Он нарочно медлил, не смотрел, сколько там, в пластиковом отделении. Но знает, сколько примерно ему хочется, чтобы там оказалось: чтобы хватило на все. Теперь Лео все же заглядывает туда. Там, как и следовало ожидать, лежат купюры. Пятерки. Но не та сумма, что ему нужна, он почти уверен в этом. Он собирает, считает.
Двадцать семь пятикроновых бумажек.
Сто тридцать пять крон.
Не достаточно. Ведь не достаточно? Ведь этих монет не хватит на все?
Его усердные руки, раскладывая деньги, сталкиваются с медлительными руками Феликса. Три кучки. Разной высоты. Он молча считает. Сорок семь крон и пятьдесят эре.
Итого сто восемьдесят две кроны пятьдесят эре.
Он торопливо идет в свою комнату, за бумажкой, лежащей на динамике, который он сам собрал и который высотой почти с Винсента. Глубокий вздох – и он разворачивает бумажку. Куртка, 99,50. Парик, 125. Сигареты, 14. Краска, 28,50. Вата, 20. Все это он не может нигде стащить. То есть может, но хороший план подвергает преступника риску попасться всего один раз. Во время главного удара. Велосипед для бегства – это единственное, что он может взять без риска. Накануне ночью.
– Не хватает сто четыре пятьдесят.
– Не хватает?
– Да. Мне нужно двести восемьдесят семь крон.
– На что?
– На Лассе-Наркоту. Но я знаю, где взять остальное.
Молоко, пятьдесят миллилитров. Он отмеряет чуть больше, чем в рецепте. Манка, четыре столовые ложки, манку он отмеряет точнее. В конце – соль, немного, сколько захватят указательный и большой пальцы. Большой деревянной ложкой размешивает широкими кругами, помешивает все время, помешивает, помешивает в кастрюле, каша не должна пригореть, если пригорит – ни Феликс, ни Винсент есть не станут.
Феликс в это время накрывает на стол. Тарелки, ложки, салфетки, стаканы. Подтаскивает стул к мойке и шкафчику, снимает пакет с сахарным песком и стеклянную банку с корицей. Они одни – можно сыпать, сколько хочешь.
– Феликс, разбуди Винсента.
– Я уже заглядывал к нему. Он еще… Сколько он еще будет так? В бинтах? Всю жизнь?
– Нет, не всю жизнь. Я его выманю из бинтов.
Феликс идет. Но не к комнате Винсента, а к коричневой пластмассовой корзине для белья, возле входной двери, она поменьше той, что в ванной, мама носит ее вниз, в прачечную. Он шарит среди грязных трусов, и носков, и футболок и выуживает джинсы. Для него они маловаты.
– Феликс?
Лео на миг отвлекается от плиты и кастрюли, в которой надо помешивать – увидел в прихожей джинсы, которые, он уверен, принадлежат Винсенту.
– Ты чем там занимаешься?
– Я подумал… Нам же надо к маме. Сейчас можно сделать, как ты сказал – выманить его. Из мумии.
Феликс направляется в комнату к Винсенту, но Лео хватается за джинсы.
– Нет.
– Почему?
– Погодим пока.
– Все равно я хочу спросить.
Оба тянут штаны к себе, с одинаковой настойчивостью. Наконец Феликс выпускает джинсы, но из хватки за запястье ему удается вывернуться.
– Если мы… Лео, черт… если мы разрешим ему пойти с нами, он же должен снять с себя эти дурацкие бинты! Ты что, не понимаешь?
– А как, по-твоему, выглядит мама?
Феликс вдруг останавливается, словно споткнувшись. Замирает.
– В каком смысле?…
– Лицо. Из нее же кровь лилась, как из свиньи. Как по-твоему, сколько на ней бинтов? Я не хочу, чтобы Винсент видел ее. А ты?
Тут Феликс понимает, о чем говорит его старший брат. Он почти не видел, как маму избивали. Не помнит, что было, когда папа ее бил. Эти удары провалились в большие черные люки его памяти.
– Лео!
– Что?
– А как, по-твоему… она выглядит?
Феликс искоса посматривает на старшего брата, словно это все, что он отваживается сделать, словно ответ тогда будет не такой страшный.
Лео видел избиение, даже вытирал мамину кровь.
– Скоро узнаем, братишка.
Горит.
Пахнет горелым.
Каша. Сраное молоко. Лео сдергивает кастрюлю с плиты, наливает холодной воды, выковыривает деревянной ложкой бурый ком и вываливает его в мусорное ведро. Скребет и трет дно кастрюли, потом обнаруживает коробку с проволочными мочалками, и горелая корка наконец отходит полностью.
Он снова отмеривает крупу, молоко и соль, начинает мешать, по кругу, по кругу.
Открывается входная дверь. Кто-то, у кого есть ключи.
– Доброе утро.
Женщина. Не очень молодая.
Агнета.
Ей, наверное, дала ключи мама или соцтетка.
Лео бежит к окну, открывает пошире, пусть эта дура не думает, что он не в состоянии сварить кашу.
– Ну что? Уже завтракаете?
Агнета встает в дверном проеме, взглядывает на мальчика у кастрюли, на накрытый стол.
– Нет еще. Феликс собрался варить кашу, но он не умеет, ее надо все время помешивать.
– А я кое-что купила… так что будет у вас завтрак. А в другом пакете – обед и ужин.
