Скворцов обернулся к судебному медику. Тот стоял со своим саквояжем и внимательно присматривался к очередной жертве «пустырника».
– Порфирий Маркович, можете приступать к осмотру.
Журкин попросил меня подержать саквояж, расстегнул светло-голубой пиджак и, поддернув короткие брюки, склонился над убитым. Внимательно оглядев голову и ощупав тело, проговорил:
– Убитому не больше пятидесяти. Умер вчера около двенадцати часов дня. Причиной смерти стал удар тупым предметом в область темени. Вероятнее всего, стукнули молотком.
– «Пустырник» не заморачивается, – хмыкнул матрос. – Точно таким же макаром прикончил и тех двоих… Кто ж на сей раз попал под его молоток?.. По виду, тоже из благородных.
Скворцов пошарил в карманах убитого в надежде отыскать паспорт. Я знал со времен учебы в университете, что после революции паспортная система, как и многое другое, была объявлена наследием проклятого прошлого. Но поскольку другой единой системы учета долго не возникало, то многие продолжали пользоваться документами, выправленными в царское время.
– Как и тогда, никаких документов, денег или ключей, – вздохнул матрос. – Мы ждали, что в Угро поступят заявления о пропаже людей, но так и не дождались. Видимо, они были одинокими, либо проезжими. Боюсь, и теперь никто не озаботится заявить об исчезновении.
Журкин взял у меня свой саквояж, коснулся рукой шляпы канотье и отбыл по своим делам.
Я поднял с земли мешок, осмотрел его снаружи, потом изнутри. Внутри не было ничего, кроме нескольких стружек.
– В одном из тех мешков тоже были стружки, – заметил матрос, сворачивая из тонкой газетной полоски цигарку.
Я бросил на него внимательный взгляд.
– Спиридон Прокофьич, а не зацепка ли это?
Он закурил, несколько раз затянулся и выпустил клуб дыма.
– Хм-м, может быть… Предположим, что убийца имеет отношение к морю и столярному делу. В таком случае имеет смысл раздобыть сведения об отставных матросах и столярах.
Появились санитары. Когда они погрузили тело на подводу и поехали в морг, мы со Рундуком разбежались в разные стороны. Я решил навестить Кузовлева, а матрос вернулся в здание милиции, чтобы заполучить адреса петродарских матросов и столяров.
Бывшего сыщика я нашел в палисаднике перед домиком с лопатой в руках. На нем были видавший виды пиджак, старые брюки и стоптанные ботинки.
– Харитон Петрович! – окликнул я его.
– А-а, Данила, – разогнул он спину. – Приятно снова вас видеть!.. Проходите в дом, сейчас чайку попьем.
– Cпасибо, в следующий раз. Я к вам по делу.
Дворянин вбил лопату в землю, ополоснул руки из умывальника, прибитого к засохшему стволу вишни, и подошел ко мне. Мы обменялись с ним дружеским рукопожатием.
– Чем могу помочь? – cпросил он, улыбаясь.
Я рассказал ему о деяниях «пустырника» и попросил сходить вместе со мной в морг, чтобы попытаться опознать убитого. Кузовлев любезно согласился. Прогулка оказалась не напрасной. Удалось выяснить, что третьей жертвой убийцы cтал бывший коллежский секретарь Дмитрий Станиславович Петровский. Как мы и предполагали, он происходил из потомственных дворян, являлся сыном коллежского асессора, занимавшим до революции должность делопроизводителя при канцелярии воинского начальника.
– Он был одинок, насколько я знаю, – сказал мне Кузовлев после опознания. – Жена умерла в молодые годы, единственный сын погиб в первый же год Великой войны. Последнее время Дмитрий Станиславович жил на Базарной улице в доме бывшего купца Попова.
Я душевно поблагодарил сыщика и заскочил в здание милиции. Скворцов еще был там, составляя список горожан, занимавшихся столярным делом.
– Ай да Кузовлев! – воскликнул он, засовывая список в карман бушлата. – Теперь нам хотя бы известно, кто последняя жертва.
Мы сразу же отправились по названному адресу. Жильцы показали, что Петровский снимал в доме квартиру, состоящую из двух небольших комнат, прихожей и спальни. С помощью слесаря мы вскрыли ее. Первое, что бросилось в глаза, это чистота и порядок. Видно было, что не здесь случилась трагедия. Нашлась соседка, женщина лет сорока, которая иногда убиралась в комнатах дворянина.
– Попросит меня, ну, я и приду, – пояснила она. – Подмету, пол вымою, везде пыль притру. Обходительный был барин, царствие ему небесное, слова плохого от него не слышали… Все про женушку да сына своего убиенного мне рассказывал. Горько тужил… А это что такое? – Она уставилась на каминную полку. – Чудеса!.. Еще позавчера здесь часы большие стояли, отделанные золотом с позолоченными же канделябрами… Неужели отнес красоту такую на базар?! Ладно там, колечко или…
– А он, что, Прасковья, носил на базар фамильные драгоценности? – перебил ее Скворцов.
– Носил. То перстенек выменяет на еду, то брошку, то серьги.
Мы с матросом переглянулись. Блестки истины наконец-то мелькнули в сумраке неведения.
– Допустим, Данила, что Петровский вчера понес на рынок часы с канделябрами, – сказал матрос, выпроводив из квартиры соседку и закурив цигарку…
– Чтобы продать, либо обменять эти вещи на еду и… нарвался на «пустырника», – продолжил я. – Тот пригласил его к себе на дом под каким-то предлогом и прикончил с целью завладеть означенными ценностями!
