– Есть ли у вас лекарства? – спросила одна из женщин. – Аспирин? Хоть что-нибудь! Мой ребёнок болен!
Иннок полез в аптечку. Аспирин у него, конечно, нашёлся. Перебирая упаковки с препаратами, он чувствовал, как за ним следят внимательные глаза. Женщина, стоявшая рядом с той, что получила от него аспирин, прятала под одеждой автомат, но не прятала лица. У неё были такие же глубокие, как у товарок, чёрные глаза, но в остальном она отличалась и продолговатостью красивого лица, и его выражением без признаков безысходной тоски или смертельной усталости. Наоборот, лицо девушки светилось тем же счастливым азартом, который ощущал и он сам. Девушка казалась европейкой, для маскировки переодевшейся в восточные одежды, героиней американского боевика, девушкой Джеймса Бонда, прибывшей на Ближний Восток для восстановления попранной кем-то справедливости, а значит, она из стана противника и является врагом. Подумав так, Иннок приуныл.
– Британка? – быстро спросил он по-английски, на всякий случай принимая боевую стойку.
– Бухарец? – ответила она с некоторым вызовом и по-русски. – Товарищ Кобальт упоминал про какого-то Штемпа. Не ты ли это?
Иннок сам не свой, отступил на пару шагов, запнулся об упаковку с водой и едва не упал.
– Знакомься, это моя внучка Мириам, – весело проговорил Хоббит. – Ей всего-навсего двадцать один год. Как таких называют в России?
– Молодой кадр, – подавляя изумление, отозвался Иннок.
– Я знаю, где Саша и Авель, – быстро проговорила она. – У Авеля есть телефон. С него я сообщу тебе точные координаты бригады Нааса Надери Афишари Шарифи Ния.
– Что она говорит? – изумился Иннок.
– Помнишь ли ты, Штемп, о том, что Газа не едина? Метин Хузурсузлук и Наас Надери Афишари Шарифи Ния находятся в конкурирующих друг с другом группах, при каждой из которых состоит некий англичанин. Один из них, Дастин Колючка, сущий подонок, но другой, наставник Нааса, будет поумнее. Англичане нам ни к чему, а вот Наас и Метин – оба ценные для нашего дела работники.
Глава девятая. Саша
Ствол автомата в руках Саши дёргался и подпрыгивал. Приклад больно бил в плечо. Свинец рассыпался веером, поднимая в воздух фонтанчики красноватой пыли. Ответка прилетала редко и в виде минных разрывов далеко за спинами ведущих автоматный огонь. Саша, ровно ничего не смысливший в военном деле, тем не менее понимал: весь этот обоюдный обстрел какая-то ерунда, глупая игра, которую нужно как можно скорее прекратить. Прекратить от греха, пока не успели наделать настоящей беды, пока кто-нибудь не погиб.
Они расположились на вершине невысокой, но довольно крутобокой сопки. Её каменистые склоны поросли какими-то колючими кустами. Где-то на склонах пригорка, в расселинах и норах множество змеиных гнёзд, и всю ночь Саша слушал периодически повторяющийся, пугающий пуще миномётной канонады, змеиный шип. Сопка нависала над дорогой, ведущей к контрольно-пропускному пункту. Возможно, по этой причине сопку обходили стороной буквально все, и только «Младшие братья» в лице Саши, Авеля и Мириам решились этой ночью расположиться здесь.
Прежде чем задавать вопросы, Саша перевернулся на бок, чтобы лучше видеть Авеля.
– Послушай, нам обязательно лезть через эту стену? Не лучше ли воспользоваться подземным ходом?
– Мириам говорит, что все ходы запечатаны ЦАХАЛ. Ты же сам видел, сколько оттуда вынесено 200-х и 300-х. Вчера экскаватор рыл братскую могилу…
– Двести и триста – это убитые и раненые?
– Саша, тебе пора бы привыкнуть к нашей терминологии…
– Что такое «ваша терминология»?
– Терминология войны…
– Это не наша война. Это…
Саша хотел сказать ещё что-то конкретное и правдивое, отражающее его ненависть к любой войне, но звук выхода из миномётного ствола заставил его без лишних слов, пряча голову, прижаться губами к горьковатой земле Палестины.
И в этот раз им тоже повезло – миномётчик снова, в который уже раз, попал пальцем в небо. Досчитав до десяти, они подняли головы. Небо над серым железобетоном стены начало светлеть, а это значит, что через несколько минут включится день. Саша давно уж уяснил себе: в этих широтах сумерек нет. День и ночь наступают сразу, словно кто-то включает/выключает миллионноваттную лампочку солнечного света. И в этот раз серая стена воздвиглась из мрака внезапно. Железобетонная трёхметровой высоты преграда. По верху спираль колючей проволоки, как говорят, под током. Мир за этой стеной – предмет устремлений Авеля Гречишникова и его невесты Мириам. За этой стеной, действительно, огромный мир, где нет ежедневных обстрелов, голода, жажды, вырытых экскаватором братских могил для погибших пол обстрелами детей, нет ежедневного разбора каких-нибудь руин, нет мечущихся в панике толп голодранцев. Авель и Мириам хотят вырваться туда, чтобы… Чтобы что? Зажить как-то по-другому? Или принести в ту, закардонную мирную ойкумену на своих плечах новую, ещё более жестокую войну?
