— Кого это нелегкая принесла? — пробурчал дед Кирилл.
Погода дрянная, кислая, грунтовку развезло. Ветер завывает. Чего в такое время в деревне делать?
Выглянул наружу, прислушался. Ни женского тебе визгу, ни пьяного хохота. И утром дом стоял молча. Никто не выходил побродить по двору, покурить на крыльце. Машины тоже не видать — в гараж, должно быть, загнали.
— Может, Нолик, все нам приснилось с тобой? — спросил старик пса.
Умный зверь поднял ухо, потом мотнул головой.
— Правда было, говоришь? — крякнул дед.
Вышел со двора, опираясь на клюку, прогулялся. Ночным дождем грунтовку совсем размыло, но следы покрышек еще оставались. Кирилл в машинах не разбирался и понял только, что не «Жигули», не «уазик», не трактор. Иномарка в их глушь пожаловала. Значит, москвичи. За здоровьем. Непонятно только, почему из дому носу не кажут. Выглянули бы хоть, целебного воздуха деревенского вдохнули.
Целый день поглядывал в сторону соседа, но поместье продолжало безмолвствовать. А к вечеру — около шести — Нолик залаял. Дед Кирилл посмотрел на часы, проворчал:
— Ну, и что брешешь зря? Автобус рейсовый только что пришел. Небось Аленка в город ездила, вернулась.
Нолик потряс седой башкой.
— Да, верно, — согласился старик. — Аленка-то в больнице, забыл. Не должны еще были выписать.
Снова пошаркал к окну. Выглянул.
Какой-то парень сутулится, еле шагает навстречу рьяному ветру. Шапку на глаза надвинул, шарфом нос обмотал, но все равно съеженный. Это да, у них тут, в Дубравке, ветра знатные.
Нолик продолжал лаять. Кирилл прилепил нос к окну. Столичный гость (хоть и оделся в хаки, ботинки грубые, а Москву за версту видать) тыкнул пальцем в домофон. Калитка скрипнула, пропустила. А дверь в дом и вовсе не запертой оказалась — парень сам открыл, вошел. Что за странная сходка? Одни крутые, на иностранной машине, а дружок — на автобусике рейсовом причапал. Будто встретить не могли, хотя бы от Киржача. Не зря говорят: москвич москвичу волк.
Дед Кирилл хотя бы сейчас ждал громких голосов, что телок вызовут, бухать начнут, музон врубят. Но нет — молчат. Словно старики, как он сам. Скучно, когда такие соседи. На дом даже смотреть перестал — все равно ничего интересного.
А вот Нолик почему-то начал нервничать. По хате мечется, скулит. Кирилл его во двор выпустил — кобель даже дел своих не сделал, мигом к калитке, нос уставил в забор. Дед удивился. Покряхтел. Натянул ватник, болотные сапоги. Тоже вышел на вольный воздух, открыл калитку. Нолик пулей — к забору соседскому. Лает, прыгает, сердится.
— Сдурел ты, пес, что ли? — удивился Кирилл.
Загнал Нолика обратно во двор, запер калитку. Но старый друг продолжал безобразничать, на забор прыгать. Только к вечеру успокоился. А утром — по-настоящему утром, еще солнце не взошло — вдруг начал выть. Тоскливо, словно на покойника. Старик проснулся, заорал:
— Заткнись, образина!
А Нолик морду в потолок вскинул и не унимается. Дед Кирилл в него и тапкой, и палкой — все без толку. К десяти утра нервы не выдержали. Оделся. Собаку бросил в доме. Пошел к соседям. Долго жал в домофон — тишина. Хотя машина точно не выезжала, их грунтовка разбитая — лучший в мире следопыт. И человеческих следов не видать. Почему не открыть-то? Брезгают с деревенскими общаться?
Вернулся домой. Нолик посмотрел грустно и снова завыл. Дед Кирилл поморщился. Напомнило, как супруга преставилась — тогда Нолик тоже скорбной песнью заливался.
Достал записную книжку. Нашел телефон соседа — того, кто дом сдавал. Позвонил. Тот трубку мигом схватил, перепуганный:
— Чего, дед Кирилл? Пожар, что ли? Или буянят?
Старик, смущаясь, объяснил.
Ждал, что сосед — тоже московская птица — насмешничать будет. Однако тот отозвался серьезно:
— Да… Если собака воет, это не есть хорошо. Может, и правда помер? Хотя с чего? Я его видел, когда ключи отдавал. Парень молодой, спортсмен. Румяный. — И попросил искательно: — Дед Кирилл, а у вас там участковый есть?
— Ну, ты скажешь! В Киржаче только.
— Черт, я бы сам приехал, но дел вагон. А вызвать участкового никак нельзя?
— Из-за того, что собака воет? Не, не попрется.
— Тогда так, — твердо молвил сосед. — Ты мой забор одолеть сможешь?
— Ну… я не мальчик, конечно. Но если стремянку взять, перелезу.
— Ой, сделай для меня, пожалуйста, а? Посмотри, что там и как. А я на выходных приеду — отблагодарю.
— Но в дом-то мне как попасть?
— А у меня запасной ключ в тайнике. Под крыльцом. Там кирпичик второй слева фальшивый. Отодвинешь — и бери.
Дед Кирилл хотел пожеманиться. А вдруг, мол, наорут — чего в чужую собственность лезешь, или даже подстрелят? Но взглянул в умную рожу Нолика и почти уверился: некому будет стрелять.
