Он намекает на что-то вполне определённое и досадное для Авеля. Так не годится. В конце концов, они столько пережили вместе. Они не чужие люди. Они должны выяснить отношения.
– Ты голоден? – спрашивает Авель.
Саша молчит.
– У меня ещё осталась лепёшка…
Однако вытаскивать остатки еды из-за пазухи Авель не спешит. Саша усмехается.
– Я хочу знать твои аргументы.
– Какие ещё аргументы? Ты просто пойми. Я никого не стану убивать за вознаграждение и по заданию фашистов. Ты же…
– Что я? Ну что я?..
Едва сдерживая гнев, Авель делает шаг вперёд. Его указательный палец живёт своей собственной, отдельной от остального тела жизнью. Он ласкает, он оглаживает курок. Если потребуется, выстрел будет внезапным и точным, первая пуля – под кадык, вторая – между бровей.
– Послушай, Амин аль-Хусейни был муфтием Иерусалима. Это было в начале двадцатого века. Первая мировая война только что закончилась. Османская империя пала. Ни о каком государстве Израиль тогда и речи не было. Оно возникнет через тридцать лет. Но Амин аль-Хусейни был муфтием того, что тогда называлось Палестиной или мандатом англичан. Амин аль-Хусейни положил начало вражде арабов и евреев, и когда здесь началась резня, он в 1939-м бежал из Палестины, как думаешь, куда?..
Саша говорит быстро. Горячится. Видимо, судьба иерусалимского муфтия сильно его волнует.
– Отличная историческая справка, – примирительно произносит Авель. – Амин аль-Хусейни – национальный герой местных фаллахов.
– В 1939 году Амин аль-Хусейни сбежал из Палестины в Германию к Адольфу Гитлеру. Он тесно сотрудничал с Геббельсом и Розенбергом…
Саша сыплет фактами. Видимо, начитался всякой полезной литературы об истории Палестины, и Авель постепенно начинает понимать, куда клонит его так называемый товарищ.
– Ах ты грёбаный чистоплюй, – быстро произносит он.
Указательный его палец замирает. Он готов произвести выстрел. До Саши десять шагов. Он не промахнётся.
– Я знаю, что ты думаешь обо мне! – голос Саши звучит торжественно. – Ты считаешь меня ренегатом, предавшим Родину сопляком. Сдриснувшим… ну или как там думают обычно такие, как ты…
– Такие, как я?.. Хочу ли узнать подробности о себе: вот в чём вопрос. Хочу ли я, чтобы ты меня оценивал?
– Ты – фашист!
Авель ждал этого обвинения от труса, и он его получил. Сделав три глубоких вдоха и три глубоких выдоха, он принял решение смириться. Если он выстрелит и Саша упадёт в этот прибой, то скорее всего его смоет в море и рыбы сожрут его тело. Его причислят к пропавшим без вести, дети и жена его проведут долгие месяцы в плену, а в этом мире станет двумя сиротами больше. Нет, тремя. У Саши же, кажется, есть ещё и мать. Имеет ли право Авель обижаться, если лучшие умы мира перестали отличать добро от зла?
– Мы стоим тут с тобой друг напротив друга на чужом берегу, который больше не кажется нам обоим ни уютным, ни спасительным. Мы оба бежали от войны в место, казавшееся нам обоим безопасным. Но война догнала нас обоих…
– Ну и что? – Саша капризно, по-детски скривил губы.
– Надо повернуться к ней лицом и принять бой.
– Я не фашист и не стану никого убивать.
– Вон там, на холме, видишь, оливы? Там колодец. У колодца я встретил человека по имени Наас.
– Наас? Тот, кто чист. Сокрее всего перс.
– Наас говорит, что видел твоего сына. «Голодный русский мальчик» – так он сказал.
Саша зашатался. Пальцы его разжались, и он едва не выронил автомат.
– Осторожней! Оружие не любит воды, тем более солёной.
Щелчок предохранителя. Авель подбегает к Саше. Перехватывает у него оружие, закидывает себе за спину.
– Пойдём! Похоже, нам опять придётся спуститься в этот чёртов тоннель. Может статься, нам повезёт, и добрый горбун Яхо, явившись из лучшего мира по наши души, сбережёт заодно и наши шкуры.
Глава восьмая. Надменные самоубийцы
Иннок сидел, привалившись спиной к колесу джипа. Чёрная влажная ночь, пение сверчков, никаких признаков присутствия людей, лишь метрах в двухстах впереди по шоссе желтели огни прожекторов. Там располагался КПП ЦАХАЛ, который ценой некоторых усилий и потраченного драгоценного времени всё же можно было бы обойти. Иннок обошёл бы КПП непременно, если б не одно обстоятельство. Перед тем как выдвигаться к сектору Газа от общих знакомых, он получил достоверные сведения о месте нахождения своего земляка и одноклассника Вадика Гур-Унгебауна, который успел ещё в СССР закончить суворовское училище в Ташкенте, а потом с небольшим скандалом отбыл в Израиль непосредственно из Бухары, из их общего двора. Иннок смотрел на яркие южные звёзды. Над Святой землёй ночное небо так же черно, как в Бухаре, но воздух, но запахи другие. В Бухаре и день, и ночь пахнет жареным мясом, инжиром, зирой, гвоздикой, а в сезон и дыней. А здесь пахнет прохладным морем и прожаренной солнцем пустыней. Такой вот вкусный контраст, несколько подпорченный миазмами пороховой гари. Но цвет ночи совпадает. Она черна. Чёрная её ткань издырявлена, и сквозь дыры сочится звёздный свет… Иннок ничего не смыслит в созвездиях, поэтому созвездия Святой земли ему кажутся идентичными бухарским созвездиям, отчего возникает иллюзия близости Родины, иллюзия защищенности… Неужели он увидит Вадика? После стольких лет…
– Говорю вам, Америка нам не поможет. У них свои проблемы, – громко и отчётливо проблеял какой-то поц, отвлекая Иннока от созерцания созвездий.