С наступлением утра Мириам, как обычно, отправилась на разведку. Снаряжалась она быстро, как бывалый солдат-срочник. Сашин отец называл таких «дедами». В семейном альбоме есть фото Сидорова-отца в солдатской форме и голубом берете с аксельбантами и ромбовидными значками. Эти значки что-то символизируют. Отец рассказывал, да Саша подзабыл. Снаряжение Мириам выглядит иначе: это никаб поверх удобного костюма с дюжиной ремешков и карманов. Под одеждой скрыто оружие. Саша никогда не знал, что это может быть за оружие. Пистолет на ремённой портупее под мышкой? Стилет в кармане на бедре? Пояс со взрывчаткой на талии? Мириам никогда не брала с собой ни пищи, ни воды. Любопытно, почему? Ведь суворовская притча, кажется, гласит, будто хороший солдат обязательно должен быть сыт, одет и обогрет в любое время суток.
Вот сборы окончены. Мириам скатывается с сопки никем не замеченная и присоединяется к пёстрой толпе, которая уже сбилась на подступах к КПП. Через несколько минут Мириам уже движется к контрольно-пропускному пункту по пыльной дороге в толпе голодных бедолаг. У шлагбаума, у баррикады мешков с песком их, как обычно, ждёт жёсткий отлуп. За шлагбаум нельзя. Нельзя никому. За стеной египетская земля. Она не для палестинцев. Возвращайтесь умирать на свои камни. Саша со своей позиции наблюдает за женщинами с узлами в руках, с тачками, гружёнными каким-то скарбом, за бредущими в пыли детишками. Некоторые катят велосипеды. Некоторые тащат гружённые хламом повозки. На блокпосту их встречают молодые мужики в касках, наколенниках с полным обвесом бывалого вояки. Они наставляют на предполагаемых беженцев дула автоматов. Дети плачут. Женщины гомонят. Каждая из них надеется как-то пройти – и ни у одной это не получается. Саша же думает о важном: сколько из них снаряжены так же, как Мириам? Что случится, если каждая из активисток приведёт в действие спрятанное под одеждой снаряжение? Воображение рисует Саше, как в яви, кровавую баню со множеством убитых, с мечущимися в дыму разрывов детьми. Алая кровь в серой пыли – привычная, в принципе, картина, но всё равно страшная. Ему бы вернуться в Рафах и возобновить поиски Насти и детей. В Газе не так уж много людей. Говорят, до начала войны было всего-то два миллиона, а сейчас уж наверняка меньше. Кто-то мог видеть его жену. Язык до Киева доведёт. Ах, только не Киев!
– Послушай, Авель. Как-то всё это странно…
Авель не удостаивает ответом.
– Мы вторую неделю сидим напротив этого блокпоста и никакого результата. Не лучше ли нам вернуться в Рафах?
В ответ снова тишина.
– Послушай, Авель! Я думаю, мои в Рафахе. Понимаешь, мне так кажется…
– Кажется – крестись.
– Ещё у меня сомнения относительно Мириам. Понимаешь, она странная…
– Понимаю…
Авель смотрит даже не в сторону блокпоста, где в пёстрой толпе затерялась и, казалось бы, совсем пропала Мириам. Авель, собственно, ни в какую сторону не смотрит. Авель полностью сосредоточен на каких-то своих внутренних интимных ощущениях. Авель безусловно что-то скрывает. Неделя бежит за неделей. Авель не дурак. Кажется, он понимает, что таким образом им из Газы не вырваться, но всё равно поддерживает каждую новую попытку Мириам морочить им головы.
Девушка, конечно, огонь. И всего-то ей 21 год сравнялся, а она уж верховодит бандой «Младших братьев». «Младшие братья» – говно, дрянь, хлюпики, не стоят доброго слова, даже не бандиты, а так, подбандитки. Сейчас их поприжали, конечно. Но и цахаловцы тоже не орлы. Эта война будет вечной, потому что ни одна из сторон толком не умеет воевать. Авель выудил из небытия даже гумилёвскую теорию пассионарности. Так вот, с точки зрения Авеля эти люди, воюющие на земле и под землёй, давно утратили пассионарность. Палестинцы нищи духом и алчны. Таких купить за два рубля очень даже просто, но никто и двух рублей не даст. Израильтяне погрязли в сибаритстве. Палестинцы умирают молчаливо и обыденно, без криков, без пафоса, как животные. Израильтяне слишком разжирели, чтобы не бояться смерти. Они больше думают не о победе над противником, а о новом исходе. И они побегут. Но куда? На этом, последнем вопросе мысли Саши всегда спотыкаются. Размышления на такие темы слишком изысканны для того, кто каждую минуту озабочен собственным выживанием.
За пару недель Саша привык к автомату, без которого теперь чувствовал себя голым. В дальнем, прошлом, в ином мире такое ощущение настигало его, когда он покидал дом без айфона. В Газе мобильное средство связи являлось не столько подспорьем – здесь не было маркетплейсов, да и кому, собственно, он мог бы позвонить? – сколько представляло угрозу. Несмотря на общую разруху, интернет работал отлично и с его помощью наводились средства поражения, поэтому «Младшие братья» снабдили Сашу рацией, которой он прекрасно обходился. А ведь ещё месяц назад при отсутствии интернета в течение хотя бы пары часов он испытывал сильный стресс. Саша больше не носил традиционных штанов и рубах. Его обычный гардероб состоял из неимоверных, бог знает из чего сшитых шаровар, резиновых сандалий и длинной, широкой, похожей на парус туники. Голову его покрывала арафатка, в которой дочерна загоревший Саша ещё больше походил на кочующего по пустыне Негев бедуина. Авель выглядел примерно так же. Им обоим не хватало только верховых верблюдов. Но верблюды в этих местах дело обычное и наживное. Ещё месяц назад Саша ни за что не взял бы в руки оружие, ведь на свете много других безопасных, менее утомительных и совершенно безответственных и безыдейных занятий, а теперь он готов оседлать верблюда и, подобно Лоуренсу Аравийскому, бороздить пески во главе отряда каких-нибудь неудачливых бандитов.