Отношения свои скрывали — у Лейлы в контракте имелся строгий запрет на внеслужебные контакты с пациентами или их родственниками. В Центре — всегда на «вы», зато до чего сладко было дорываться наконец друг до друга! Гостиницы на час, глухие поляны в парках, крыши домов, даже лифты и кабинка на колесе обозрения.
А потом появился Ричард.
Федор (не лучший в мире аналитик) долго считал: их с Лейлой встречи срываются по объективным причинам. Только через месяц задумался, что у Лейлы и раньше бывали экзамены, работа, простуда, недосыпы и головная боль. Но девушка никогда не отказывалась с ним увидеться. И трубку телефона снимала всегда. А теперь, осторожно, ласково, аккуратно, стала вытеснять его из своей жизни.
Экивоков он не признавал — подкараулил однажды после работы, прижал к стене, велел говорить всю правду.
Запираться Лейла не стала. Призналась честно: новый преподаватель Ричард молод, умен и красив. Плюс не женат, и контракт у него только на год. «А еще в Америке взять под опеку аутиста не позорно, а, наоборот, круто. Прости меня, Федечка. Я ведь тебе всегда говорила, что мечтаю уехать отсюда. Не хочу жить в стране, где на братика постоянно пальцем показывают и смеются».
Уговаривать, унижаться не стал. Даже фингал под глаз на прощанье не поставил.
Но как жить дальше — не знал.
Все вдруг начало раздражать. Работа. Мать. Ярик. Грязь на улицах. Давка в автобусах.
И самое горькое — не с кем даже поговорить. На работе Федор приятелей не завел. Давние друзья-спортсмены еще раньше расползлись кто куда. Мать с братом в собеседники тем более не годились.
Да и о чем говорить? Жаловаться, что девчонка бросила? Позорно и мелко.
Так и копились внутри невыплеснутые обида и злоба. Федя ходил мрачный. Часто задумывался о грустном, глядел в одну точку. Когда работал с учениками, указания выплевывал сквозь зубы. На него даже администратору жаловались, что невежливый.
А один новенький — слишком взрослый и гламурный в сравнении с остальными спортсменами-подростками — как-то дождался, пока Федор переоденется после тренировки. Подошел и спросил:
— Тебе плохо, братан?
— Твое какое дело? — рявкнул инструктор.
— Не ешь, Серый Волк, я тебе пригожусь, — улыбнулся тот. — У меня половина Москвы в друзьях. Кто тебе нужен? Врач? Психоаналитик? Наемный убийца? Или просто поговорить?
Смотрел с таким искренним сочувствием, что Федю, для самого неожиданно, понесло. Дал отвести себя в ресторан и выложил доброхоту по имени Филипп все, как на духу.
Тот утешать Дорофеева-старшего не стал. Наоборот, рассмеялся:
— Девчонка бросила? Тоже мне, проблема. Ты красавчик, спортсмен. Только свистни — десяток других прибежит!
— Ты не понимаешь, — вздохнул Федор. — Лейла была особенная. Удивительная. Не знаю, как жить теперь.
Фил взглянул внимательно:
— Знаешь, Федор. Я, конечно, не психиатр, но в корень смотреть умею. И мой тебе приговор: эта, как ее, Лейла просто катализатором стала. А по большому счету дело не в ней. Ты просто устал. Задолбался. Как хомяк — вечно бежишь по кругу. Работа да брат больной на шее. У тебя что-нибудь еще в жизни есть?
— Лейла еще была.
— Вообще супер. Впахивать с утра до ночи. Инвалида тянуть. И по девчонке сохнуть. А ради себя ты жить пробовал?
Федор не любил, когда капали на мозг, но у Фила получалось совсем не обидно. И глаза жалостливые. И слова правильные.
— Ты ведь спортсмен. Небось с раннего детства, как раб. Тренировки. Сборы. А когда дома — трусы брату меняешь.
— Нет, трусы мать меняла. А в десять лет он писаться перестал, — улыбнулся Федор. И признал: — Но для себя жить я не умею, ты прав. Да и как? Спиртное не люблю. Курить не буду.
— Эх, дурак-дурачина! Спиртное из магазинов я тоже не пью. А ты вино с оценкой двадцать по шкале Дженсис Робинсон[23] когда-нибудь пробовал?
— Чего?
— А буайбес? Конфи из кролика со специями? Шоколад черно-белый?
— Про буайбес с конфи не знаю. А шоколад ел всякий.
Фил расхохотался еще пуще:
— Девственник ты! Шоколад — это секс. Сразу с двумя — с блондиночкой и с брюнеткой.
Федя сложно сходился с людьми, но Фил с его потоком планов, идей, фантазий налетел, закружил, потащил за собой. К паркуру Долматов, впрочем, быстро охладел, на занятия приходил редко. А с Федором виделись почти каждую неделю. Рестораны, бары, ночные клубы, бордели, презентации, тусовки.
Выбраться из депрессии, однако, помогли не вкусная еда, не девочки и не вино, в котором сомелье Долматов разбирался досконально.
Именно Фил подкинул Федору идею создать свой канал на «Ютьюбе».
Дорофеев опешил: «Ты что? Я не смогу! Откуда деньги? Да и канал сейчас у каждого! С десятком, от силы, подписчиков. Смешно».
Но Долматов твердо произнес:
— Если человек — ноль, его никто и не смотрит. А ты — уникальный спортсмен. И паркур — не скрипка. Сальто с сарая хочет научиться крутить каждый подросток. Если с умом к делу подойдешь — обогатишься.
