. Дорогу к израильскому КПП я найду. Мне нужно лишь твоё слово. Ты просто скажешь своим товарищам, что я спас тебя. Ведь это правда? Я же спас тебя вместе вот с этими прекрасными ребятами? Ну?
Иероним тряс плачущего парня. Вот это вояка! Авель припомнил одну книжицу, читанную им недавно неведомо зачем. Эрэфовский автор писал о шестидневной войне. Тогда, в 1967 году, Израиль с лёгкостью, изумившей весь мир, натянул чучело арабской совы на глобус собственного величия. Родители Ариэля Шарона, Ицхака Рабина, Эхуда Ольмерта, Эхуда Барака, многих офицеров, обеспечивших Израилю победу и в шестидневной войне, и в войне Судного дня, родились на территории нынешней Украины. Они не плакали, не впадали в панику по самому ничтожному поводу. А этот… как его там?.. Гафар? Он так же, как и Саша Сидоров, жертва невроза благополучия. Горе-вояка!
Тем временем Иерониму как-то удалось уговорить Гафара подняться на ноги. Объединив усилия, они втроём конвоировали цахаловца в ту самую дыру, где недавно исчезли два боевика. Похоже, и сам лаз, и подземелье, таившееся за ним, вселяли в Гафара панический ужас.
– Я не слабый… я пойду сам, – твердил он, но ноги его не слушались, он оседал.
Нет, он не имитировал частичный паралич. Он действительно не мог шагать вниз по крутой лестнице – колени не сгибались, ноги не держали его. Как же быть? Подхватить под мышки с обеих сторон? Но в такой узкий лаз не протиснуться втроём. Тогда Саша взвалил Гафара на плечи. Иероним следовал впереди. Авель замыкал цепочку. В таком порядке они начали спуск. Их работу облегчал бледный свет лампы. Источник света находился где-то впереди и внизу. Там же стрекотал генератор. Ощутимо пахло выхлопом. Саша считал ступени вслух и насчитал их ровно двадцать до того момента, когда Иероним довольно грубо попросил его заткнуться.
У подножия лестницы они обнаружили оружие – несколько стволов, составленных аккуратной пирамидкой.
– АК! Как это банально! – прошептал Авель.
– И десять магазинов. Ах, вот и фонарики. Три штуки, – проговорил Иероним. – Алекс, поставь цахаловца на ноги. Ребята, вооружаемся.
Потом он показал Саше, как заменить отстрелянный магазин полным, дал ещё несколько полезных и правильных наставлений. Авель наблюдал за ним молча. В огромных зрачках Гафара плескался ужас, потому что говорили они по-русски. Он немного успокоился, лишь когда Иероним снова перешёл на иврит.
– Послушай, я знаю дорогу к КПП ЦАХАЛ. Мы пройдём по тоннелям, а потом ты сделаешь вид, будто взял нас в плен, и сдашь своим командирам, – зашептал Иероним.
Гафар отрицательно покачал головой.
– Но почему? Тебе – слава и боевая награда. Нам – польза. Эти ребята, – Иероним указал на Авеля и Сашу – русские. Они заложники. Им надо попасть к своим. А я просто пляжный художник. Но сейчас не сезон, и я подрабатываю сборщиком мусора…
Гафар с сомнением посматривал на Авеля. Его сомнения можно было понять. Авель держал автомат ловко, словно с ним и родился. Во всём его облике чувствовалась боевая закалка, которая совсем не ощущалась в облике самого цахаловца.
Иероним тоже изменился. Лицо его словно разгладилось и помолодело. И без того блестящие глаза под нависающими кустистыми бровями загорелись азартом футбольного фаната, после долгого перерыва попавшего на полуфинал ПСЖ и Ливерпуля.
– В этих подземельях мы можем встретить кого угодно… – боязливо пробормотал Гафар. – Мне страшно. Когда меня тащили сюда, я видел множество мертвецов.
– Плавильня – для серебра, горнило – для золота, а сердца испытывает Господь[19], – весело отозвался Иероним.
– Гафару показалось, – проговорил Саша. – Какой смысл убивать столько людей? Нет, я не понимаю… Какой в этом смысл?
Саша старался казаться бодрым, но голос его предательски дрожал.
– Мертвецов хоронят, – проговорил Иероним. – А здесь, под землёй, ну кто может быть? Товарищи Гафара или палестинцы. Кто же ещё?
– Крысы. Полчища крыс. Я читал про московское метро. Здесь может быть то же самое.
Саша брезгливо передёрнул плечами.
Гафар стоял, привалившись к стене. В тусклом свете единственного бледного светильника он мог хорошо видеть лица собеседников. Только лицо Авеля скрывалось в тени – и это было к добру. Немного успокоившись, Гарах, возможно уверовал, что Саша действительно из Москвы, а значит, он действительно заложник. В таком случае и Авель с его русским лицом тоже может оказаться заложником. Теперь сомнения оставались только относительно Иеронима. Авель готов был разделить сомнения Гафара. Человек, ловко обращающийся с оружием, легко находящий выход из неординарных ситуаций. Человек не робкого десятка и, похоже, неплохо образованный. И он же пляжный художник, босоногий сборщик мусора, живущий вместе с внучкой на ничтожный доход.
