Когда мы возвращались домой, стоял уже вечер, но такой светлый, как бывает только зимой.
Спасателям пришлось остаться в коридоре, потому что они были мокрые, и мне, честно говоря, впервые в жизни было за них неприятно. Словно я вошел в теплую кухню, оставив за дверьми хорошего человека только потому, чтобы он не наследил на чистом полу грязными ботинками.
Я вышел в коридор, чтобы собаки могли хоть перед кем-нибудь поважничать. Я-то знаю Боя, как он ждет, чтоб его похвалили, когда он найдет гнездо с яйцами или отнесет мне портфель. Только теперь он меня удивил. Ни он, ни Страж не понимали, на что они способны. Словно так и полагалось.
Я не мог оставить их на улице. Я обтер сухой тряпкой собачьи лапы и шерсть и взял псов в кухню. Они кинулись к Габочке, обнюхали, похватали лапами и, убедившись, что она жива и невредима, улеглись под стол и задремали.
Вот бы и мне так! Сделать такое, на что никто не способен, — и хоть бы хны, даже не похвастаться! Вот каким бы мне хотелось быть, и я не теряю надежды, что так и будет. А когда думаю о нашем Воке, то надежды у меня прибывает. Сколько он умеет! За что бы ни взялся — все умеет… А слыхал кто-нибудь, чтоб он хвалился? Никто! И восхищаться им не разрешает. А ведь Вок мой брат. Мы из одного гнезда и должны быть друг на друга похожи! Так что у меня есть надежда, и большая. И я этому рад.
А еще я радуюсь, что столько снегу навалило. Мне уже опротивело обивать ноги по дороге в школу. Теперь я великолепно спущусь на лыжах. И вообще, по мне, могли бы и не расчищать дорогу для автобуса. Я бы ходил на лыжах до самой деревни. Обратно, конечно, труднее, и домой я добирался бы уже впотьмах, а этого наши не позволят. Пришлось бы мне ночевать у Рыдзиков под периной, а за такое удовольствие спасибо, это можно пожелать только Аурелю Майбану, который бросает летом в костер живых улиток. Ладно, буду уж ездить автобусом. Да и шофер зимой веселее. Его не пугает черная долина, он смело гонит машину по крутой белой дороге и радуется, что обул автобус в новые покрышки.
— Дюро, — кричит он каждую минуту, — посмотри-ка! Вот это коготки! Видишь узоры за нами? Настоящая вышивка, а?
Нас действительно ни разу не занесло. Новые покрышки врезаются в покрытую снегом дорогу, как гусеницы танка, не гремит разболтанный капот, мотор весело поет тонким голосом, и начинает казаться, что при желании наш автобус мог бы спокойно забраться и на Дюмбер.
Теперь мы уже редко ездим одни. Управление государственными лесами начало спускать бревна по одной из долин, она называется Воловец. Раньше я и не знал этого. Услышал от лесорубов, когда выходили на седьмом километре и сказали, что идут до Воловца. Может, это они сами так назвали долину, когда нашли там какого-нибудь заблудившегося вола. Хотя волы зимой не бродят. Наверное, наткнулись на какой-нибудь старый пень, похожий на вола. Не иначе. Я у них спрошу, и если это так, окрещу летом все долины вокруг нас. Одну можно назвать Коровья, другую Бой и Стражница. Выслежу, куда ходит Жофия к своим диким кошкам, и эту долину назову Жофьиной. И все в таком роде. Потом начерчу подробную карту с названиями, подпишусь и пошлю в Братиславу. Только одну долину, самую большую, оставлю без названия, чтобы в Братиславе могли ей дать мое имя — Трангошева. Неужели я этого не заслуживаю? А?
