ампами, на которые приезжали поглазеть зеваки из окрестных станиц. Сейчас витрины были разбиты, кафе заколочены досками, фонари не горели, по мостовой кружил мусор. Дамы пропали тоже, такие нежные, они растаяли, как пена. Вместо них по улице решительно шагали толпы оборванных и грязных мужиков с оружием, сновали торопливые бабенки в деревенских платках, шныряли уголовники и беспризорники, ковыляли калеки.
У парадных дверей из резного дуба с медными ручками в виде ампирных лилий стоял часовой с винтовкой, к штыку был привязан красный бант. Платон остановился, Катерина вцепилась ему в рукав, точно боялась потеряться. Платон достал мандат, развернул. Часовой, не глядя, кивнул, мол, проходи.
Загнанное сердце Донского фронта билось тут, в этом доме. Здесь, в этих комнатах, пытались оживить, поставить на ноги, а главное – заставить драться страшного великана, который бурлящей аморфной лавиной растекся по городу и окрестностям. Хлопали двери. В прокуренных залах толкались люди, вестовые топали по мраморным лестницам, на третьем этаже, где в распахнутые настежь окна была видна сизая полоска Волги, шла жаркая ругань. Платон, оставив Катерину в коридоре, притворил дверь, тихо встал у голландской печки с голубыми изразцами.
– Какой, к чертям собачьим, военный совет?! – Седой, коротко стриженный здоровяк в кителе с золотыми погонами генерал-лейтенанта нервно грохнул кулаком в стол. – Вас прислали отнимать хлеб у мужиков – вот этим и занимайтесь! Не лезьте в военные дела, в которых не понимаете ни бельмеса!
Офицер зло тряхнул головой, оглядел собравшихся. Тот, к кому он обращался, был невысок, усат и черняв, как жук. Жук хитро улыбался.
– Зачем кричите, военспец Снесарев? – Чернявый, весело щурясь, потрогал пальцем красивый гуталиновый ус. – Вы же не в царской армии. Надо со старыми привычками расставаться, гражданин военспец. Меня к вам назначил Совнарком и лично товарищ Ленин, я отвечаю за проведение пролетарской продовольственной диктатуры во всем южном регионе России. И военные вопросы являются составной частью этого вопроса. Создание военного совета Северо-Кавказского округа поможет решить все насущные задачи – как стратегические, так и тактические. А главное – политические. В которых вы, гражданин военспец, в силу своей классовой близорукости, не понимаете ни бельмеса.
Он весело засмеялся, за ним засмеялись и другие. Офицер сокрушенно покачал головой и тоже улыбнулся в седые усы.
– Вот видите, гражданин военспец, – чернявый ласково взял его под локоть, – партия и революция высоко ценят ваш военный опыт. Мы даже разрешаем вам носить ваши золотые погоны, хоть они нашим красноармейцам, что красная тряпка для быка.
Снова смех.
– Мы ценим ваш опыт, но… – Он поднял палец с прокуренным ногтем. – Но нынешняя военная кампания – не сражения буржуазных времен, когда кровь лилась за передел рынков капитала. Боец красной гвардии защищает сегодня интересы своего класса, класса пролетариата и трудового крестьянства. Сейчас не время для личных амбиций.
Он говорил мягким голосом, точно ступая на кошачьих лапах, говорил, нежно поглаживая рукав кителя офицера.
– Придет время, и революция наградит своих героев. Но сейчас герои должны защитить революцию. И без мудрого совета партии даже героям сегодня не обойтись. Поэтому предлагаю ввести в состав военного совета военспеца Снесарева, а также товарища Рюмина. Председателем совета буду я. Какие еще есть предложения?
Собравшиеся одобрительно загудели. Вставая, загремели стульями. Платон увидел Буденного, кивнул ему. Полез за мандатом.
– А вы, товарищ, только что прибыли? – Перед Платоном вынырнул чернявый. – Кавалерист?
– Так точно! – Платон протянул ему бумагу. – Комбат Каширский. Прибыл для прохождения службы.
– Очень хорошо… – Он оглянулся, весело окликнул офицера: – Андрей Евгеньич! Дорогой военспец Снесарев! Поди на секунду, не сочти за труд.
Офицер подошел, хмуро оглядел Платона.
– Вот видишь, уже кует революция новых красных командиров! – Чернявый, прищурив желтый рысий глаз, ухмыльнулся. – А ну-ка, Андрей Евгеньич, проверь мне этого кавалериста на вшивость!
Офицер нервно дернул плечом, наверное от контузии, спросил строго:
– В каких случаях вы будете атаковать в конном строю пехоту противника?
Платон вытянул руки по швам.
– В случае осуществления внезапной атаки – это раз. Во-вторых, при преследовании пехоты противника. И в-третьих, если боевые порядки пехоты расстроены.
– Ну как? – Чернявый лукаво подмигнул офицеру. – Берем командира?
– Мы воевали вместе, – подошел Буденный, хлопнул Платона по плечу. – Добрый кавалерист! Храбрый. И службу знает.
Чернявый одобрительно кивнул.
– Вот и замечательно! – протянул Платону узкую загорелую руку. – Давайте знакомиться. Я – Сталин.
Через десять лет генерал-лейтенант Снесарев станет первым кавалером «Золотой Звезды» Героя Труда. Еще через два года, в январе тридцатого, его арестуют. Дважды приговорят к расстрелу. На расстреле будет настаивать Ворошилов, он не простит генералу докладной записки: «Ворошилов как войсковой начальник не обладает нужными качествами. Он не знает элементарных правил ведения боя и командования войсками». Оба раза вмешается Сталин, расстрел будет заменен десятилетней каторгой. На лондонском аукционе «Сотбис» в конце века будет продана записка: «Клим! Думаю, что можно было бы заменить расстрел Снесареву десятью годами. И. Сталин».
Атака? За секунду до команды горло стискивает ужас такой силы, что в седле едва держишься… И вдруг «Шашки наголо!», и точно взрыв внутри – восторг, страсть, азарт. И нет уже ни страха, ни даже самого тела – ты весь, словно летящая буря, ураган… Сияющая энергия в чистом виде… Божественная, дьявольская ли, уже не разберешь. И одного лишь жаждешь – скакать, рубить. Ничего нет страшней конной лавы в атаке. Ничего нет прекрасней…
Я расспрашиваю деда о войне, я хочу все знать о смерти. Хочу понять, почему мы с таким сладострастием убиваем друг друга? С таким удовольствием и такой изобретательностью. А после воздвигаем мраморные монументы побоищам, устраиваем бесстыжие парады в их честь. Ведь мы врем, когда говорим «зверства войны», нет в звере такого инстинкта. Наш он, человеческий. Вот что я хочу понять…
Дед рассказывает. Дед не лукавит – смысла нет лукавить, если ты уже умер. Слова его втекают в мое сознание картинами, образами. Яркими, как вещие сны. Я вижу небо – в разбеленной синьке кружит плавный коршун, я трогаю камень, глажу его ладонью. Камень теплый и гладкий, от него пахнет летней рекой. У реки звучное имя – Царица, ее стальной изгиб сияет справа. Впереди лежит бесконечная степь, ее пыльный горизонт сливается с линялым небом. Из-за курганов появляются точки, много точек, муравьиными цепочками они продвигаются ближе и ближе. Уже можно разглядеть искорки погон, штрихи штыков. Офицерский корпус генерала Мамонтова.
Эти будут драться насмерть. Дед опускает бинокль, резко, точно рубит, машет рукой. И тут же – бу-ух! – из-за моста ударила шестидюймовая гаубица. Фугас, разрывая небо, как гнилую тряпку, понесся в степь. С левого фланга застучал пулемет, торопливо, длинными очередями. Рано, рано! Вот шпынь-голова! Все патроны сожжет без толку! Офицеры выстроились ровной цепью, выставили штыки, пошли. Да, эти будут драться насмерть.
Снова ухнула шестидюймовка. У Шлыкова снарядов всего два ящика. Фугас пропел, расцвел немым взрывом перед цепью, звук долетел через секунду. Пулемет умолк, и тут же с запада донесся гул, нудный, точно большая муха угодила в паутину. Платон поднял бинокль. «Бебешка», так и есть. Американец-шпион из эскадрильи «Лафайет». Точка в небе быстро приближалась, превратилась в серебристую стрекозу «Ньюпорт-бэби». Через полчаса у белых будет дислокация всей обороны моста.
– Товарищ комэск! – Вестовой, кубарем соскочив с коня, подбежал к Платону. – На правом фланге – конница Эрдели!
– Сколько?
– Полуэскадрон!
Теперь счет пошел на секунды.
Нужно разбить цепь до подхода кавалерии. Ведь если Эрдели подоспеет… Платон выругался, пронзительно свистнул в два пальца. За сопкой, спешившись, ждал взвод черкесов, худых и малорослых, в черных бараньих шапках и черных бурках с острыми удивленными плечами. Взводный Хетагуров что-то гортанно выкрикнул, черкесы по-мальчишески прытко вскочили в седла. Платон прямой рукой ткнул в левый фланг цепи белых. Черкесы, обхватив шеи лошадей, поджарых, со злыми щучьими мордами, рванули рысью. Исчезли в балке, вынырнули на сопке, пыля понеслись в сторону офицерской цепи. Снова заработал наш пулемет. Ему в ответ заколотил белый.
Вот взвод черкесов врезался в левый фланг. Белые дали залп, выставили штыки. Никто не струсил, никто не побежал. Черкесы смяли офицеров, проскочили, развернулись и ударили с тылу. Цепь рассыпалась. Началась бойня. Над головами всадников стальными молниями, вспыхивали кривые черкесские сабли. Офицеры сгрудились, отбивались штыками. Вороньими крылами носились черные бурки, мелькали алые, цвета живой плоти, изнанки башлыков. С правого фланга, спотыкаясь, стреляя на бегу и окончательно ломая цепь, на подмогу своим спешили белые.
Из-за Вдовьей сопки грохнула гаубица, граната пронеслась над самой головой, Платон прихватил рукой фуражку, точно боясь, что сдует. За спиной в небе с треском расцвела черная клякса шрапнели.
– Точно бьет… – Платон крикнул вестовому. – К Злобину давай! Пусть выводит резервный.
Вокруг пели пули, песок разлетался невинными фонтанчиками. Пулемет белых пристрелялся, сволочь, бил по самой кромке бруствера короткими прицельными очередями. Хорошо бы Шлыков его до атаки накрыл. На зубах хрустело, Платон яростно сплюнул сухую слюну, вытер рукой пыльные губы. Страшно хотелось пить.
Железнодорожная станция еще дымилась, из-за нее на лысый холм посыпались всадники. Не мешкая пошли вниз лавой. Конница генерала Эрдели. Платон, придерживая ножны шашки, спрыгнул с насыпи. Над головой просвистела и трескуче грохнула шрапнель, осколки завизжали, сухим горохом зацокали по песку. Кобыла, вороная и рослая, зло захрапела, кося испуганным глазом, прижала уши. Ординарец Сашка вдруг выпустил повод, согнулся, сжав колено руками. Сквозь пальцы брызнули красные струи.