– А, понимаю! Ты ходил к тюремному психологу, месить дерьмо…
– Зачем?
– …мол, всем хреново в этой хреновой песочнице…
– Зачем?
– …рыться, рыться в рваных игрушках…
– Зачем?
– …ты сидел и думал о том, что позади, пока я думал о том, что впереди, а потом…
– Лео, да послушай же! Зачем ты это делаешь?
Феликс встал. Он больше не шептал.
– Лео?
– Потому что это мой единственный шанс.
– Нет. У нас было несколько шансов.
– Через два дня мы сделаем то, что полиции окажется не по зубам. Легавый Бронкс останется в дураках, а мы скроемся.
– Скроемся?
– Насовсем. После такого налета тут оставаться нельзя. Вот почему мы с тобой сейчас разговариваем. Я не хочу исчезать без тебя и без Винсента.
Проще бывало ответить, когда старший брат говорил насмешливо, высокомерно. Сейчас он говорил серьезно. По-настоящему. И требовал внятного ответа.
– Мне не нужны твои ворованные деньги, Лео. Я принял решение задолго до того, как ты сел, и ты это знаешь.
Взгляд на закрытую дверь столовой. За ней как будто звонки: два высоких звука, два пониже, снова два высоких.
– Так что я не участвую. Ты и тогда говорил – один раз. Как говоришь сейчас. Но ты будешь продолжать, продолжать, продолжать. Я это знаю. И ты знаешь, Лео. А я такой жизни не хочу.
Снова звонят. Ну точно. Потом мамины шаги и шум кухонной вытяжки, пробившийся, когда она открыла дверь столовой.
– Лео, это к тебе.
Шум вытяжки в сочетании с запахом почти готовой жирной рыбы с петрушкой. Но у заглянувшей в комнату матери вид был не такой радостный, недавнее предвкушение ушло.
– Полицейские. Хотят поговорить с тобой.
Дверь приоткрыта. Можно заглянуть в кухню. Двое мужчин и женщина. В верхней одежде, в уличной обуви. Но несмотря на гражданскую одежду – явные полицейские. Обоих мужчин Лео смутно помнил – он видел их утром, они проезжали мимо в обычной черной машине: постарше, с седыми усами, и помоложе, накачанный и загорелый. Он еще тогда сообразил, что эта парочка – высланный вперед авангард, который должен подтвердить: Лео Дувняк находится здесь, в доме.
Грабителя застрелили, его оружие упало на землю, так что Бронкс наверняка явится, но неизвестно, когда. Он угадал и ход мыслей легавого: взять его в доме матери, снизить вероятность сопротивления.
Обеденное время. До вечера еще далеко.
Они вполне успеют провести второй этап – визит домой – потом. Если что-то изменится… Тогда визит домой (предположим, один из автоматов попал к Бронксу) растянется, займет больше времени, чем он рассчитывал. Но изменить план – совсем не значит ухудшить. Новые обстоятельства всегда можно, всегда дóлжно, оборачивать в свою пользу. И он знал, как. Он воспользуется дневным допросом, чтобы спровоцировать этого гада, увести Джона Бронкса в неверном направлении, добиться, чтобы через два дня, когда они нанесут последний удар, легавый оказался в совершенно другом месте, дважды одураченный.
Лео пожал плечами и поднялся; Феликс подался вперед, прошипел никогда больше не говори со мной об этом. Он улыбнулся матери, погладил ее по щеке, как она гладила его вчера вечером, прошептал все устроится, мама, и вошел в кухню. Огляделся. Посмотрел в окно. Две машины на подъездной дорожке, в одной еще один полицейский, ждет его.
Но не Бронкс. Где он, мать его?
Он повернулся к седому.
– Что надо?
И получил ответ. Но не от того, кому задал вопрос, – от женщины, не намного старше его самого.
– Меня зовут Элиса Куэста. Надо, чтобы вы поехали с нами. На допрос. Нам нужна от вас информация.
Лео посмотрел на нее: высокая, стройная, невозмутимый взгляд. Такими же глазами смотрела на него мама, не укоризненно, не печально, легкие радость и предвкушение сменились доспехами прошедшего через многое человека, которые она надевала, когда братья были маленькими – доспехами, выкованными из ничего, и оттого такими тяжелыми. Лео молча кивнул, неважно, что именно он попытается сказать ей прямо сейчас, пошел к двери, к полицейскому на подъездной дорожке.
– Мы забираем вашего сына на допрос, но обыск проведем сразу, поскольку он указал ваш адрес как место нынешнего проживания.
Бритт-Мари посмотрела на молодую женщину из полиции. Обыск? Здесь? В ее доме? В ее новом безопасном мире? Который она сама выбрала, который построила, оставив за спиной стыд, постоянные шепотки о семейке уголовников?
– Я не понимаю.
Чужие люди станут рыться в этой ее новой безопасности, а новые соседи станут смотреть?
– В таком случае я хочу видеть ордер.
Даже тогда они не рылись в ее доме. Неужели случилось кое-что похуже? Неужели Лео сделал кое-что похуже? Он вчера вернулся поздно. В основном катался, мама.
Она как раз хотела повторить свой вопрос женщине, которая, кажется, командовала этой маленькой полицейской группой, когда ощутила надежные руки у себя на плечах – кто-то обхватил ее сзади.
– Он им не нужен, мама.
