— Пожалуй, — сказал Гимли, — и мой выбор останется моей тайной.
— Мне это кажется чрезвычайно странным, — заметил Боромир. — Возможно, это было лишь испытание, и проникнуть в наши мысли госпожа вздумала с добрым намерением, но я вынужден сказать, что она искушала нас и предлагала то, что якобы в ее власти дать. Нет необходимости говорить, что я отказался слушать. Люди Минас-Тирита верны своему слову. — Но о том, что именно предлагала ему госпожа, Боромир умолчал.
Что же касается Фродо, то он не желал ни в чем признаваться, хотя Боромир засыпал его вопросами. — Она долго смотрела на вас, Кольценосец! — заметил он.
— Да, — ответил Фродо, — но что бы ни пришло мне в голову, пусть там и остается.
— Что ж, берегитесь! — предупредил Боромир. — Я не очень доверяю этой повелительнице эльфов и ее штукам.
— Не говорите худо о госпоже Галадриель, — строго вмешался Арагорн, — вы не знаете, что несете. Ни в ней, ни в этой земле нет зла, если только человек не принесет его с собой. Но тогда пусть поостережется! А я сегодня впервые с Ривенделла просплю ночь без страха. И пусть сон мой будет крепок, а горе хоть ненадолго отступит. Сердце мое и руки устали. — Он бросился на постель и мигом уснул.
Остальные вскоре последовали его примеру, и ни сны, ни звуки – ничто не тревожило их покой. Проснувшись, они увидели, что лужайку перед павильоном заливает яркий дневной свет, а фонтан сверкает на солнце.
Несколько дней товарищи, как они потом вспоминали и рассказывали, провели в Лотлориене. Все это время ярко светило солнце, и лишь изредка начинался легкий дождик – и проходил, освежив и омыв все живое. Воздух был прохладным и мягким, как ранней весной, однако за всем этим путники чувствовали глубокий, сосредоточенный покой зимы. Им казалось, что почти все их занятия составляют еда, питье, отдых и прогулки среди деревьев, и этого было довольно.
Они больше не видели господина и госпожу и мало разговаривали с эльфами – почти никто из лесного народа не знал вестрона. Халдир распрощался с гостями и ушел обратно к северным границам, где из-за принесенных путниками новостей о Мории были усилены посты. Леголас почти все время проводил с галадримами и после первой ночи не ночевал с товарищами, хотя возвращался, чтобы поесть и поговорить с ними. Уходя, он часто брал с собой Гимли, и остальные дивились этой перемене.
Теперь на прогулках и на отдыхе путешественники часто вспоминали Гэндальфа, и то, что каждый знал о нем, отчетливо вставало перед их глазами. Когда схлынули телесная усталость и боль, горестное чувство утраты стало острее. Они часто слышали поблизости пение эльфов и понимали, что те слагают плачи о гибели Гэндальфа – это имя постоянно проскальзывало среди напевных печальных слов, которых путники не могли понять.
«Митрандир, Митрандир, — пели эльфы, — О Серый Пилигрим!» Так им нравилось называть мага. Но даже если с товарищами оказывался Леголас, он отказывался переводить эти песни, ссылаясь на то, что недостаточно искусен, а его горе еще так велико, что рождает слезы, а не песню.
Фродо первый попытался излить свою боль в запоминающихся словах. Ему редко приходила охота сочинить песню или стихотворение, даже в Ривенделле он слушал, но сам не пел, хотя в памяти его хранилось множество стихотворных строк. Но сейчас, когда хоббит сидел у фонтана в Лориене, а вокруг звучали голоса эльфов, его мысли приняли обличье песни, и эта песня показалась ему красивой. Но когда Фродо попытался повторить ее Сэму, то сумел припомнить лишь отрывки, блеклые, как пригоршня увядших листьев.
Когда в Шире сгущался вечер,
Серой тенью ушел он вдаль,
Провожал его только ветер,
В песне ветра была печаль.
Долги были его дороги,
Реки помнят о нем и леса,
Помнят южных холмов отроги,
Говорят о нем рек голоса.
Он не знал преград в Средиземье,
Проходил он сквозь двери острогов,
Сквозь болота и сквозь метели,
И сквозь ужас драконьих логов.
Все народы от Луне до Харада,
Знал он, как знают свой дом.
Говорил он со зверем лохматым
И с поющим на ветке дроздом.
Меч, разящий врагов наповал,
И рука, придающая силы,
Знаний полная голова –
Пилигрим, бредущий уныло.
Среди магов был он главным,
Страшен в гневе и весел с друзьями –
Странник Серый в одежде рваной,
Проходящий между холмами.
Победил он и тень, и пламя.
Он один стоял на мосту...
Его посох разбился о камни,
Канул гений его в темноту.
— Ух ты! Да вы того гляди перещеголяете мастера Бильбо! — заметил Сэм.
— Боюсь, что нет, — ответил Фродо, — но это лучшее, что я пока могу сочинить.
— Ну, мастер Фродо, если еще будете пробовать, вставьте, пожалуйста, словечко о фейерверках, — попросил Сэм, — что-нибудь вроде этого:
Был он волшебником света,
Фейерверки делал из звезд,
Делал лучшие в Мире ракеты,
Что горели, как огненный дождь.
Хоть это все равно что ничего про них не сказать.
— Нет, это я оставлю тебе, Сэм. Или, может, Бильбо. Но... я не могу больше говорить об этом. Не могу представить, как сообщу Бильбо эту новость.
Однажды вечером Фродо и Сэм прогуливались в прохладных сумерках. Обоим вновь было неспокойно. Душу Фродо внезапно омрачила тень предстоящей разлуки: он почувствовал, что близок час, когда придется покинуть Лотлориен.
— Что ты теперь думаешь об эльфах, Сэм? — спросил он. — Я как-то раз уже задавал тебе этот вопрос – кажется, давным-давно, – но с тех пор ты лучше узнал их.
— Да уж! — согласился Сэм. — И считаю, что есть эльфы и... эльфы. Все они достаточно эльфы, но по-разному. Этот народ в Лориене не кочует бездомно и больше похож на нас: кажется, что эльфы сроднились с Лориеном даже крепче, чем хоббиты с Широм. Трудно сказать, они ли создали эту землю или земля создала их, если вы понимаете, о чем я. Здесь на диво спокойно. Кажется, ничего не происходит, и никто не хочет, чтобы что-то происходило. Если в этом и есть какое-то волшебство, то оно спрятано так глубоко, что, так сказать, не пощупаешь.
— Оно заметно повсюду, — возразил Фродо.
— Ну, — ответил Сэм, — я хочу сказать, что никто этим не занимается. Никаких фейерверков, какие обычно показывал бедняга Гэндальф. Интересно, почему мы ни разу за столько дней не видели господина и госпожу. Теперь мне кажется, что она может делать удивительные вещи, если захочет. Мне так хочется посмотреть на эльфийское волшебство, мастер Фродо!
— А мне не хочется, — сказал Фродо, — мне и так хорошо. И мне не хватает не фейерверков Гэндальфа, а его кустистых бровей, вспыльчивого характера, голоса.
— Это верно, — согласился Сэм. — Но я, ей-ей, не придираюсь. Мне частенько хотелось поглядеть на колдовство, такое, как в старых сказках, но я не слыхивал о земле прекраснее этой. Как будто ты дома в праздник, если вы меня понимаете. Я не хочу уходить отсюда. И все-таки чувствую, что, если мы хотим довести свое дело до конца, уйти придется, и побыстрее.
«Трудней всего закончить ту работу, за какую и не брался,» — говаривал мой старик. Не думаю, чтобы этот народ мог еще чем-то помочь нам, хоть бы и волшебством. Наверное, сильнее всего нам будет не хватать Гэндальфа, когда мы уйдем отсюда.
— Боюсь, ты прав, Сэм, — сказал Фродо, — но я очень надеюсь, что перед уходом мы еще раз увидим госпожу эльфов.
И словно в ответ на эти слова к ним приблизилась госпожа Галадриель. Высокая, белоснежная, прекрасная, шла она под деревьями. Не говоря ни слова, повелительница эльфов поманила хоббитов за собой.
Свернув в сторону, Галадриель повела их на южный склон Карас-Галадона. Пройдя через ворота в высокой живой изгороди, хоббиты оказались в обнесенном оградой саду. Здесь не росли деревья, вверху синело открытое небо. Взошла Вечерняя Звезда и засверкала белым огнем над западными лесами. Госпожа спустилась по длинному пролету ступеней в глубокую зеленую лощину, где, журча, бежал серебряный ручей, берущий начало из фонтана на холме. На дне лощины на низком пьедестале, вырезанном в форме ветвистого дерева, стояла серебряная чаша, широкая и неглубокая, а рядом кувшин, тоже серебряный.
Галадриель до краев наполнила чашу водой из ручья, дохнула на нее и, когда поверхность успокоилась, заговорила. — Это Зеркало Галадриели, — сказала она. — Я привела вас сюда, чтобы вы заглянули в него, если захотите.
Воздух был неподвижен, долина темна, и высока и бледна была повелительница эльфов рядом с Фродо. — Зачем нам смотреть и что мы увидим? — спросил он, полный благоговейного страха.
— В моей власти приказать Зеркалу открыть многое, — ответила Галадриель, — а кое-кому явить то, что им хочется увидеть. Но Зеркало показывает и непрошеное, и эти картины часто более неожиданны и ценны, чем то, что нам угодно видеть. Что вы увидите, если позволить Зеркалу показывать свободно, я не могу предречь. Оно показывает то, что было, и то, что есть, и то, что может быть. Но кто что увидит, не предсказать даже мудрейшим. Хотите заглянуть?
Фродо не ответил.
— А вы? — спросила Галадриель, поворачиваясь к Сэму. — Я думаю, ваш народ называет колдовством именно это, хотя я не совсем ясно понимаю, что вы имеете в виду: иногда вы тем же словом называете коварство Врага. Но это, если хотите, колдовство Галадриели. Разве вы не говорили, что хотите увидеть эльфийское волшебство?
— Говорил, — ответил Сэм, замирая от страха и любопытства. — Я загляну одним глазком, госпожа, если вам так угодно.