«Девять, Семь и Три, — говорил Саруман, — имеют каждое свой драгоценный камень. Совсем не то у Одного. Оно круглое и ничем не украшено, как будто это простое кольцо. Но тот, кто его изготовил, нанес на него свои знаки, которые мудрый и ловкий, быть может, сумеет разглядеть и прочитать.»
Он не сказал, что это за знаки. Кто теперь мог это знать? Создатель. А Саруман? Как бы он ни был учен, его знания должны были иметь источник. Чья рука, кроме руки Саурона, держала Кольцо до его исчезновения? Только рука Исильдура.
С этой мыслью я оставил погоню и не медля отправился в Гондор. В прежние дни здесь хорошо принимали членов моего ордена, и лучше всех Сарумана. Он часто и подолгу гостил у владык Города. Но владыка Денетор принял меня менее приветливо, чем в прежние дни, и очень неохотно разрешил просмотреть груды свитков и книг.
«Если вы, как вы говорите, действительно ищете лишь записи о Древних Днях и основании Города, читайте! — сказал он. — Ибо, по моему мнению, прошлое не так темно, как грядущее, а меня больше заботит будущее. Но даже если вы искуснее Сарумана, который долго изучал мою библиотеку, вы не найдете ничего, что не было бы хорошо известно мне, – я знаю все, что касается истории этого Города.»
Так сказал Денетор. И, однако, в грудах его книг множество записей, которые теперь может прочесть мало кто даже из ученых мужей, потому что эти письмена и языки темны для потомков. А еще, Боромир, в Минас-Тирите до сих пор лежит не прочитанный, должно быть, никем кроме нас с Саруманом, поскольку королям это не удалось, свиток, написанный самим Исильдуром. Ибо Исильдур не отправился с Мордорской войны прямо на Север, как говорили.
— На Севере – возможно, — вмешался Боромир. — В Гондоре все знают, что вначале он отправился в Минас-Анор и некоторое время жил там у своего племянника Менельдиля, наставляя его, прежде чем передать ему управление Южным королевством. В ту пору в память о своем отце и брате Исильдур посадил там последний отросток Белого Дерева.
— Но в ту же пору из-под его пера вышел вот этот свиток, — сказал Гэндальф, — и об этом в Гондоре, кажется, не помнят. Ибо этот свиток имеет отношение к Кольцу, и вот что в нем говорится:
«Великое Кольцо станет отныне наследием Северного королевства, но записи о нем должно оставить в Гондоре, где также живут потомки Элендиля, и хранить, дабы память о сих великих событиях вовек не потускнела.»
— И после этих слов Исильдур описывает Кольцо таким, каким он его нашел:
«Когда я впервые коснулся его, оно жгло, жгло, аки угль пылающий, и я опалил руку, да так, что усумнился, утихнет ли когда эта боль. Но покуда я пишу сии строки, кольцо остывает и словно сжимается, не утрачивая, однако, ни формы своей, ни красы. Надписи же на нем, кои вначале горели алым пламенем, тускнеют и теперь едва различимы. Они начертаны эльфийскими буквами Эрегиона, ибо в Мордоре нет своих письмен для столь тонкой работы; однако сие наречие мне неведомо. Я полагаю его языком Черной земли, ибо нечист и мерзок. Какое зло таят сии словеса, не знаю, но, доколе они не истаяли безвозвратно, делаю с них список. Кольцу, быть может, недостает жара Сауроновой длани, что была черна и однако ж горела огнем и истребила Гиль-Галада; и как знать, коли золото вновь накалить, не проступят ли письмена заново. Но сам я не стану лезть на рожон и подвергать Кольцо опасности: из всех творений Саурона сие – единственное прекрасное. Оно драгоценно для меня, хоть и плачу я за него великой болью».
— Прочитав эти слова, я понял, что поиски окончены. Ибо выгравированная на кольце надпись, как и предполагал Исильдур, была сделана на языке Мордора и слуг Башни Тьмы. И ее содержание уже было известно. В те дни, когда Саурон впервые надел Кольцо, Келебримбор, создатель Трех Колец, заподозрил недоброе, подслушал, как Саурон произносит эти слова, и разгадал его злой умысел.
Я немедленно распрощался с Денетором, но по дороге на Север до меня дошли вести из Лориена о том, что Арагорн прошел этим путем и что он разыскал создание по имени Голлум. Поэтому я решил сначала увидеться с ним и выслушать его рассказ. Я даже не смел гадать, какие смертельные опасности он преодолел в одиночку.
— О них по-прежнему незачем упоминать, — заметил Арагорн. — Если человеку вздумалось непременно прогуливаться в виду Черных ворот или мять смертоносные цветы в долине Моргула, он должен приготовиться к встрече с опасностями. Я тоже в конце концов отчаялся и повернул восвояси. И тут случайно увидел то, что искал: следы босых ног на илистом берегу пруда. След был свежий и вел не к Мордору, а от него. По этому следу я прошел краем Мертвых болот и наконец нашел. Скрытно блуждая среди стоячих озер, заглядывая в воду темными вечерами, я изловил Голлума, перемазанного зеленой слизью. Боюсь, он никогда не сможет полюбить меня: он меня укусил, и я обошелся с ним неласково. Я ничего не добился от него, кроме отметин от зубов. Обратный путь стал, пожалуй, худшей частью моего путешествия – я не спускал с Голлума глаз ни днем и ночью, я гнал его, хрипящего, вперед с веревкой на шее, пока голод и жажда не вынудили его смириться. Так я привел его в Мерквуд. Там я передал его эльфам – мы условились об этом заранее. Я рад был избавиться от его общества: уж очень он вонял. Надеюсь, мне никогда больше не придется увидеть его. Но пришел Гэндальф и вытерпел долгую беседу с ним.