Она открывает холодильник, распаковывает покупки, прячет их, потом ставит еще что-то в буфет.
– Завтра утром тебе не нужно будет заходить к нам, я все сделаю. Я готовлю этим двоим завтрак, после того, как… в общем, готовлю…
Тихонько стучат по дверному косяку; оба рефлекторно оборачиваются на звук.
Феликс.
– Он не хочет. Мумия ничего не хочет.
– Оставь его в покое, Феликс. Поест потом.
Первый пластиковый пакет пуст, Агнета как раз принимается за второй – и замирает.
– Так… вот это вот все еще на нем?
– Да. И по-моему, его так оставлять нельзя. А Лео со мной не согласен.
– Феликс, я такого не говорил. Я говорил, что мы не можем заставлять его. Ни снимать бинты, ни идти с нами к маме.
У каждого свое мнение, каждый уверен в своей правоте. Агнета понимает это и оборачивается к обоим попеременно.
– Я… тут я согласна с Лео. Не стоит снимать бинты, пока человек к этому не готов. Сначала надо прийти в себя. Я побуду с Винсентом, пока вы навещаете маму.
Вот теперь каша отличная, и Лео наполняет две из трех выставленных на стол тарелок.
– Но я хотела поговорить с вами еще кое о чем.
Она дожидается, пока Лео вымоет кастрюлю и сядет.
– Сегодня ночью…
Еще даже первый бутерброд не готов.
– Я проснулась. От того, что кто-то бежал по лестнице. Или мне показалось, что я проснулась от этого. По звуку – бежали мимо моей двери, вверх до этого самого этажа. Потом, как раз когда я снова уснула, я опять проснулась. От сильных ударов. Как минимум – двух. Может, трех. Как будто кто-то… стучал в стену. Больше я ничего не слышала. Или снова уснула.
Оба начинают жевать крошащиеся твердые бутерброды с сыром.
Но и у бутербродов, и у манной каши, покрытой дополнительным слоем корицы и сахара, вкус не как всегда.
– Беготня по лестнице. Стуки. Это были вы?
Лео уставился на Феликса, который уставился на Лео.
– Нет. И я ничего не слышал. А ты, Феликс?
Феликс колеблется. Это понимает Лео, но не Агнета. Феликс колеблется и тихо говорит:
– Нет. Я тоже не слышал. Я не слышал ни одного странного звука.
До больницы в Фалуне не очень далеко. Но идут они туда долго. Феликс тащится нога за ногу, с каждым метром все медленнее. И Лео понимает, в чем дело.
– Побыстрее.
Тревога. Из-за картины, которую никто из них не хочет видеть.
– Зачем? Мы разве спешим?
– Мама будет такая, какая есть.
Лео уже давно решил не думать об этом. О том, как выглядит мама. Вместо этого он думает про магазин, про площадь и охранника, который может помешать ему. Надо уговорить Феликса. Без него трудно. Может получиться, но удача может и изменить. Задача Феликса – отвлекать Клика с дубинкой. А Клик единственный, кто способен серьезно навредить предприятию.
Городская больница Фалуна светится по ту сторону парка, корпуса торчат позади деревьев. Еще пара минут… шаги Феликса становятся куда короче, куда неспешнее.
– Братишка!
– Чего?
– Если хочешь. Только если хочешь.
– Что?
– Я загляну первым. Если у мамы совсем все расквашено, я тебе скажу. И ты тогда не смотри.
Три здания городской больницы Фалуна сочетаются одно с другим, хотя они очень разные. Одно светлое, в нем четырнадцать этажей, одно потемнее, в одиннадцать этажей, и еще одно втиснуто между ними, семь этажей, если считать еще самый нижний ряд окон. По-разному высокие дома разного цвета. Совсем как трое братьев.
Они задерживаются у больничного киоска. Цветы слишком дороги. Но пакетик малинового мармелада, маминого любимого, им по карману. Лео расплачивается монетами в пятьдесят эре, которые еще совсем недавно лежали в жестянке, а теперь лежат у него в кармане штанов.
Коридоры. Лифт. Больничный запах.
Люди в белой одежде – у некоторых бейджики, они здесь, чтобы лечить, у других халаты без бейджиков, они здесь, чтобы лечиться.
Палата с тремя койками. Две пустые. И мама.
Она лежит на боку, по которому папа не бил, лицо повернуто в сторону.
– Мама, это мы.
Мама дергается – может быть, она спала.
– Винсент придет в другой день.
Лео медлит в дверном проеме, и через четырехугольник, образованный его правым плечом и дверным косяком, Феликс заглядывает в палату. Четырехугольник не очень большой и защитит, если мама вдруг повернется к нему. Как телевизор. То, что видишь в телевизоре, не очень настоящее.
– Привет, Лео.
Мама поворачивается, и Лео быстро сдвигается вправо, становится вплотную к косяку, телекартинка закрыта. Это значит, что мамино лицо выглядит совсем скверно.
– Заходите, мои мальчики.
Голос у мамы слабый. Но мамин.
Лео оборачивается к брату, который – у него за спиной.
– Пойдешь?
– Нет.
Лео мотает головой, глядя на маму, и она повышает свой слабый голос, насколько получается, даже немножко кричит.
– Феликс, я хочу, чтобы ты тоже вошел.
– Нет.
– Я хочу… просто подержать тебя за руку.
Феликс кашляет, все еще стоя за надежной спиной брата.