– Мириам, помоги! – взмолился Саша.
Он повторял эту фразу на всех известных ему языках. Готов был бухнуться на колени, и Мириам сдалась.
Мириам быстро шла между палаток, не выбирая дороги. Длинноногий Саша и быстрый на ногу Авель едва поспевали за ней. Вскоре к ним присоединился и Наас. Его окладистая курчавая борода бликовала, отражая лунный свет, словно была изваяна из какого-то полудрагоценного камня. Длинная туника, забавное подобие вафтана с широкими рукавами, портупея, сандалии на босу ногу, арафатка, кинжал и снайперская винтовка – живописный персонаж. Как старший в бригаде, Наас возглавил их шествие, и Авелю пришлось повиноваться. Указания Нааса всегда были прагматичны: туда не ходи – там ЦАХАЛ вчера накидал мин, сюда не ходи – свалишься в воронку, этот подвал приспособлен для незахороненных пока мертвецов, поэтому попридержи дыхание. Ну и так далее.
Они бродили около часа, расспрашивая встречных фаллахов и их жён. Наас расспрашивал палестинцев, используя турецкий язык и фарси. Немногие понимали его. Отвечали, оживлённо жестикулируя. Волнение нарастало. Авель заметил, как дрожат у Саши пальцы, как его ладони оставляют на оружии влажные следы, как часто он прикладывается в пластиковой бутылке.
Наконец они вступили в селение и двинулись по захламлённой грудами щебня и какими-то обломками улице. По обоим сторонам ряды полуразрушенных домов. На месте некоторых кучи каменного мусора. Мало ли они видели всего такого? Но почему же тогда Саша так волнуется? Эх, не наделал бы беды. Но вот перед ними разверзается вход в подземелье. Площадка перед норой – иначе не назовёшь – кое-как расчищена от мусора и обломков. Тут же расположен небольшой импровизированный мангал. Угли в нём ещё горячи. В воздухе витает запах жареного мяса.
– Метин вчера убил козла. Свежевал, жарил мясо, – тихо говорит Наас. – Американец заставил его разделить мясо на всех. Сам не ел. Всё женщинам отдал.
– Американец? Какой американец? – Голос Саши срывается и вибрирует.
– Такой американец, – голубоватые глаза Нааса смотрят насмешливо. – С татуировкой на руке.
Саша расспрашивает Нааса. Вопрос за вопросом сыплются на его пёструю арафатку, но ответов нет. Наас явно опасается последствий своих правдивых ответов. Странно также и то, что Наас говорит с ними только на ужасном английском, делая вид, будто не понимает ни арабского, ни иврита. Это и понятно. На языке, которым ты бегло не владеешь, проще соврать.
Они долго препираются на площадке у норы. Прислушиваясь к их спорящим голосам, Авель осторожно озирается. По обилию бытового мусора чувствуется долгое и постоянное присутствие людей. Воняет дизельным выхлопом: у входа в подвал молотит электрогенератор. Несомненно, в подвале есть люди. Несомненно, каждому вору в Газе известно, что эти люди вооружены и спуску вору не дадут, в противном случае генератора у входа не стояло бы.
– Там десять женщин. Много детей. Там американец, – говорит Наас. – Автомат на предохранитель!
Сказав так, Наас смелой рукой хватается за ствол Сашиного автомата, тянет на себя. Саша недостаточно ловок, и вот уже оружие в руках у Нааса. Он закидывает Сашин автомат за спину. Тогда Саша хватается за нож. Нааса это не смущает. Наас спокоен, потому что не верит в Сашины способности к рукопашному бою. Ах, как он не прав! Многочисленные стычки в тоннелях Газы, в темноте в безвестности сделали своё дело. Наас, конечно, часто находился неподалёку, но по-настоящему в рукопашном бою он Сашу никогда не видел.
– Американец, говоришь? Откуда здесь американец? Зачем? Он врач? – вопросам Саши нет конца, как нет предела его волнению.
Саша начитался статей о продаже людей на органы. Это у него идея фикс. Новый излюбленный невроз. Мириам смотрит на Сашу с жалостью. Авель снимает оружие с предохранителя. Мириам следует его примеру. На лице Нааса отчаяние, но тут появляется Яхо. В такой же широкой и длинной тунике, но без арафатки. Вьющиеся локоны немного запылены и оттого кажутся седыми. Волна волос спускает на спину, но она не способна скрыть заметный горб. Вся фигура Яхо слегка скособочена вправо, отчего он выглядит ещё более жалко. Яхо становится на колени, молитвенно складывает руки.
– Прошу вас не стрелять! – внятно поизносит он. – Там дети! Не надо здесь воевать!
Мириам бросает оружие, опускается на колени рядом с Яхо, обнимает его, шепчет что-то на ухо. Авель различает только:
– Где же ты был?.. Я думала, ты погиб…
Авель в бешенстве отодвигает Сашу плечом. Он бросается в чёрный зев подвала. Он будет делать всё наперекор этому Яхо. О! Он им задаст! Особенно американцу!
Подвал глубок. Авель считает ступени: десять, двадцать. За его спиной стучат шаги. Саша и, возможно, Наас следуют за ним. Саша почти безоружен. Об этом не следует забывать. Авель отчаянно надеется, что Мириам осталась наверху. Пусть обнимает Яхо. Пусть шепчет ему что угодно, лишь бы жила. А он сейчас совершит подвиг. Такой подвиг у любого слезу вышибет из глаз. Такой подвиг, о котором слагают песни. Мириам восхитится своим мужчиной, когда тот бросит к её ногам труп американца.
– «И снег, и ветер, и звёзд ночной полет. Меня моё сердце в тревожную даль зовёт…»[25] Кто-то сзади хватает его за шиворот. Авель валится навзничь, на ступени.
– Умоляю, не пой! Не сейчас! Нам надо войти тихо, незаметно. Избежать перестрелки. Бетонный подвал, пули рикошетят. А там, возможно, мои дети. Понимаешь? МОИ ДЕТИ!!!
А потом Саша попытался вырвать у него автомат. Они борются на узкой лестничной клетке. В запале, в озлоблении не заметили, как кто-то перепорхнул через их сцепленные тела и почти бесшумно заспешил вниз по лестнице.
Авель, не ожидавший от Саши подобной стойкости и решительности в рукопашной схватке, обозлился ужасно. Он бил Сашу прикладом. Несколько раз попал по лицу. У самого оказались сильно изрезаны руки. От более серьёзных ран защитил бронежилет. В конце концов автомат Авеля пропал – скатился вниз по ступеням, в темноту. Авель кинулся следом. Саша – за Авелем. Сумел оттолкнуть и протиснулся вниз по лестнице впереди него. Поймав случайный, невесть откуда взявшийся лучик света, блеснуло лезвие ножа. Значит, Саша ухитрился не потерять своё оружие. Выходит, не такой уж он и баран, не такой уж и ботаник. Авель ухватил его тем же приёмом, за шиворот, дёрнул на себя. Саша не поддался. Наоборот, в тесноте лестничного марша ухитрился совершить захват. Так голова Авеля оказалась зажатой у него под мышкой. Тогда Авель ухватил Сашу обеими руками за талию. Так они и вкатились в полутёмное помещение подвала, окровавленные, растрёпанные, злые.
Подземелье встретило их звериным рычанием и утробным воем. Лающий свирепый голос отдавал команды на незнакомом языке. Отпустив Авеля, Саша невесть откуда выхватил фонарик. Луч света ударил в некрасивое бородатое оскаленное лицо. Раззявленная пасть извергала проклятия. Саша сунул в раскрытый рот нож. Рычание сменилось визгом. Щелчка выключателя Авель не услышал, но лампочка вспыхнула, явив взору Авеля несколько десятков испуганных лиц. Женщины, дети разных возрастов и одно свирепое лицо бородатого турка. Не шибко огромный, но злой, как чёрт, турок уже скрутил Сашу. Заломив руки, поставил москвича на колени. Отбив нож, приставил оружие к незащищённому горлу (в схватке на лестнице Саша потерял всю свою, добытую в боях с цахаловцами, амуницию: шлем и броник). Вокруг них порхал Яхо. Полы широкой туники, как крылья бабочки. Лицо, против обыкновения, тоже злое. Такое забавно-грозное лицо не на шутку обозлённого детсадовца.
В скудно освещённом подвале повисла тишина. Только плакала, раскачиваясь, как кукла-неваляшка, одна из женщин.
– Саша, мой Сашенька пришёл за мной, – тихо повторяла она.
– Настя? – растерянно проговорил Авель.
Услышав собственное имя, женщина уставилась на него, как громом поражённая. Она вовсе не походила на русскую москвичку. Слишком измождённая, слишком смуглая и оборванная, как все палестинские женщины, которых Авелю приходилось видеть до сих пор.
– Они что же, вас не кормят совсем? – пробормотал Авель, делая вид, будто растерян.
– Кормят. Галеты, консервы, шоколад, воды неограниченно. Теперь с едой проблем нет, – ответил ему кто-то писклявым, ломким голосочком.
При этом плотно сомкнутые губы Насти не шевелились.
– Мальчишка – живой свидетель. Кормили, поили, в обиду не давали, – заметил другой картаво-шепелявый голос. – Заботились, как могли. Всё обеспечивали, включая обязательный банный день по четвергам.
– Банный день… – растерянно пролепетали синеватые губы Насти. – Сашенька, убей их. Убей их всех. Они глумились над нами. Они издевались! Банный день по четвергам! Сволочи!!!
Голос её сорвался на визг – и всё взорвалось в какой-то невообразимой круговерти. Авель смог идентифицировать главное: Саше удалось вывернуться из хватки турка и отбить у него нож. Но тут в дело вступил вездесущий Яхо, который лишь мгновение назад обнимал, успокаивая, визжащую Настю. Яхо бросился Саше в ноги. Тот потерял равновесие и едва не упал. Откуда-то, словно гном из-под земли, вывернулся мелкий тощий блондинистый мальчишка. Он хотел также кинуться на Сашу, но был перехвачен картавым и говорливым еврейчиком – устроителем банного дня по четвергам. Еврейчик оказался слабаком. Правый хук Авеля отправил его в нокдаун. Яхо, весивший не более сорока килограмм, был поднят в воздух и отброшен с нарочитым намерением как следует ушибить об стену, чтобы неповадно было с чужими барышнями обниматься. Турка же, на вид нестарого и жилистого мужичка, пришлось одолевать вдвоём. Тут пригодился опыт многочисленных стычек с цахаловцами. Они справились. Через десять минут он хрипел на полу лицом вниз с мордой, замотанной скотчем, и сердобольный Яхо распростёр было над ним полы своей замызганной туники, но снова отлетел в угол от мощного пинка Саши, разбил в кровь лоб и теперь больше походил на озлобленную крысу, чем на ангельского подростка.