– Говорите зачем звали, – с нарочитой мрачностью изрекает он.
– Начинай ты, Роня. Расскажи ему, как космические корабли бороздят просторы Большого театра.
Авель где-то уже слышал это. Несмешная шутка из какого-то фильма времён СССР.
– Я хочу, чтобы ты вступил в наш отряд, – проговорил художник, не поднимая головы. Его рука металась над безнадежно испачканным листом бумаги. Он торопился закончить рисунок, который Авель пока не мог разглядеть.
– В ваш отряд? – усмехнулся Авель. – Палестинских бандитов никто в этом мире не любит. Я не хочу им быть!
– Но ты им уже стал! – изрёк Иннок, приподнимая голову.
– Подожди! – дедушка Мириам слегка пнул Иннока босой ногой. – Мы не палестинцы, и не надо тут фуфло толкать…
– Кто же вы?
Авель всегда отводил глаза, когда видел, как какой-нибудь старик или старуха ломает себя, пытаясь подняться на ноги. Иероним же вскочил на ноги легко, словно кто-то услужливо подхватил его под мышки. Через мгновение монохромный рисунок углём оказался перед глазами Авеля. Развевающееся знамя разделено по диагонали полосой. В верхней части скрещённые серп и молот, надпись СССР. В нижней – лик Спаса Нерукотворного. Древко знамени упирается в знакомый по очертаниям купол, но это не купол Кремлёвского дворца.
– Капитолий, – коротко пояснил Иероним. – Наша цель – восстановление СССР, незаконно разрушенной Республики Советов.
– «От Москвы до самых до окраин, с южных гор до северных морей человек проходит как хозяин необъятной Родины своей»[28], – тихо пропел Авель.
Мысли и образы проносились в его голове сплетаясь, складываясь в причудливые узоры. Странная группа чудаков-фантазёров, эдакий азиатский интернационал, спаянная единой, совершенно фантастической целью, и Мириам в центре этой идеи. Они поженятся, но у них не будет дома. Гонимые всеми, они станут нести никем не разделяемые идеалы по свету. Вспомнился Авелю и Харьков под ударами русского РСЗО. Подумал и о том, как глупо будет выглядеть очень смуглая Мириам харьковской снежной зимой в тёплом пуховике и вязаной шапке. Ах, нет! Что толку вспоминать о Харькове, в который нет возврата.
– Ну и как ты это видишь? – Авель ткнул пальцем в рисунок.
– Мы сражаемся со злыми силами за добро… – произнёс Иероним.
Авель усмехнулся:
– В нашем турбулентном мире добро и зло стали неразличимы. Как определить, кто на какой стороне?
Вопрос был произнесён тоном, как казалось Авелю, снисходительным. Невозмутимого босяка Иеронима Авель воодушевить не надеялся, но подобный тон мог показаться обидным такому бугаю, как Иннок. Однако Иннок не взбесился. Наоборот, глубоко вздохнув, в один заход, без пауз и раздумий выдал проповедь честь по чести:
– Злые силы не имеют национальности. У злых сил нет политических убеждений, нет жалости и сострадания. Я вижу это так: когда-то, в ветхозаветные времена, на поверхности Земли сформировался духовный фронт, по разные стороны которого собирается своего рода материя и антиматерия. С сакральной точки зрения, сосуществование этих двух начал невозможно, поэтому борьба между ними ведётся на взаимное уничтожение. Этот фронт, как атмосферное явление, не подчиняется законам человеческих государств и не зависит от желаний-нежеланий людей. Он, как грозовой фронт, распростёрт над государствами и территориями, не знает пространства и времени. И если государства внизу под ним могут заключать перемирия, вырабатывать меры контроля друг друга в области смертельных для мира вооружений, то по линии этого фронта боевое соприкосновение никогда не прекращается. Иногда так случается, что контуры какого-нибудь государства начинают примерно совпадать с границами одной из сторон этого духовного фронта. Видимо, так происходит сейчас с Израилем…
– Вот только не надо говорить мне за Израиль…
Иннок вскочил, не дав ему договорить.
– Не согласен, – мрачно произнёс он. – Всё, что есть хорошего в Израиле, взято из России. И границы духовного фронта совпадают с границами России! Это как с бесами: пока ты делаешь всё, как им нравится, – они тебя не мучают. Но стоит тебе начать делать что-то наперекор – тут же на тебя обрушивается шквал искушений.
– Хорошо вы так по-русски говорите. Прямо, как мой отец или как преподы нашего аэрокосмического университета…
– Аэрокосмического университета? – переспросил Иннок. – Это в Харькове-то?
– Та да. А шо? – скривился Авель.
– Хохлы и космос – занятно, – рассмеялся Иннок.
– Почему? Что смешного? – нечаянно-негаданно Авель взбеленился сам, ухватил Иннока за одежду.
Смешно, конечно. Иннок выше на голову, да и пошире Авеля будет. Только когда бешенство застит глаза, на такие мелочи перестаёшь обращать внимание.
– Ты – русский! – прошипел Авель. – Москаль!
– Нет! Я – еврей из Америки.
Иннок попытался вырваться. Ткань под пальцами Авеля затрещала и этот треск успокоил Иннока. Ввязываясь в драку, волноваться о целостности одежды – ах, как это по-еврейски.