— Да, долгую и утомительную, — согласился Гэндальф, — но небесполезную. Прежде всего, его рассказ о потере Кольца совпадал с тем, что нам сейчас впервые открыто рассказал Бильбо, но это было не слишком важно, поскольку к тому времени я уже и сам об всем догадался. Но я впервые узнал, что Кольцо Голлума происходит из Великой Реки близ Полей Радости. И еще я узнал, что он владел им долго – множество жизней его маленьких сородичей. Власть Кольца продлила его годы во много раз против обычного. Но такой властью обладает только Великое Кольцо.
А если и этого доказательства недостаточно, Галдор, есть еще одно испытание, о котором я уже упоминал. На том самом Кольце, которое вы видели здесь, гладком и круглом, еще можно прочесть письмена, о которых пишет Исильдур, если у кого-нибудь хватит силы воли ненадолго бросить эту золотую вещицу в огонь. Я сделал это и вот что прочел.
Аш назг дурбатулук, аш назг гимбатул, аш назг тракатулук аг' бурзум-иши кримпатул.
Голос чародея разительно переменился. Он внезапно стал угрожающим, властным, твердым, как камень. Казалось, полуденное солнце омрачила тень, а на крыльце на миг сгустилась тьма. Все вздрогнули, а эльфы зажали уши.
— Никогда прежде никто не осмеливался произносить слова этого языка в Имладрисе, Гэндальф Серый, — сказал Эльронд, когда тень ушла и все с облегчением вздохнули.
— Будем надеяться, что больше их здесь никто не повторит, — ответил Гэндальф. — Тем не менее я не прошу у вас прощения, мастер Эльронд. Ибо если мы не хотим, чтобы вскоре этот язык зазвучал во всех уголках Запада, всем нам следует отринуть сомнения и понять: эта вещь действительно то, чем ее считают Мудрые, – Сокровище Врага, напитанное всей его злобой. В нем заключена большая часть его давнишней Силы. К нам из Черных лет дошли слова, услышав которые, кузнецы Эрегиона поняли, что их предали:
«Одно Кольцо, чтоб ими управлять, одно Кольцо, чтобы их разыскать,
Одно Кольцо, чтоб вместе всех собрать и в этой полной темноте связать».
— Знайте также, друзья, что я еще кое-что узнал от Голлума. Он говорил неохотно, и рассказ его был темен, но, вне всяких сомнений, он побывал в Мордоре и там у него выпытали все, что он знал. Стало быть, Врагу известно, что Кольцо нашлось, что оно давно в Шире, и, поскольку вражьи слуги дошли следом за Кольцом чуть ли не до нашей двери, он скоро узнает, а может, уже знает, что оно здесь.
Некоторое время все сидели молча. Наконец раздался голос Боромира: — Он, этот Голлум, маленький, говорите вы? Маленький, а на пакости горазд... Что с ним стало? Какой участи вы обрекли его?
— Он утратил свободу, но и только, — ответил Арагорн. — Он много страдал. Несомненно, его пытали, и глубоко в его сердце живет черный страх перед Сауроном. Я рад, что он содержится под охраной эльфов в Мерквуде. Злоба его велика и дает ему силу, которую трудно заподозрить в столь тщедушном и изможденном существе. Оставаясь на свободе, он мог бы причинить много зла. И я не сомневаюсь, что покинуть Мордор ему позволили, поручив какое-то злое дело.
— Увы! Увы! — воскликнул Леголас, и на его прекрасном лице отразилось глубокое отчаяние. — Теперь я должен сообщить новость, с которой послан. Новость плохая, но только сейчас я понял, какой скверной она может оказаться для всех нас. Смеагол, ныне называемый Голлум, бежал.
— Бежал? — воскликнул Арагорн. — Воистину скверная новость! Боюсь, мы все горько пожалеем об этом. Как же народ Трандуиля так оплошал?
— Не по недостатку бдительности, — ответил Леголас, — но, может быть, по нашей излишней доброте. Мы боимся, что пленник получил помощь со стороны и что о наших делах известно больше, чем бы мы хотели. Мы стерегли это создание днем и ночью, как просил Гэндальф. Но Гэндальф просил нас не терять надежды на его исцеление, и у нас не хватило духу держать его в темнице под землей, где им вновь овладели бы черные мысли.
— Ко мне вы были не столь добры, — сказал Глойн, сверкнув глазами: в нем всколыхнулись воспоминания о давнем заключении в глубоких подземельях под чертогами эльфийских королей.
— Довольно! — попросил Гэндальф. — Пожалуйста, не перебивай, мой добрый Глойн. То было печальное недоразумение, и его давно уже загладили. Если пуститься вспоминать все взаимные обиды эльфов и гномов, лучше сразу отказаться от Совета.
Глойн встал и поклонился, а Леголас продолжал: — В хорошую погоду мы выводили Голлума в лес. Там в стороне от прочих росло высокое дерево, на которое он любил забираться. Мы часто разрешали ему подниматься на самые высокие ветви, к свежему ветру, но у подножия дерева оставляли стражу. Однажды он отказался спуститься, а стража не подумала подняться за ним: Голлум научился взбираться по ветвям с помощью ног. И они просидели у дерева до поздней ночи.