Они беседовали тихо, полушепотом. Их едва различимые голоса заглушал непрерывный стрёкот генератора. Но вот двигатель начал сбоить. Что-то заскрежетало. Бледный свет начал слабеть. Улыбка Иеронима померкла. Теперь Авель мог видеть лишь размытое светло пятно, образовавшееся на месте лица светлокожего Саши. Смуглых Гафара и Иеронима скрыла темнота. Авель нашарил в кармане фонарик и зажёг его.
Размышления Авеля прервал какой-то звук. Казалось, что-то большое, тёмное, невнятное шевелится в глубине тоннеля. Возможно, это их страхи материализовались и теперь наползают из темноты.
– Что это может быть? Там враги? – проговорил Саша, волнуясь. Он тоже почувствовал неладное. – Мы примем бой?
Авель с удивление услышал металлический щелчок. Саша снял автомат с предохранителя.
– Не думай о людях, как о врагах, и у тебя не будет врагов, – спокойно ответил Иероним.
– Теорема Томаса, – уже более спокойным тоном проговорил Саша.
Молодец! Мужик! Настоящему мужчине снятое с предохранителя оружие придаёт особую уверенность.
– Математика?
– На самом теле Томасов два. Муж и жена. Социологи. Уильям Айзек Томас и Дороти Томас. Теорема звучит так: если люди определяют ситуации как реальные, они реальны по своим последствиям…
Саша хотел сказать ещё что-то, но Иероним призвал их к молчанию.
Они замерли, прислушались. Гафар часто и слишком громко и хрипло дышал. Таким бывает дыхание человека в паническом приступе.
– Будем отстреливаться? – поинтересовался Саша. – Мне страшно!
Эх, избавиться бы от обоих. В подобной ситуации трусость и панический психоз могут принести много вреда. Скорее всего, погибнут оба: и Гафар, и – увы! – Саша. Авель переключил свой автомат на одиночные выстрелы. Что ж поделать! Если потребуется, он застрелит обоих. Стрелять в спину не подло, если речь идёт о спасении жизни или о спасении чести. Он припоминал об истязаемых его недавними товарищами русских пленных, их визг, крики боли, их корчи. В предсмертных муках они потеряли свою честь. Кто знает, каким мукам их подвергнут, если застанут с оружием в руках? Он станет корчиться так же, как те русские пленные под Харьковом?
Авель начал привыкать к подземелью, к его низкому потолку, к сдавливающим стенам, к запаху выхлопа. От ступеней, ведущих наверх, они отошли всего на десяток шагов. Таким образом, за ними оставалась ещё возможность в случае чего включить заднюю.
Всё переменилось внезапно.
Шипящие, стонущие стучащие звуки, человеческая речь, невнятные выкрики и, наконец, хлопок, показавшийся Авелю чудовищно громким. Потом снова шорохи и шепоты, затихающие вдали, поглощаемые непроглядным мраком. Всё услышал, познал, ощутил каждый из них.
Гафар задохнулся, захрипел, кадык его задёргался. Паника!
Саша насторожился. Этот ещё способен сохранять хладнокровие. Этот умён и понимает: для выживания и воссоединения с семьёй ему необходима не только отвага, но и хладнокровие.
Иероним держался так, будто ничего не происходит. Но можно ли на него положиться? Ведь истинные намерения его не ясны.
Авель погасил фонарик. Темнота оглушила. Казалось, будто исчезли не только все источники света, но все звуки и движения воздуха тоже прекратились. Такой чёрной немоты Авель не испытывал никогда.
– Что будем делать? – Голос Саши дрогнул.
Иероним дал необходимые распоряжения. Они показались Авелю и своевременными, и разумными. Он решил подчиниться.
Они двинулись вперед гуськом. Саша светил под ноги художнику фонариком. За ними следовал Гафар. Авель замыкал шествие, не стесняясь время от времени втыкать дуло автомата Гафару меж лопаток. Тоннель узок, поэтому широкоплечий Авель движется бочком. Если дело дойдёт до рукопашной, то сражаться будет трудно. В таком месте толком не замахнёшься. Для сохранения ориентации Авель считал шаги. Они прошли около двухсот метров, когда запах дизельного выхлопа сменился ещё более зловонным смрадом фекалий.
Иероним шагает уверенно. Так двигается человек, точно понимающий и различающий цели своего движения. Одной из них конечно же является Мириам. Иероним ведёт их к своей внучке – в этом Авель уверен на все сто, а значит, он движется в правильном направлении. Касательно же Саши и Гафара всё очень просто. Мужчина должен быть отважен и умён, а если это не так, то такому и жить незачем. При необходимости Авель сделается орудием Божьим – и в мире станет чуть больше порядка.
Авель продолжает считать шаги: десять, двадцать, сто. Тоннель плавно изгибается. За изгибом их ждёт тоненький и невысокий человечек. Странный, потому что не зажмурил глаз, не прикрывается рукой, когда в лицо ему бьёт луч вспыхнувшего фонаря. Лицо у незнакомца тонкое. Иконописные черты не искажены никакими эмоциями. Он словно не чувствует фекального смрада, а глаза его так черны, словно привыкшие к темноте зрачки вовсе не реагируют на яркий свет. Кажется, будто пространство вокруг него огромно, и нет больше низкого потолка, а есть только небо в вышине. Вытяни руку, и ты не ощутишь под ладонью шероховатость железобетона.