Кроме лесорубов, теперь ездят автобусом и лыжники. Особенно много их по субботам. Не какие-нибудь там городские туристы, разодетые в пух и прах, а самые настоящие лыжники. Чаще других Юло Мравец из Мыта. Он уже почти готовый слесарь, но с работы его отпускают довольно часто. Бывает, он забирается на Дюмбер по два раза в неделю. На нем свитер из овечьей шерсти и старые лыжные брюки, но ботинки у него блестят. А лыжи!.. Крепления «модерн», я таких не видел даже у самых расфуфыренных лыжников. Руки у Юлы красные от холода, на голове тонкая черная шапочка из материнского чулка. С собой у него кроны три, самое большее десять, — весь заработок он отдает матери, а на то, что сэкономит, покупает книжки о современном лыжном спорте. Когда кондукторша остается в деревне, шофер везет Юлу задаром, а мой отец задаром устраивает на ночлег и кормит. «Когда станешь чемпионом мира, пошлешь мне привет с олимпиады», — говорит отец. А Юло смеется в ответ: «Тогда возьму Дюро в обучение».
Он и сейчас учит меня по воскресеньям. Я лыжник неплохой, но до Юлы мне, конечно, далеко. До февраля Юло ходит еще в подростках, а потом уже станет совершеннолетним и сможет участвовать в первомайских гонках на Дюмбере. Он мечтает выиграть гигантский слалом и «альпийскую комбинацию», и, по-моему, выиграет.
Этот Юло Мравец свой прошлый выходной продлил до понедельника, и утром мы вместе надевали лыжи и мчались на автобус. Он на работу, а я в школу. Шофер подъехал к остановке одновременно с нами, и тогда Юло придумал замечательную штуку.
— Зачем мы будем таскать снег в автобус, — начал он уговаривать шофера через окно, — мы прицепимся сзади, вы нормально поедете, а мы в прицепе за вами. На лыжах. Ладно?
— Ну давай, давай! — засмеялся шофер. — Снимайте лыжи — и марш в автобус, люди ждут.
— Ну, дядя, — начал и я просить шофера, — возьмите нас, ведь мы хорошие лыжники.
— Хорошие… плохие… Сломаете себе голову, а меня за решетку. Лезьте или оставлю вас здесь!
— Посмотрите, — не отставал Юло, уже завязывая узлом на поясе тонкую силоновую веревку, — этот длинный конец проденем под лесенку, и я буду держать его в руке. Вот так. Если я упаду или что-нибудь еще, то веревку отпущу, она выдернется из-за лестницы, и вы поедете без забот дальше, а я или Дюро останемся на дороге. И спустимся за вами на лыжах.
Шофера это заинтересовало. Юло подморгнул мне и протянул тонкую веревку. Я, следуя его примеру, быстро привязался. Значит, он, ловкач, все заранее продумал и приготовил веревки.
— Ну вот, — сказал, демонстрируя, Юло, — как только мы отпустим веревку, вы езжайте нормально. Мы не психи, чтоб тащиться за вами на брюхе. Отпусти — и все. И билет купим, если надо.
В ответ на это предложение шофер засмеялся, явно нам уступая.
— Если идете на своих на двоих, за что же платить?
— В Швеции это дело обычное, — придумывал на ходу Юло. — Зимой вся молодежь так ездит. Называется это скъоринг. А что, вы хуже шведа, что ли?
— Дело ваше, — шофер сел за руль, — но если кто-нибудь из вас расквасит нос, может жаловаться шведам, а я тут ни при чем.
Мы уцепились за веревку, постукали лыжами, чтоб не тормозил прилипший снег, и приготовились.
— Ноги немного расставь, — командовал Юло, — и присядь, чтобы пружинить!
Мотор громко заурчал, нас обдало газом, шофер крикнул «Пошли!» и дал короткий сигнал.
— Внимание! — крикнул Юло. — Откинуться назад!
В эту минуту автобус двинулся, веревка с громким треском натянулась, как струна, какая-то сила сдавила мою поясницу и бросила оземь.
— Отпускай! — крикнул Юло.