И не просто идею подал. Теребил, заставлял попробовать. А когда Федор взялся, постоянно подсказывал, помогал, одалживал деньги, чтобы купить аппаратуру, подписчиков подгонял.
Развивалось начинание медленно, но Фил клялся: очень скоро Федор станет миллионером.
Дорофеев не очень-то верил, но к первому своему и единственному другу прикипал все больше.
Однажды сидели в баре, смаковали очередное шабли, молчали. Панорамное окно расписывал дождь, фоном играла музыка из «Крестного отца».
Долматов допил свой бокал и вдруг — абсолютно без связи с угасшим разговором — процитировал:
— «Месть — это удовлетворение чувства чести, как бы извращенно, преступно, болезненно это чувство подчас ни проявлялось».
— Чего? — опешил Федор.
— Не чего, а кто. Йохан Хейзинга. Нидерландский философ и историк. Хорошо сказал, да?
— Ну… нормально.
— Как там твоя бывшая поживает? — подмигнул Долматов.
Федор поморщился: зачем больную тему поднимать? Только забываться начало, и тут опять соль на рану. Буркнул:
— А чего мне до нее?
С Лейлой он изредка пересекался в Центре. Сухо здоровался. Она вежливо кивала.
— Странный ты, — вздохнул Фил. — Тебя кинули — а ты утерся и дальше пошел.
— А что мне, на коленях перед ней стоять? — нервно хмыкнул Федя.
— При чем здесь колени? Ты ни в чем не виноват. Виновата она.
— Сердцу не прикажешь.
— Бред! — взвился Долматов. — Запомни, Федя. Ты не сопляк и не быдло. Нельзя позволять, чтобы тебя бросали.
— Не понимаю.
Долматов улыбнулся:
— От меня в седьмом классе тоже девчонка ушла. Так я угнал мотоцикл и сбил ее. Насмерть. Теперь жалею.
— Ты шутишь?
— Нет. Я не о том жалею, что она сдохла. Жаль, что слишком просто получилось, слишком скучно. Никогда нельзя убивать сразу. Тут как в кулинарии: все должно быть со вкусом, со смаком. Сначала уничтожаешь тех, кого она любит. Наслаждаешься ее горем, слезами. Получаешь приятное послевкусие. А главную жертву оставляешь напоследок. Режешь ее кожу на ремешки и ловишь кайф, когда она вопит и молит о пощаде.
Увидел, как вытянулось лицо Федора. Хихикнул:
— Расслабься. Я пошутил.
— Ты сумасшедший, — с облегчением произнес Федя.
Однако слова нового друга крепко запали в душу.
Нет, он ни в коем случае не собирался убивать Лейлу. Но Ричарду — счастливому, розовощекому, довольному американцу-котяре — смерти желал, что скрывать. Стереть бы навсегда с его лица эту гадкую улыбочку удовлетворенного любовника!
Впрочем, путей, как уничтожить врага, Федор не видел. Нет, сам процесс убийства его не смущал. Хоть пулю всадить, хоть битой по голове. Только вот потом в тюрьму идти совсем не хотелось.
Филипп не напоминал о странном их разговоре. Однако вскоре пришел на занятие по паркуру вместе с нескладным, дерганым, постоянно кривящим рот подростком.
— Кто это? — шепнул другу Федор.
— Исполнитель, — подмигнул Долматов.
Болтовни о постороннем на тренировке Дорофеев не допускал, странного парня больше не обсуждали. Занимались отработкой сальто назад. Федор сразу понял: паркур подростку не понравился, больше он не придет. Подросток даже до конца тренировки не дотерпел, сбежал.
А Фил с Федором — уже по традиции — отправились после занятий выпить по бокалу вина.
Долматов хитро улыбнулся:
— Специально приводил тебе показать. Скоро парень прославится.
— Уж точно, не в паркуре.
— Нет, не в паркуре. Ленчик — редкий типаж. Мало кто решится нашу сонную столицу встряхнуть. А Ленчик готов. И у отца его есть ружье. Код от сейфа пацан знает. Сечешь, к чему я?
— Пока нет, — отозвался Федор. Однако по коже побежал приятный холодок.
Долматов спокойно продолжал:
— Ленчик — не трепло. Он реально чокнутый. Только примитивный. Хотел банально одноклассников пострелять. Но я его отговорил. Предложил кое-что интересней.
— И что же?
— Твой инвалидный центр — он хорошо охраняется?
Федор вспомнил потрясающие глаза Лейлы — влюбленные, зеленые, в крапинку — и решительно запротестовал:
— Нет. Не смей.
— Да ты не бойся! Цацу твою Ленчик не тронет. Ее ты сам убивать будешь, — фамильярно успокоил Долматов. — Давай ему американа скормим. И с десяток дебилов заодно. Отличный план, по-моему. Парень прославится. Ты свою проблему решишь.
— А ты? — мрачно взглянул на приятеля Федор.
— А я получу эстетическое удовольствие.
— Нет. Это дикость и чушь.
— Как знаешь, — не стал уговаривать Долматов. — Я тогда Ленчика куда-нибудь еще приспособлю. Эффектных точек в столице много.
Расстались холодно.
Федор не спал всю ночь.
Он уже знал: Филя не треплет. Тот успел рассказать ему о своих убеждениях. Долматов не абстрактно ненавидел малые народы, убогих, спившихся. Он — действовал.
Однажды, за сырами и калифорнийским вином, Фил с хитрой улыбкой сказал: