Саше вспоминались скучные рассказы отца о службе в армии. В 80-е годы XX века всё сводилось к строевой подготовке, зубрёжке устава, походам на стрельбище, бесконечному рытью каких-то канав, сборке-разборке, смазке оружия. Отца угнетала уравнивающая интеллигента и пролетария жизнь в казарме. Отец говорил об армии, как об испытании для мужчины, утверждая, будто она готовит к жизни вдали от мамкиного подола.
Когда-то Саше казалось, что самым важным является рождение детей. И вот дети родились, но рождение внуков стало наиважнейшим для Аси Андреевны. А как же сам Саша? Что является наиважнейшим для него?
А потом Саше припомнился очередной, предпоследний раунд их путешествия по подземным лабиринтам Газы, спонтанные стычки с противником, зияющие раны, вопли и слёзы умирающих израильтян.
Тогда-то Саша и взял грех на душу или…
Авель назвал это боевым крещением.
Короче, Саша помог одному страдальцу.
Осколочное ранение в брюшную полость. Вывороченные наружу кишки смердят неимоверно. Саша великодушно предложил парню, бойцу ЦАХАЛ, обезболивающее, но тот лишь плакал и просил пристрелить. Саша настоял на своём. Перевязка, противостолбнячный укол, обезболивающий укол… Потом он тащил его некоторое время. Куда? Зачем? От усталости и страха разум помутился. Потом в одном из коридоров случайно и на счастье Саша встретил Мириам. Та пояснила в двух словах условия содержания пленных под обстрелами в Газе, где даже для своих, даже для детей не хватает медикаментов. А ещё она отругала Сашу за то, что тот потратил на раненого свои медикаменты. Они толковали по-русски. Цахаловец слушал. Буквально ловил каждое слово, совершенно ничего не понимая.
– У меня обе бабушки и оба дедушки были из России, – проговорил он под конец пространной и убедительной речи Мириам.
Говорил он конечно же на иврите, потому что по-русски ни слова не понимал.
– Значит, туда тебе и дорога, – проговорила Мириам жёстко, и на её милом личике проявилось портящее его злое выражение.
Куда цахаловцу дорога? Что должен в связи с этим предпринять Саша?
– С такой раной он промучается пару суток и всё… – проговорила Мириам по-русски.
Ах вот оно что! Она так тонко разбирается в ранах! И более того, она на что-то намекает. Словно прочитав его мысли, Мириам заявила:
– Немного отваги и милосердия – вот всё, что от тебя требуется.
Сказав так, она исчезла в темноте тоннеля, оставив Сашу наедине с его сомнениями и страхами.
Цахаловец, понявший её приказ куда как лучше Саши, плакал, умоляя о пощаде. Обезбол перестал действовать, и он страдал ужасно. Он напомнил Саше о его жене, о матери – они тоже могут получить рану, и тогда Господь позаботится о них, послав человека с автоматом, который облегчит их страдания. Насчёт матери – выстрел мимо. За Асю Андреевну Саша не волновался. Ася Андреевна занята делом, она ищет Сашу и остальных. Ах, эти поиски – то ещё занятие. Совсем иное дело Настя. Жива ли? Цела ли? Тревога о семье сменялось в душе Саши периодами полного равнодушия. Подспудно он искал. Присматривался, прислушивался к разговорам, принимал во внимание все слухи и домыслы о том, где могут находиться заложники. Чёрт возьми, да он и сам являлся заложником, но кто об этом вспоминал? Выдавая ему БК, улыбчивый палестинский подросток хлопал его по плечу и называл «хорошим солдатом», хотя на самом деле и Саша, и Авель, и множество других людей являлись заложниками этой ситуации.
И вот теперь под ногами у «хорошего солдата» корчится тяжело раненный цахаловец. В истерике, обезумевший от страха и боли, он подставляет лоб. Он хватается за дуло Сашиного автомата и приставляет его к собственному лбу. Цахаловец назвал ему и своё имя – Ицхак. Зачем? Так ли необходимо знать палачу имя казнённого им? В последний миг перед выстрелом Саша подумал о Насте. Возможно, и её кто-то уже казнил…
Ах, Настя, Настя! Бежать от войны и вляпаться в такое! Теперь-то ему ясно: если уж война началась, то от неё не убежать, а потому нет резона ему, мужчине, показывать войне спину, ведь у него двое детей, которых он не сумел защитить. Однако умение достигается старанием, и Саша старался изо всех сил. Он рисовал на бумажных листах формата А4 карты подземных сооружений Газы и достиг на этом поприще некоторых успехов. Его карты были подробны и точны. Неподалёку от приметной оливы, что раскинула свои ветви над древним бедуинским колодцем, он организовал небольшое стрельбище, где пытался тренироваться в меткости стрельбы. Среди руин ежедневно обстреливаемого Рафаха он нашёл растрёпанную и обгорелую брошюру на арабском языке – своеобразную инструкцию по выживанию в безводных местах. Саша старался совершенствоваться, но где тот профессор, который примет у него экзамен на солдатскую профпригодность?
Саша помнил и о цахаловце, которому выстрелил в голову. Тогда он нашёл в себе силы и нажал на курок, а впоследствии целых две недели малодушно уговаривал себя, дескать, это не он, не Саша Сидоров убил человека. Это война его убила. Но на курок-то нажал Саша, а потом ушёл, бросив неподвижное тело в тоннеле без какого-либо уважения к смерти.
