М-да, Римма, ты как всегда: сначала приехала, а лишь потом подумала.
Но и позорно ретироваться стыдно, поэтому я начала отчаянно напрягать извилины.
Позвонить на ресепшен и попросить Ксюшу выйти? Телефоны могут прослушивать. Да и нельзя ей, наверное, уходить посреди рабочего дня.
Может, просто вечером еще раз съездить к братьям Дорофеевым домой?
Но, сама не знаю почему, не хотелось мне посвящать в довольно щепетильную тему кастрации Федора.
Я взялась обдумывать совсем глупую идею: позвонить в Индию Паше и спросить совета у него.
Но внезапно повезло. Или Ксюша — неведомым образом, через эфир, — считала мое горячее желание с ней пообщаться.
Я вдруг увидела: рыженькая минует проходную и торопливо шагает в сторону ближайшего магазина.
Паша в подобных случаях всегда возносил хвалу Иоанну-воину — покровителю сыщиков. Я тоже неуверенно пробормотала: «Спасибо, э… Иван, огромное!» — и бросилась вслед за Ксюшей в супермаркет.
Подлетела к ней сзади — в момент, когда девушка набирала в пакет бюджетные конфетки «Очумелый шмелик».
— Ксюша, привет!
Бедняга шарахнулась. Но сразу узнала. Пробормотала:
— Ф-фу, Римма, напугала.
Бросила своих «шмеликов» и сразу начала упрекать:
— Это ты Ярику про Ольгу наплела?
— Ну… — растерялась я.
А Ксюша скорбно покачала головой:
— Нехорошо. Он обычно молчит, как сыч, но вчера уже всем доложил: Оля скоро за ним приедет.
Я развела руками:
— Другого выхода не было. Он иначе не хотел в Центр ходить.
Рыженькая укоризненно произнесла:
— Я понимаю, но все равно с аутистами так нельзя. Они же особенные люди. Обычный человек подождет любимую — да забудет. А Ярик теперь всю жизнь ее будет караулить. Или еще хуже: сбежит и искать пойдет. От него теперь чего хочешь ждать можно. Очень изменился, все преподы сразу заметили. Такой самостоятельный стал. Говорит лучше. Лейла вообще сказала: надо попробовать, чтобы он школьную программу освоил.
— Я тебе говорю: любовь лечит всех. Независимо от диагноза! — важно произнесла я. А дальше приняла просительный вид: — Ксюша, можешь мне доброе дело сделать?
Рыженькая нахмурилась:
— Опять с кем-то из наших свести? Даже не думай. Про тебя особое предупреждение: внутрь не пускать, если появишься — сообщать сразу.
— Это кто сказал?
— Антонина Валерьевна, начальница.
— А почему?
Ксюша смутилась:
— Она сказала, тут дело резонансное. А ты всего лишь частный детектив. Да еще без лицензии.
— Я в расследование вообще не лезу, — уверенно соврала я. — Мне нужно с Яриком пообщаться. Только так, чтобы Федор не знал.
— А зачем? — Рыженькая, несомненно, умирала от любопытства.
— Ну, ты опять сейчас начнешь: аутист, иной, не поймет. Не скажу. Секрет.
— Тогда помогать тебе не буду, — пожала плечами она.
Отлично. Шанс у меня есть.
— Понимаешь, — задумчиво произнесла я, — Федор на него, по-моему, слишком давит. Приказами сыплет, что твой прапорщик. А я хочу научить Ярика, чтобы не поддавался. Себя в обиду не давал.
Ксюша фыркнула:
— Ты с ума сошла! Как можно учить против Федьки переть? Он и прибить может.
— Глупости. Младший брат для него святое. А я изучала психологию и знаю методику, как противостоять агрессии. Могу любого научить. Даже больного аутизмом.
Пурга редкостная, Ксюша даже хмыкнула:
— Мутная ты, Римма. Ни на детектива не похожа, ни на психолога.
— Главное, что я Ярику помочь хочу.
Она заметила грустно:
— У тебя ничего не получится.
— Нельзя сдаваться, пока не попробуешь.
— Ладно, — важно кивнула Ксюша. — Давай тогда я тоже психологом буду. Посмотри мне в глаза и скажи: ты его не обидишь?
Я твердо выдержала ее взгляд:
— Никогда.
— Хорошо. Сейчас приведу.
— А у тебя неприятностей не будет?
— Ерунда. Навру что-нибудь, — отмахнулась.
Ярик бросился ко мне с просветленным лицом:
— Римма? Про Олю?!
По счастью, у меня имелось, чем его порадовать.
Я достала телефон, открыла галерею.
Фотография балерины — на берегу реки Великой, волосы развеваются, щеки горят — вогнала беднягу в состояние полного ступора. Вцепился в аппарат, ссутулился, склонился низко-низко к экрану. И смотрит, глаз не отрывает.
Я терпела. Ждала. Хотела дать ему вволю налюбоваться. Но на исходе десятой минуты не выдержала:
— Ярик!
Он взглянул, будто не узнает, и вцепился в мой телефон еще крепче.
— Я напечатаю тебе эту фотографию. И вставлю в рамку. И постараюсь, чтобы Оля тебе ее подписала, — бормотала я, ощущая себя последней и абсолютной сволочью.
— Слово? — серьезно спросил парень.
И впервые взглянул не под ноги, не в сторону, не сквозь меня — но прямо в глаза. Боже, какой он красавец!
— Слово, — отозвалась я. И твердо добавила: — Но ты должен помочь Ольге поскорее вернуться к тебе.
— Как?
