобно статуе. В его брюхе что-то умиротворяюще урчало. Воя сирены не было слышно. Пыльные руины, серевшие вдали, поглотила темнота. Тиша озабоченно посматривал на Яхо. Спросить или не спросить?
– Что ты хочешь знать? – поинтересовался чуткий Яхо.
– Как мы найдём дорогу обратно?
Лицо Яхо вдруг потемнело, сделалось злым и немного как будто бы женским.
– Ты уверен, что хочешь вернуться в пыльный подвал, где кроме тебя ночуют ещё сорок человек?
Тиша молчал в недоумении.
– А может быть, того подвала уже нет… – продолжал Яхо.
– Как это нет? – испугался Тиша.
– А так! Евреи сбросили на него тяжёлую бомбу с самолёта и пол соединился с потолком. Зачем тогда возвращаться?
– А если не сбросили?..
– И того хуже. Твоя мать сошла с ума от горя и страха. Ей всё равно, кто даст ей напиться. В конце концов мир не без добрых людей. Кто-нибудь из них принесёт ей воду. В наше время, в XXI веке, от жажды не умирают. Твоя сестра – маленький ребёнок, который ничего не понимает. Она не понимает, что у неё есть брат. Она примет за брата любого мальчика. Понимаешь, любого!
Тиша смотрел на Яхо в недоумении. Совсем недавно этот смуглолицый парнишка казался ему таким взрослым, мудрым, добрым. И вот оно как оказалось. Он уговаривает Тишу не возвращаться к матери, а остаться здесь, под деревьями. Действительно, здесь так хорошо! И море где-то совсем близко. Тиша слышит шум прибоя. И небо так высоко. На его темнеющем фоне ещё видны силуэты пальмовых крон. И вода… Вот она, вода. Черпай горстями сколько хочешь. Зачем же он должен вернуться в пыльный подвал к Метину Хузурсузлуку и рыжему Дастину? Тиша вспомнил равнодушные застывшие глаза матери и заплакал. Когда-то – он это ещё помнил – его слёзы были для неё важны. Она отирала солёную влагу с его щёк. Она жалела его. А теперь, когда ей стало всё равно, должен ли он возвращаться? Кожа Тишиного лица, обожжённая солнцем, неприятно саднила от слёз. В глазах щипало. Тиша тёр их, но слёзы катились градом. Их ничем не остановить. Как же ему быть? Сможет ли он отыскать дорогу назад, если Яхо откажется его сопровождать? Говорили же ему взрослые – не ходи никуда с чужими. Заведут и бросят или хуже того… Вот и случилось – хуже того. Но ничего! Тиша и сам сможет вернуться. Сейчас он напился. Он полон сил. Он найдёт дорогу. А может статься, он по пути встретит отца.
Ослепший от слёз Тиша почувствовал лёгкое прикосновение. Что-то прохладное прикоснулось сначала к его щекам, а потом и ко лбу, и к шее.