Впоследствии Саша ожидал непеременного явления мертвеца во сне. Но случилось «обострение ситуации». Газу в целом и Рафах в частности накрыло чередой обстрелов. За обстрелами, как водится, попёр ЦАХАЛ. Парни в касках и униформе лезли из всех щелей. «Младшие братья» наряду с другими бригадами прибегли к своей обычной тактике летучих отрядов, когда парикмахер, пекарь, официант, вдруг превратившись в боевика, вынимает из-под прилавка, из-под полы, из багажника велосипеда автомат – и начинается. Обратное превращение осуществлялось с той же ловкостью и быстротой. Некоторое время Саша и Авель корчили из себя фаллахов.
Как обычно в таких случаях, бои быстро переместились в тоннели. Короче, по стечению обстоятельств Саша оказался в том самом закутке, где, как ему теперь казалось, неделю назад казнил раненого бойца ЦАХАЛ Ицхака, чьего-то мужа, чьего-то сына. В тёмном душном углу, глубоко под землёй, под изнывающей от ужаса Газой прошлое Саши Сидорова сошлось с его настоящим. На месте убийства Ицхака он почему-то вспомнил Москву, свою старенькую бабушку по отцу, которая, не согласовав это дело с Асей Андреевной, втихаря окрестила его, восьмилетнего, в простеньком новодельном храме в отдалённом московском районе Бирюлёво. Он вспомнил смс-ки матери, полученные им в 2022 году уже после 24 февраля: фотографии гуляний на Патриарших прудах, где и Саша с Настей тоже любили когда-то гулять. Вспомнил зиму, скрипящий под подошвами снег, рождественскую иллюминацию на площади у Никитских ворот. Иногда они с женой захаживали в храм Большого Вознесения. Настя оставляла записки о здравии и об упокоении. Они поговаривали о том, что неплохо бы и им когда-нибудь обвенчаться именно в этом храме, где великий русский поэт венчался с Натальей Гончаровой. Иногда Саше казалось, будто Настя и молиться умеет, и молится о здравии своих детей. Сидя в смрадном углу, где совсем недавно лежали останки убитого Ицхака, обнимая с нежностью автомат, Саша думал, что всё ещё наверное любит Настю и всё ещё хочет с ней обвенчаться… Когда кончится война… Но скоро ли это случится? Сам не свой от тяжёлого чувства вины перед потерянной женой и убиенным Ицхаком, снедаемый тоской по дому, Саша потихоньку молился. Слова молитвы приходили неведомо откуда. Вместе с «Отче наш сущий на небесах» припоминался почему-то и вкус пшённой каши, сваренной на молоке и приправленной сливочным вологодским маслом, аромат земли после дождя, запах детских пелёнок, развешанных для просушки в ванной комнате. Тогда, винясь перед женой и Ицхаком, Саша обещал обоим искупить их страдания прекращением войны.
– Только это будет не скоро. Только это будет не завтра. Ты уж прости меня, Настя, – твердил он.
Авель напряжённо следил за Мириам. Он смог вычленить её фигуру из пёстрой толпы других женщин, двигавшихся теперь в обратном направлении от КПП к Рафаху. Их гнали перед собой вооружённые мужчины. Саша слышал их гортанные крики.
– Здесь не положено находиться!
– Уходите!
И брань. Самая грязная, ужасная брань, которую Саше приходилось слышать. Вооружённые мужчины орут, широко разевая бородатые рты, словно перед ними не женщины, не матери, а животные, овцы, предназначенные на убой. Кого-то бьют прикладом между лопаток или по голове. Авель напрягается. Ах, это, видимо, Мириам досталось. Авель вздрагивает, ёжится.
– Понимаешь, когда ей больно, я тоже испытываю боль, – внезапно произносит он.
– Это любовь. Это пройдёт, – отвечает Саша.
– А ты? Разве ты не чувствуешь боли, когда любимый человек страдает?
– Ну, как тебе сказать… я выдержал.
– Что ты выдержал?
По непонятной Саше причине Авель по-звериному крысится.
– У меня двое детей, и я присутствовал при родах обоих. Мне повезло. Настя рожала легко.
Авель выдохнул.
– Ты, наверное, беспокоишься о жене…
Авель хотел сказать что-то ещё, но один из пограничников выстрелил в воздух. Толпа на дороге заволновалась. Кто-то кинулся бежать. Кого-то сбили с ног. Завопил ребёнок. Одни, другой, третий. Вопли слились с слитный вой. Людей скрыло пыльное облако, в эпицентре которого мелькали какие-то смутные тени.
Саша положил руку Авелю на плечо. Тот вздрогнул.
– Мириам выберется, – проговорил Саша. – Она крепкая и… опытная.
– На той стороне дороги «Младшие братья». Они стерегут вход в подземный ход, о котором египтяне пока не знают. Спуск в подземелье с этого входа пока доступен, а выход… Эта суета, – Авель указал на дорогу перед КПП, – создана специально. Мириам пытается пробраться на ту сторону. Если у выхода есть охрана, она её снимет, и тогда…
– …тогда вы сможете выбраться отсюда.
– Мы сможем, – проговорил Авель, сделав упор на местоимении «мы».
Сказав так, он с сомнением уставился на Сашу.
– Ты, как я понимаю, с нами не пойдёшь, – тихо произнёс он после непродолжительного молчания.