– Ты русский, потому что хохлов ненавидишь, – настаивал Авель. – Признак русскости: ненависть к хохлам!
– А Тарас Бульба русским был или хохлом? – миролюбиво поинтересовался Иннок. – У меня чисто абстрактный интерес. Когда он задал своему сыну сакраментальный вопрос: «Что, сынку, помогли тебе твои ляхи?» Задавая этот вопрос, кем он был?
– Русским, – с видом знатока ответствовал Иероним.
– Считаете меня хохлом? Мне не обидно, – парировал Авель. – Потому что сам я этим вот Андрейкой себя не ощущаю. А вот кто вы оба такие – это вопрос. Ясно, что не либералы, но кто? Неужели коммунисты? Призрак коммунизма бродит по Ближнему Востоку.
Авель нервно рассмеялся.
Иннок и Иероним не переглянулись. Ни один из них и глазом не моргнул.
– Была такая страна СССР, – повторил Иероним.
– Говорят, фигня была, – фыркнул Авель. – Колосс на глиняных ногах, который рухнул…
Печально улыбаясь, Иероним покачал головой.
– Не рухнул, – тихо проговорил он. – Потому что остались мы. Дело не в национальности. В СССР жил русский этос. И этот же этос живёт в Инноке. Пусть он давно американец, но…
– «Два чувства дивно близки нам – в них обретает сердце пищу – любовь к родному пепелищу, любовь к отеческим гробам. Животворящие святыни! Земля была б без них мертва…»[29] Когда всё кончится, возьму отпуск, поеду в Бухару! Три года там не был!
Иннок выпалил свою тираду на одном дыхании. Казалось, вот-вот он от волнения взорвётся и взрывная волна сметёт Авеля в море. Ладони его разжались. Отступив на пару шагов, он с изумлением заметил на глазах Иннока слёзы.
– А я поеду в Москву, – эхом отозвался Иероним.
– Этос, говорите… – растерянно пробормотал Авель.
– «Изрёк Гораций грозно, отважный Страж Ворот: „Пусть рано или поздно – к любому смерть придёт. И тем почётней гибель, чем безнадёжней бой, за предков пепел, храм Богов, – пожертвуем собой“»[30]. Этот стих олицетворяет римский этос. Ну как, теперь понятно?
Иероним умолк. Иннок, хохоча, аплодировал.
– У меня такое ощущение, что меня вербуют, – проговорил Авель. – Но куда вербуют? Зачем? Вы всерьёз собираете водружать флаг СССР на Капитолий? Для Саши, который, как я понимаю, готов на всё, это война за веру, «…Константинополь должен быть наш»[31]. А те, кому вы собираетесь противостоять? За что воюют они? Арсеналы СССР распроданы. Что у России осталось? Недра? Чернозёмы? За что противнику сражаться?
– Не только. Ресурсы, конечно, важны. У них тоже свой этос. Редьярд Киплинг это сформулировал. Помнишь? «Бремя белого человека» – это не стихотворение, это идеологический постулат. «Твой жребий – Бремя Белых! Как в изгнанье, пошли своих сыновей на службу темным сынам земли; на каторжную работу – нету ее лютей – править тупой толпою то дьяволов, то детей»[32].
– Что же мы можем противопоставить? – скрывая издёвку, спросил Авель.
Иероним ответил без запинки:
– Упование на Господа нашего. Соделал Он сильное рукою Своею, рассеял надменных в помышлениях сердца их. Низложил властителей с престолов и вознес смиренных, алчущих исполнил благ и богатых отослал ни с чем[33].
Авель задумался. А что, собственно, ему остаётся? Хотелось повидать отца. Хоть на минуту. Ему, привыкшему повиноваться не рассуждая, ему, вырвавшемуся из-под семейного гнёта, теперь впервые в жизни добровольно захотелось спросить совета.
– Могу пояснить на примере, – угадывая его мысли, проговорил Иероним. – Украинцам очень хотелось попасть в НАТО и ЕС. И вот они там оказались. Только Украины больше нет.
– Украина есть! – Авель вскочил, готовый драться. – Я Родину не предавал и не предам. Украина есть!
– Украины нет. Твой отец бежал в Америку. Ты хочешь последовать за ним или вернуться на Украину?
– В Украину!.. – Он осёкся. – Нет, если отца там нет, то и мне там делать нечего… Впрочем…
Авель в сомнении уставился на предельно серьёзного Иеронима и улыбающегося Иннока.
– Мои наниматели поручили мне приобрести для Авеля билет в любом, выбранном им, направлении, – серьёзно проговорил тот.
– Твои наниматели в эрэфии. По их представлениям, я хохол, которого надо уничтожить. Я слышал, как они говорили, дескать, рождённые после 1980 года – потерянные поколения, которых под нож. Как я могу им служить, если они меня ненавидят?
– Ненависти нет, – отозвался Иероним. – Есть презрение и жалость.
– Но почему тогда так получилось? Почему там… на Родине война? Только не надо цитат из Библии, пожалуйста. Просто ответьте!
Иероним молчал в явном замешательстве. Наконец-то! Авель сделал его! Никому-никому на свете не понять посконной ненависти русака к хохлу! И уж тем более не понять такому вот чернявому умнику, рождённому бог знает в каких горах.