Руки повернули ее, обняли. Феликс.
– В этой стране полиция может войти в дом и перевернуть его вверх дном без всяких ордеров. Достаточно, чтобы прокурор встал не с той ноги.
– Полагаю, вы Феликс.
Элиса посмотрела на молодого мужчину – выше старшего брата, как-то грубее, и настолько же темный, насколько брат – светлый.
– Да.
– В таком случае я хотела бы…
Она достала из кармана куртки бумагу.
– …чтобы вы проверили, правильно ли здесь указан…
И показала на строчки в самом низу.
– …домашний адрес.
Он кивнул:
– Да. Все правильно.
– И вот это, в самом низу… вы можете подтвердить, что это правильный домашний адрес вашего младшего брата?
– Да.
– Спасибо. Я была бы благодарна, если бы вы внизу, вот здесь, записали, где я могу найти вас в дневное время.
Она протянула ему ручку; в этот же момент Бритт-Мари открыла духовку и вынула лосося. Сливки чуть подгорели. Она тяжело опустила форму на плиту. Глухой звякающий звук.
– Я требую, чтобы мне объяснили, в чем дело! Вы уводите одного моего сына и собираете информацию о двух других! Хотя они отбыли срок в тюрьме и провели два года на свободе – и за это время не совершили ничего такого, что могло бы вас заинтересовать!
Женщину из полиции, казалось, никак не задело, что на нее кричат.
– Сожалею, но это рутинная процедура, которая – мы надеемся – покажет, что никто из ваших сыновей не попадет под следствие.
Бритт-Мари смотрела на женщину не отрываясь, но слышала совсем не то, что ей сказали. Она слышала совсем другое. Гардероб скрипел в ее спальне, вешалки позванивали, их швыряли на кровать, вот кто-то выдвинул ящики комода, в них сложено ее нижнее белье. Бритт-Мари бросилась туда. И подоспела как раз когда содержимое комода вытряхивали на пол. Ящики ночного столика уже были перевернуты, а теперь полицейские выкидывали ее носовые платки и постельное белье из углового шкафа. Бритт-Мари переступила порог, готовая протестовать, но рядом с ней возникла женщина из полиции.
– Бритт-Мари, если вы уйдете отсюда, я прослежу, чтобы с вашими вещами обращались должным образом.
Элиса подождала, пока хозяйка скроется в кухне.
– Прекратите.
Оба полицейских посмотрели на нее, но продолжили шарить среди трусов и наволочек.
– Я сказала – прекратите.
Теперь они прекратили.
– С этой минуты обыск проводится как следует. Мы никуда не торопимся. Единственное, чего вы пока добились – это свели на нет всякое доверие и желание сотрудничать с нами, а нам может понадобиться помощь этой женщины.
Элиса оставалась в спальне достаточно долго, чтобы констатировать: оба полицейских услышали и поняли ее; потом она вернулась к женщине, стоявшей у плиты спиной к ней и отскребавшей горелую корочку с лосося.
– Извините, Бритт-Мари. Я знаю, каково это. Как будто в дом вломились бандиты. И орудуют прямо у тебя на глазах.
Бритт-Мари ничего не ответила, хотя молодая женщина из полиции изо всех стал старалась быть любезной. Она даже не повернулась – у нее уже просто не осталось сил. Отковыривала вилкой подгоревшие сливки, бросала в мусорный пакет, потом оторвала кусок фольги, чтобы прикрыть посуду с лососем. Слушая, как те двое продолжают перерывать все в доме, но – поспокойнее, не так шумно… женщина, главная в группе, открывает и закрывает за собой входную дверь, идет по дорожке, к машине с Лео на заднем сиденье.
Именно в этот момент Бритт-Мари поняла: то, что она только что пыталась сделать, собрать сыновей вместе, никогда не удастся. Уз ы порвались, веревка растрепалась и перетерлась.
Стерильный кабинет. Тесный, как большой шкаф. Посредине – простой стол с монитором, 16 дюймов. Все. Голые стены. Освещение так себе.
Но – чашка серебряного чая.
Джон Бронкс обхватил руками горячую чашку, пригубил.
Серебряный чаек. Немыслимый в прежней жизни. Пока врач из полицейского управления не объяснил ему пять лет назад, что он, Бронкс, к тридцати пяти годам уже выпил всю свою норму кофе. Как странно: простейшая вещь – кофе, который просто есть в твоей жизни. И которого в твоей жизни больше не будет. Не пустота от невозможности принять двенадцать доз кофеина, абстинентный синдром ушел через пару недель; усталость, головная боль, дрожь в руках появились из-за нарушенных привычек. Не помешивать ложечкой в горячей чашке, не обхватывать ее пальцами, не ощущать, как теплеет от кофе в груди. Именно тогда он вспомнил дедушку. Этого старого седовласого человека, умного и приветливого. Дед начинал каждое утро с чашки того, что он называл «серебряный чаек». Обычной горячей воды. Позволяя себе время от времени роскошь, он добавлял в кипяток чайную ложку сливок. Когда Бронкс на следующее утро явился в управление и опять ощутил эту проклятую пустоту, он пошел в кухоньку, включил чайник и приготовил первую в своей жизни чашку собственного серебряного чая. Привычка, по которой он скучал, заменилась новой. Тоже горячее, чтобы держать в руках, тоже – чтобы распространилось тепло в груди.