И рассуждения такие же, как в Бухаре. И интонации… И тупость… Так громко блеять в тихую ночь вблизи от вражеского лагеря.
– А правда ли, что в США тоже будет война? Я слышала. Так говорят, – поинтересовался звонкий девичий голос.
– Я слышала, там есть нелегальная армия и она готова к выступлению на Белый дом… Моя подруга – она училась в Америке – видела баннеры «Вход только для мусульман». Там лагеря для подготовки бойцов ИГИЛ[21], – проговорила другая девица.
Девушки говорили на иврите, и Иннок поначалу подумал, будто ослышался. Служащие ЦАХАЛ рассуждают об американских делах – это же настоящий сюр!
– Зяма, скажи, это правда? Ты же жил в Америке! – настаивала первая.
– Жил да не прижился, – ответствовал громогласный поц. – Отряды самообороны действительно есть. Они состоят из бывших полицейских, из тех, кто прошёл военную службу. Эти люди вооружены и регулярно тренируются в тире. Там тринадцать миллионов мигрантов, треть из которых – мужчины призывного возраста. Эти способны на всё. В США жизнь не такая уж безоблачная, но у нас-то…
– Израиль победит! – звонко выкрикнула одна из девиц.
– Тише ты!
Иннок усмехнулся. Они рассуждают о войне в США. Подумали бы лучше о себе, идиоты.
Наслушавшись глупых разговоров, Иннок принял решение. Он демаскировал автомобиль, завёл дизель и подъехал к шлагбауму с зажжёнными фарами дальнего света. На блокпосту Иннока встретила странная компания: немолодой уже, махровый Зяма, стопроцентный ашкенази, рождённый в каком-нибудь Бердичеве, и парочка длинноволосых нимфеток, тут же сделавших вид, будто не способны произнести и слова по-русски. Иннок прочитал имена на шевронах. Так и есть, Зиновий Бронштейн, Абигаль Парцевич и Зиссель Берг. Ну и дела! Этим-то девкам Зяма втирал о гражданских столкновениях в США? На что он рассчитывал? Впрочем, дамы выглядели весьма довольными и помалкивали, пока старший по званию Зиновий с некоторой настороженностью изучал американский паспорт Иннока и прочие, выправленные на любой случай жизни, документы.
– Я смотрю, вы во всеоружии, – проговорил Зяма, освещая внутренность джипа мощным фонарём.
– У меня специальное задание, – отозвался Иннок. – В числе заложников родственники весьма влиятельных людей.
– Выходит так, что родственники влиятельных людей сплошь любители гей-вечеринок, потому и влипают в дурные истории, – проговорила одна из девиц, кажется Абигаль.
Зиссель возразила товарке, дескать, мероприятие в кибуце Беэри являлось не гей-вечеринкой, а просто небольшим рок-фестивалем. Абигаль заспорила, рассказывая о некоторых особенностях публики, ежегодно собиравшейся на фестиваль в Беэри. Обе трещали, как сороки, от чего Иннок быстро заскучал.
– Есть ещё одно дело, – тихо проговорил он, беря Зиновия под руку. – Где-то тут служит мой товарищ. Его фамилия Гур-Унгебаун. Он так же, как и я, из Бухары.
– Русские?
Насторожилась одна из девиц, кажется Зиссель.
– Это тот русский, который повесился, – проговорила Абигаль. – Его зовут Овадья или по-русски Вадик.
– То есть как повесился? – опешил Иннок.
– На верёвке, – был ответ. – Такая вот русская… – она прищёлкнула пальцами, подыскивая слово, – dostoevschina. Подразделение этого Овадьи-Вадика вернулось с очередного рейда в Газу. Ребята рассказывали всякие ужасы про поля руин и штабеля детских трупов. Этот тухлый поц Миша Лабин подливал масла в огонь. У Лабиных половина старшего поколения прошла через концлагеря в Польше. Всякие ужасы про абажуры из человеческой кожи – это их конёк. Я, если честно, в такое не верю. Но Лабин верит. И Гур-Унгебаун верит. Короче, рассказы Лабина об ужасах Газы на Овадью произвели такое тяжёлое впечатление, что на следующий вечер он нализался как следует и того…
Абигаль сделала характерный жест.
– О, Господи! – вздохнул Иннок.
– С Гур-Унгебауном всё в порядке, – раздражённо вмешался Зиновий. – Только пришлось посадить его на губу. Это не наказание, а так… По крайней мере там он всегда под присмотром. И утешение ему подадут при необходимости. Вы можете навестить его там. Думаю, ваш приход пойдёт ему на пользу. Вадик неплохой мужик. Никому из нас не хочется, чтобы он закончил таким вот образом.
– Вы сказали – он под присмотром… Им занимается врач? Психолог?
В интонации Иннока слышалась самая искренняя тревога ещё и потому, что он говорил по-русски.
Обе девицы оживлённо рассмеялись.
– С ним один ливанец. Странный тип. По-моему, сущий бандит или полоумный, – отвечала Абигаль по-прежнему на иврите.