Но я так и не отпустил веревку. Вначале я ехал на боку, потом на заду, пока мне, наконец, не удалось подняться и крепко встать на лыжи. А потом все было здорово. Мечта! Скъоринг — лучшая вещь на свете. Ты без всяких усилий мчишься вперед, ветер свистит в ушах, то присядешь, то выпрямишься. Я вообще готов так всю жизнь мчаться на лыжах. Перед каждым поворотом шофер давал сигнал, мы подтягивали веревку и прижимались к автобусу, делая поворот вместе с ним. Ведь если лыжник оставит веревку длинной, то при резком повороте может махнуть прямо в ручей. На третьем километре Юло стал выделывать разные штучки. Ехал на одной лыже, потом на другой, исполнял какой-то индейский танец и выкидывал разные коленца.
Я на это не отваживался, и не потому, что боялся, просто я обессилел от смеха. У деревни дорога выпрямилась, мы забыли о поворотах, и это стало для нас роковым. Мы не заметили большую кучу лошадиных «яблок» посреди дороги.
Вернее, заметили, да поздно, когда растянулись, споткнувшись об эту, еще теплую кучу. Веревка выскользнула из наших рук, и милый старый автобус понемногу исчез вдали, как та «лодочка молодости», про которую поют на нашей старой граммофонной пластинке.
В школу я опоздал, и Фукач чуть не выбил мне палкой зуб, скидывая с моей головы шапку. Что ж, я сам виноват. Я вспомнил о нашем славном финише и уже не смог спокойно стоять на месте. Вот почему он не попал в цель.
Один парнишка дал мне ремень от конской упряжки с восемью колокольчиками. Уже давно я подыскивал что-нибудь в этом роде для Боя и Стража. Хочу повесить им на шею, чтобы звенели, когда собаки возят Габульку на санках. Ремень я разрезал пополам, четыре колокольчика привязал Бою, четыре — Стражу. В восторг они не пришли. Бой, тот просто испугался, кинулся бежать, но чем быстрее он бежал, тем громче звенело у него на шее. А он, дурак сумасшедший, не мог понять, что этот невыносимый звон от его собственного ошейника и что от него он не убежит, даже если бы у него выросли крылья. Страж, тот сразу понял, в чем дело, и остановился как вкопанный. Только временами потряхивал головой, убеждаясь, здесь ли еще они. Я прикрепил колокольчики к санкам — правда, сзади, — пусть звенят, но псов не пугают. Иначе они могут вместе с Габой врезаться в дерево. Ведь сани у нас горные, с лыжами вместо полозьев, и можно на них ехать не только по расчищенным дорожкам, но и в гору.
Возить санки я научил псов в прошлом году. Тогда они были еще глупыми, и мне приходилось держать у них перед носом кусок колбасы. И все равно: когда Бой рвался везти санки, Страж сидел как вкопанный; а когда Страж решал наконец двинуться, усаживался Бой. Потом я их обучал каждого в отдельности, и дело шло лучше. Бой учился охотнее, и ему мы сшили с мамой белую, прямо королевскую упряжь. Теперь оба уже стали умнее, охотно бегают с санями вверх в гору, и когда мы готовимся ехать, сами суют головы в упряжь.
Больше всех они любят возить Габулю, и я им не удивляюсь. Когда она надевает заячью шубку и красную шапочку, обшитую лисьим хвостом, то выглядит настоящей принцессой с далекого Севера. Шарфик белый, вышитый впереди красными розочками, и красные пушистые рукавицы. Внизу лыжные штаны, но их не очень видно. Сядет в сани, возьмет в руки вожжи и крикнет — псы от радости места не найдут. А я бегу за ними на лыжах; они, правда, часто обгоняют меня, исчезая с глаз, и только по крику и пению я узнаю, куда они мчатся. Еще и для этого я привязал к саням колокольчики. Теперь уж сани от меня не скроются где-нибудь в горах.