«А он действительно изменился. Смотрит в лицо. Нормально общается. Почти нормально».
Я поспешно — пока Ярик в просветлении — выдала заготовку:
— Оля уехала, потому что боялась. Мне никто не говорит, что ее напугало. Может быть, ты поможешь?
Он снова потупился. Пробормотал:
— Я не знаю.
— Хорошо. Вы у себя в Центре кушаете?
Ярик ни капли не удивился, что тема внезапно сменилась. Начал подробно объяснять:
— У нас есть завтрак-второй завтрак-обед-полдник-ужин. Каша и борщ невкусные. Булки мягкие. Мясо кислое. Картошка говорящая.
— Это как?
— На ней лежит масло и шипит вот так: «Пшш!»
— А компот или сок вам дают?
— И чай еще дают, но он всегда холодный, потому что мы можем свариться.
— Обвариться?
— Да.
— А таблетки какие-нибудь вам дают?
— Да, — серьезно кивнул Ярик. — Белые круглые и желтые длинные.
— Всегда дают?
— Белые круглые на завтрак и полдник. Желтые длинные на обед.
— А дома ты их пьешь?
— Желтые длинные каждый день пью. А вместо белых мне Федя дает коричневые.
— А вот в Центре те таблетки, что белые, их из коробки достают?
— Нет. Это пластиковый стаканчик.
— А дают их всем?
Пожал равнодушно плечами:
— Мне все равно. Я не видел.
Я повысила голос:
— Ярик, милый! Пожалуйста, вспомни. Это очень важно. Для того, чтобы Оля скорее вернулась.
— Оля мне никогда не давала таблетки! — раздраженно топнул ногой он.
Эй, Римма, горе-психолог. Помни, кого ты допрашиваешь.
— А кто их давал?
— Антонина Валерьевна.
— Ваша начальница? Сама раздавала?!
— Да. Они очень важные и дорогие.
— И сейчас ты их пьешь?
— Нет. Сейчас белые не дают. Только желтые длинные.
— Тоже Антонина Валерьевна раздает?
— Нет. Ксюша.
Меня охватил азарт. Неужели версия подтверждается?! Белых и плоских таблеток в мире, конечно, миллионы, от глицина до аспирина. Но точно так выглядит и андрокур — препарат для химической кастрации.
Все, как говорил Оракул: «Нельзя давать им плодиться».
Эх, раздобыть бы эту белую таблеточку да сдать на анализ! Но Антонина Валерьевна, видно, женщина осторожная. Травить своих пациентов временно перестала. Глупо рисковать, когда Центр под колпаком, у входа полицейская машина стоит.
— Ярик, — горячо произнесла я, — а ты когда-нибудь с кем-нибудь говорил об этих белых таблетках?
— С Олей не говорил.
Боже, это имя я уже слышать не могу.
— А с Федором?
— Нет, — пожал плечами он.
— Антонина Валерьевна объясняла, для чего они?
Он нахмурил лоб:
— Витамины для мыслей. Но Лейла сказала — у меня мысли нормальные, поэтому таблетки надо выбрасывать.
— Лейла?
— Да. Лейла. — Начал раздражаться. — Лейла хочет стать для меня, как Оля. Говорит мне «милый». Но у нее никогда не получится.
— А ты ее слушался? Выбрасывал таблетки?
Покачал головой:
— У меня плохой мозг. Я слушался Антонину Валерьевну. И я все равно не мог их выбросить. Антонина Валерьевна всегда ждала, пока я проглочу.
Больше мучить бедного Ярика я не стала. Но, прежде чем вернуть его в Центр, завела в супермаркет. Там, среди ларьков обувщика, ателье и аптеки, прятался фотоцентр. Фотографию балерины мне распечатали красиво и быстро. Но загнать ее под стекло Ярослав отказался:
— Оля подписать сначала.
— Хорошо, — покорно согласилась я.
Позвонила Ксюше и, пока ждала ее, спросила Ярика:
— Что-нибудь вкусненькое? Конфеты? Мороженое?
— Нет, — вздохнул парень. — Ничего нельзя.
— Аллергия? Или горло болит?
— Слово себе дал. Пока Оле плохо, мне тоже должно плохо.
И на щеке засверкал бриллиант — слеза влюбленного подростка.
Провести утро с близкими. Только этого и хотелось в одинокий, не по-апрельски мрачный день.
Наряжаться и наносить макияж Лейла не стала. Надела под брюки теплые колготки, куртку выбрала потеплее — на холоде предстояло быть долго.
Правда, у нее сегодня рабочий день, но первое занятие только в два. Успеет, если все делать быстро. Быстро почистила зубы, нарезала бутерброды. Сахару в термос с чаем положить забыла. Ну, нечего и пытаться подсластить пустую, никчемную жизнь.
Пока ехала, плакала. Тяжело быть одной. Пустая квартира, холодная постель. А счастье ведь совсем рядом витало. Но в доме надолго не задержалось. Чуть коснулось ее крылом — и опять улетело прочь.
Всех погибших в Центре реабилитации похоронили на одном кладбище, неподалеку от кольцевой. Директриса Лейле шепнула: «Повезло вам. Специальное распоряжение было. А то бы таскались за сто километров».
Но сорок по МКАД в начале буднего дня — тоже испытание. Лейла даже плакать перестала — теперь нервничала, что на работу опоздает, бросалась из ряда в ряд, пыталась, не слишком умело, ускориться. Ей сигналили, крутили у виска, но никто, по счастью, не зацепил. Удалось добраться благополучно. Обычную черно-оранжевую машинку из каршеринга, которая следовала за ней всю дорогу, девушка не приметила.