Оделся, взял собаку и стремянку, перебрался в соседский двор. Нолика впустил через калитку. И в дом зайти первым пригласил.
Пес ни секунды не думал — пулей бросился на второй этаж. Дед Кирилл пошаркал за ним. В поместье соседском был первый раз, не забывал по сторонам поглядывать. Богато, на полах ковры, на стенах картины в золоченых рамах. Только тишина уж слишком зловещая.
Впрочем, очень скоро ее разорвал тоненький, жалобный скулеж собаки. Зов Нолика привел в спальню. Дед только взглянул — и застыл на пороге.
На широченном ложе, раскидав голые руки и ноги, с выпученными глазами валялся парень. Лицо распухло, язык выглядывает изо рта. На полу — пустая фляжка. Запах в комнате спертый, сладковатый.
Мертвяков дед Кирилл на своем веку повидал немало, потому пугаться не стал. Только вздохнул. Жаль, когда молодые умирают.
Утра у меня — как у всех. Бывает, пробуждаюсь лениво. Надо — вскакиваю по будильнику. С хорошим настроением или с плохим. Но чтобы проснуться от мигрени — такого прежде не случалось. Причем несчастная головушка не то что побаливала — раскалывалась настолько, что на месте просто улежать невозможно.
Я пулей взлетела с ложа, бросилась в ванную умываться холодной водой, мимоходом взглянула в зеркало — и впала в окончательный транс. Что за мерзкое создание на меня смотрит?! Налицо — то есть на лице — имелся полный комплект возрастных прелестей: носогубки, морщина на лбу, синяки под глазами. За вчерашний бешеный день я состарилась лет на пять.
Любой мужчина бы наплевал. Но я поняла: если не приступить срочно к реанимации, потом и уколы с гиалуронкой не помогут.
Поэтому приказала себе забыть о деле хотя бы на время, включила горячую воду, высыпала в ванну пачку соли с минералами и бишофитом. Нашла аромопалочки, поставила рядом. Приготовила маску-пленку с экстраувлажнением и лифтингом. Пока вода набиралась, вышла на кухню, включить чайник и выпить цитрамон.
Но тут лукавый дернул включить телевизор. И хотя время было самое «домохозяйское», я почему-то попала на криминальные новости. И не переключила их сразу. И успела услышать, как молодой человек встревоженно и истерично вещает:
— Смерть продолжает собирать свою страшную жатву в Центре реабилитации больных аутизмом!
Я метнула в рот обезболивающее и, не отрываясь от телеящика, вдавила кнопку кулера.
— Американский педагог Ричард Саймон, чьих учеников расстрелял подросток, вчера утром найден мертвым в одной из столичных больниц.
Стакан переполнился, вода потекла на пол. Таблетка расплавилась во рту и страшно горчила. Я чертыхнулась, запила наконец лекарство. Про лужу на линолеуме тут же забыла, поскользнулась, ударилась бедром о косяк. Уже падая, вцепилась в дверь — и, конечно, сломала ноготь на указательном пальце.
Худшего начала дня просто придумать нельзя.
А самое обидное — мысли от женского, от реанимации собственной красоты, снова перепрыгнули на злосчастное дело.
Я внимательно досмотрела криминальные новости. Молодой ведущий, несмотря на истеричность, рассказывал довольно толково.
Пару недель назад к Ричарду Саймону вдруг явился Леня Симачев. Просто так пришел. С улицы. Показал американцу свои картины. Ричард похвалил — рисовал мальчик неплохо. И тогда Леня смущенно попросил мистера Саймона помочь ему усовершенствовать мастерство. Американец — он явился в дикую Россию сеять доброе с вечным — подростку отказать не смог. Тем более что уловил: мальчишка пусть не аутист, но с головой у него тоже не все хорошо. И стал заниматься с парнем в свободное время, бесплатно.
Бедняга экспат даже в страшном сне не мог представить, что у Лени на уме.
Иногда мальчик приходил на занятия в группу, поэтому американец всегда заранее говорил ему расписание. И в день убийства — абсолютно без задней мысли — сказал Симачеву, что планирует занятие во дворе Центра, на пленэре. Позвал поучаствовать.
Подросток и пришел. С оружием.
Несмотря на две пули, что получил Ричард от того самого Лени Симачева, полицейские на него давили. Пытались доказать сговор. Несправедливость властей ранимого иностранца глубоко задела.
А позавчера вечером, когда посещения давно были закончены, в больницу неведомым путем пробрался некто Константин Кулаев. Его сын — тоже Костя, талантливый художник и аутист — погиб от руки Симачева.
Кулаев не пытался маскироваться, не закрывал лицо, поэтому попал в поле зрения сразу нескольких больничных видеокамер.
Что конкретно случилось в палате Ричарда, неизвестно, но утром американца обнаружили мертвым. Причина смерти — перелом основания черепа и очаговая травма мозга.
А Кулаев той же ночью улетел в Стамбул. Несмотря на то что на следующий день были намечены похороны его сына.
Я услышала плеск, бросилась прочь из кухни. Ванна полнехонька, вода тонкой струйкой переливается на пол. Ароматная палочка мокрая и раскисшая. Синяки под глазами приняли совсем уж угрожающий, черный вид.
Римма, выбрось все это из головы!
Американца ты никогда даже не видела. Над делом работает целая толпа полицейских. Займись собой!
Я очистила кожу скрабом, протерла тоником. Распечатала пакетик с дорогущей французской маской. И в этот момент зазвонил телефон.