– Выходит складно… Возьмем-ка из семейного альбома фотографию Петровского и пройдемся с ней по рынку. А вдруг удастся узнать, с кем он вчера покинул его часов этак в двенадцать.
Сказано-сделано. Мы выбрали подходящее фото и отправились на рынок. Что-то мне подсказывало, что избран верный путь. Правда, поначалу все было скверно. Одни торговцы, глядя на фото, поджимали губы, чесали в затылке и пожимали плечами, другие, едва взглянув, отрицательно качали головами. Первая удача нам улыбнулась в тот момент, когда фото оказалось перед подведенными синими глазками смазливой молодой женщины, торговавшей яблоками и грушами.
– Подходил ко мне вчера этот гражданин, – призналась она, игриво поглядывая на меня. – Бородка, усики, он это был, точно. Продала ему парочку своих груш.
– Что он нес в руках? – поинтересовался матрос.
– Cумку, а что в ней было, не ведаю.
– Куда он пошел от вас? – cпросил я.
– А вон туда, красавчик, к крупам да макаронам.
Мы поблагодарили ее, и подошли к началу ряда, где продавались на развес разные крупы, горох и макароны. Слышались зазывалки:
– Если нету ни шиша, то тогда для вас лапша!..
– Ржаная каша – кормилица наша!..
– Наш горох никому не ворог!.. Налетай, раскупай!
Торговка гречкой, крепкая женщина с объемным бюстом, посмотрев на фото, сказала:
– Видела его вчера здесь. Интересовался, сколько стоит гречка. Я назвала цену, а он: «Мне бы сразу мешка два, вещь бы хорошую за них отдал». Столько гречки у меня нет, ну, он и пошел дальше. C Дашкой Савелкиной сторговался. Ейный сожитель где-то хорошо крупами разжился, говорят, в кладовой у них этого добра под завязку.
– Савелкина? – проговорил Скворцов. – Это кто ж такая?
– Вдова одна. Нет ее сегодня здесь.
– А что за сожитель?
– Черт его знает! Видно, из флотских, тельняшку под одеждой носит.
У меня мурашки пошли по коже. Он, что б я сдох! Больше некому.
– И что ж, она повела покупателя домой? – продолжал спрашивать матрос.
– А то куда же!
– Где ж она проживает?
– На бесплановых местах по Прогонной, прямо напротив въезда на Соляную.
– Спиридон Прокофьич, – зашептал я, когда мы отошли от пышногрудой женщины в сторонку. – Что скажете?
– Кажись, нашелся наш «пустырник», едрена каракатица!… Так, а, что если мы прямо сейчас заявимся к ним и обыщем дом и сараи. Скажем, поступил сигнал, что вдовушка занимается самогоноварением. Обнаружатся часы с канделябрами, то и всему делу конец! Тут же и повяжем убийцу.
– Без ордера на обыск?
– Где наша не пропадала!
Через полчаса мы стучались в дом вдовушки. Дверь открыла сама хозяйка, пухленькая бабенка с накрашенными губами и подкрашенными ресницами.
– Гражданка Савелкина? – cпросил Скворцов, приняв суровый вид.
– Да, а в чем дело?
– Угро! Пройдемте в дом.
– Да что ж такое?
– Поступил сигнал, что вы, Савелкина, гоните самогон. Мы уполномочены произвести обыск.
– Ерунда какая. Кто это вам такое сказал?.. Ничего я не гоню!
Мы зашли внутрь дома. За столом сидел широкоплечий курносый мужлан в тельняшке и широких штанах и уплетал яичницу. Увидев нас и поняв, кто мы, он заметно напружинился.
– Представляешь, Яша, – обратилась к нему бабенка. – Кто-то донес, что я гоню самогон! Это, небось, Нюрка, соседка. Вот неймется, зловредной дуре!
Кряжистый мужик хмыкнул, но ничего не сказал, продолжая есть яичницу. Его зеленые небольшие глаза были настороже.
– Где служил? – спросил он у Скворцова.
– На Балтике.
– А я на Черном море… Не гоним мы, братишка, никакой самогон. Наговоры это.
– Посмотрим… Ты здесь ищи самогонный аппарат, я пройду по другим комнатам, – сказал мне Скворцов.
Поиск в доме ничего не дал. Заглянули мы и в чулан, а потом в кладовую. В последней, действительно, обнаружились мешки с крупами. Нашлись в ней столярные инструменты, заготовки из дерева, а на полу лежали стружки. Оказывается, Яков делал на дому довольно сносные табуретки и развозил их на своей подводе по заказчикам.
– Занимаюсь потихоньку, – объяснил он. – Все прибавок к бюджету. Времена, сами понимаете, тяжелые, ненадежные, а табуретки людям завсегда потребны.
Мы обшарили сараи, заглянули на чердак, спустились в погреб: часов с канделябрами нигде не было. Как, впрочем, и самогонного аппарата.
– Не может быть, – шепнул мне Скворцов. – Этот гад где-то прячет ценности. Надо искать!
Мы вернулись в дом и снова взялись за поиски, теперь с удвоенным рвением. Сознание того, что рядом с нами определенно находится убийца, придало нам дополнительные силы. И случилось то, что должно было случиться. Я протиснулся в платяной шкаф, надавил на заднюю, почему-то слишком тонкую стенку, она и подалась, оказалась фальшивой. Часы с канделябрами тускло блеснули в глубине шкафа! Рассмотрел их и Рундук. Он выхватил свой наган и крикнул: