Сутулый инспектор указал на экран компьютера и черную временную линейку, которая тянулась под мигающим диодом.
– А тот, кто принял звонок, находится здесь – в какой-то развалюхе на Гётгатан.
– Ты слышал, Лео? Ни единой, мать его, капли чего-то другого.
– Хорошо. Хорошо, папа. Я заеду за тобой через пару часов.
– А куда мы…
– Я тебе кое-что покажу.
– Что?
– Наше будущее. В девятнадцать ноль-ноль возле входа.
Бронкс кивнул на экран с электронной картой.
– Он еще там?
– Кто?
– Тот, кому он позвонил. Тот, в чью жизнь мы заглядываем.
Специалист по прослушиванию, по тембрам и интонациям человеческих голосов, улыбнулся.
– Прокурорское разрешение предусматривает право слушать его разговоры. Но не узнавать, где он находится, когда не говорит по телефону.
– Но вы можете это увидеть?
– Да.
– Где?
– В другом кабинете. Оттуда я могу – если бы захотел, если бы у меня на руках было официальное требование – постоянно отслеживать передвижения конкретно этого телефона.
Бронкс улыбнулся. Он тоже улыбнулся. Так уж было заведено. Этот немолодой человек, ровесник Бронксова отца, был когда-то отличным полицейским – в той реальности, где он пока еще присутствовал благодаря наушникам, хотя и запертый в тесном пространстве без окон. Понятно было, что он страстно желает вернуться туда – со здоровой спиной и молодыми ногами.
– Кабинет через три двери слева. Если по пути назад вы случайно взглянете на экран компьютера посреди кабинета, то я ничего не видел, потому что пробуду здесь еще какое-то время.
– Разумеется, я никуда не буду заглядывать.
Бронкс прошел уже полкоридора, когда инспекторово «Удачи, Бронкс» догнало его. Слежка за Иваном Дувняком, как он и надеялся, позволила ему заглянуть в уголовные мозги Лео Дувняка, – обнаружить вход, который он так долго искал.
Чертово оружие было к нему все ближе.
Десять минут.
Одиннадцать минут.
Двенадцать минут.
Отец опаздывал, хотя время было выбрано под него. В девятнадцать ноль-ноль, перед входом. Опоздания, которое постороннему человеку могло бы показаться ничтожным, хватило, чтобы давление, проклятый черный шар в груди, поднялось до горла и глотки. Плюс этот дьявольский зуд в корнях волос, зуд под тесной шапкой, который на темени ощущался как обжигающее жжение.
Лео пытался через запотевшее стекло арендованной машины заглянуть в тускло освещенный ресторан «Драва» – любопытный хозяин был на месте, как и его столь же любопытная жена, возле столика у окна сидела молодая пара, оба жевали мясо, чуть подальше немолодой мужчина навис над сервировочной стойкой; дождался своих двух кружек пива и тут же, балансируя, понес их на столик, за которым сидел один.
Не папа.
Тринадцать минут псу под хвост, а ведь осталось меньше суток до момента, когда он заберет то, чего не существует.
Стресс.
То, чего и близко не бывало, когда он мог контролировать ситуацию.
Это и был тот черный шар в груди и зуд в корнях волос: понимание того, что на этот раз он зависит от факторов, над которыми у него нет абсолютного контроля. Вроде папы.
Он открывал их прямую линию уже дважды.
Прокладывал ложный след, активировал ложный след.
Первый раз – прокладывание – из тайника. Лео знал, что благодаря потерянному автомату Бронкс, проделав стандартную полицейскую работу, вскоре выйдет на него, Лео, через собственность Сэма. Из тайника он позвонил на зарегистрированный, идентифицируемый телефон и говорил достаточно долго, чтобы сигнал отследили наверняка. Потом Лео дождался, когда сработает камера видеонаблюдения, и смотрел, как Бронкс разбивает окошко в двери, вламывается в дом и радуется, обнаружив мало что значащие, но явные следы, которые были ему оставлены специально.
Второй раз – активация – всего несколько часов назад. Когда стало ясно, что Бронкс, делая стандартную полицейскую работу, продвинулся еще дальше и включил прослушку.
Лео покосился на цифровые часы, висевшие чуть поодаль на одном из фасадов: четырнадцать минут тикающего ожидания. Того, кто и не подозревал, что именно благодаря ему будет проложен ложный след. Бронкса-легавого надо увести подальше отсюда, пусть посмотрит, как его доказательства обратятся в ничто. Так что от человека, который сейчас опаздывал, зависела завтрашняя удача, удача, которая должна была улыбнуться – в другом месте.
И вот зуд прекратился.
Давление в груди ослабло.
Он появился. Папа. Вышел, нога за ногу, из дверей «Дравы», словно возник из ниоткуда. Пальто полощется по ветру, огонек между губ.
Лео дважды мигнул дальним светом.
Отец прищурился на яркие фары и выбросил сигарету в сток.
– Ты опоздал на четырнадцать с половиной минут.
– Кофе, сынок. Разве ты не знаешь? За него надо расплатиться, его надо отлить. Я был в сортире. После того, как этот чертов Даксо вытряс из меня свои гроши.
Иван опустился на пассажирское сиденье. Но оставил дверцу широко распахнутой над тротуаром, словно желая продемонстрировать, что вовсе не бродил тут кругами в ожидании звонка от старшего сына.
– Четырнадцать с половиной минут. Что это значит? Мы куда-то спешим?
– Закрой дверь.
– Ты хочешь встретиться с папой – отлично, папа рад, но еще больше он обрадуется, если поймет, почему время опять так дьявольски важно?
– О чем ты?
– Я о том, что сегодня одна легавая прибежала в квартиру, где работаем мы с твоим младшим братом. И задавала вопросы о тебе, Лео. Где ты находился тогда-то и тогда-то, и с кем, и… ты ведь знаешь, что после такого Винсент всегда беспокоится? А когда человек беспокоится, он становится разговорчивым.
Иван взялся за ручку, но все-таки не потянул дверцу к себе.
– А разговорчивый человек, Лео, может сказать что-нибудь неправильное. Решить, что…
– Холодно. Закрой.
– … все обстоит не так, как на самом деле. Даже почувствовать себя… скажем так, использованным. Понимаешь?
Лео перегнулся через отца, бедром через живот, схватился за раму и сам потянул к себе пассажирскую дверцу.
– Поехали.
– И, ты говоришь, тебе холодно? Но ты же в шапке. Ты сидишь в машине, и на тебе шапка! Разве я не учил тебя, что настоящий мужчина не выходит на улицу в коротких штанишках? И что он не должен находиться в помещении в шапке?
Лео пожал плечами, стянул шерстяную шапочку на затылок, обнажил голову.
– Вот. Доволен? Может, прекратим трепаться и поедем? Если, конечно, ты хочешь общаться со мной?
Иван посмотрел на него. Долгим взглядом.
– Что?… Лео, ты сбрил волосы? Мужчины в нашей семье, твой дед-хорват, твой прадед… у них у всех были густые волосы, до самой старости. Гены, Лео! Хорошие гены! Густые волосы, мы же не плешивые какие. Так люди теряют волосы только от облучения или пропаганды. Ты заболел или начитался «Майн кампф»?
Ключ на полоборота вправо, педаль газа в пол, первая скорость и поворот через сплошную двойную. Они направлялись на юг. Иван сидел молча, когда ехали по Юханнесбрун, молча – весь туннель из Гуллмарсплан. Он промолчал до самых холмов Вестерберги, где они свернули на Е4; только тогда отец перестал таращиться на голое темя сына.
– И куда мы едем, с бритым черепом?
Разговаривать. И понять неправильно.
Лео отлично понял вопрос отца еще до того, как вопрос прозвучал, тогда, когда отец просто оставил дверцу незакрытой.
– Я же говорил, по телефону.
Если бы ты только знал, насколько ты прав, папа.
– Что я покажу тебе наше будущее.
Но иногда лучше не знать.
– И что это значит, Лео? Я тоже должен обриться?
Потому что чтобы участвовать в деле, тебе не нужно знать свою роль.
– Будущее, папа. Нечто, что мы построим вместе. Поймешь, когда приедем.
Потому что твоя единственная задача в этой машине, по дороге туда, куда мы направляемся, – просто быть наживкой.
Гравий хрустнул под колесами, когда двенадцать минут спустя машина свернула на площадку. Последний отрезок пути они проделали через темноту, такая же темнота была на острове, когда он навещал Сэма. Но здесь двор перед гордо высящимся двухэтажным домом и огромным красно-белым сараем купался в мощном свете, так что ориентироваться было легко.
Несколько сотен метров до ближайших соседей.
Дикие заросли по обеим сторонам дороги.
Лео подумал, что безлюдность и заброшенность делают это место идеальным. Никто не должен пострадать, когда придет время.
– Приехали.
Короткий взгляд на отца, который смотрел в ветровое окошко, не выказывая ни малейшего желания выбираться из машины.
– Вот это я и хотел показать тебе.
– Какой-то гребаный… крестьянский двор?
– Да. Если деревянные доски, стены и потолок – это все, что ты видишь. Но если ты пойдешь за мной, я покажу тебе, что он собой представляет на самом деле.
Между усадьбой и сараем росли деревья, тесно торчали ветви груш и одной-двух слив, которые никто не обихаживал уже несколько лет. За Лео, подражая его движениям, двинулась длинная тень – его собственная. Иван медленно вылезал с пассажирского сиденья и потягивался, опираясь на крышу машины.
Лео всю дорогу чувствовал, что отец сомневается. Сомнение висело между ними, вибрировало, словно электрический барьер, разделивший два передних сиденья. И теперь медлительность, потягивание и неторопливая валкая походка были отцовским способом и дальше демонстрировать нечто вроде отсутствия интереса к тому, что, как объяснил старший сын, он сейчас увидит.
– Ну же, папа, что ты об этом думаешь?
Отец не ответил – только окинул безразличным взглядом строение, на которое указывал Лео.
– Ты и я, папа. Вместе. Как ты хотел. Объект для ремонта – именно то, что нам требуется, чтобы быть вместе.
Так он вырос. Рядом с отцом, который бывал то плотником, то маляром, то разнорабочим; это означало, что Иван, чаще всего не платя налоги, приводил в порядок дома и квартиры. В прежние времена они даже несколько лет вместе владели строительной фирмой. На такое человек, чьей задачей было втемную послужить приманкой, должен был клюнуть.