В этом-то и заключалась проблема. Лужайка была слишком соблазнительной, слишком прохладной и такой до боли знакомой…
– Идем дальше, – сказал я и начал спускаться, взяв чуть влево, чтобы лужайка осталась в стороне.
Спускаясь, я постоянно поглядывал направо, но ничего особенного не происходило. А я все ждал, что из зеленой сочной травы выскочит и набросится на нас нечто огромное и жуткое. Представлял, как слой почвы завернется, словно ковер, и под ним окажется страшная зияющая бездна.
Но лужайка оставалась просто лужайкой. Из ее центра к небу поднимался здоровенный пень, рядом лежал массивный треснувший ствол – разрушенный дом жалких слизняков, которые только и могли, что пронзительными криками выразить свою злость в наш адрес.
А дальше шла петляющая тропинка, которая по пересеченной местности уводила в неизвестность, к горизонту, где возвышались новые гигантские деревья.
Я начал пошатываться и уже не так уверенно чувствовал почву под ногами. Видимо, после того, как мы прошли мимо поваленного дерева, нервное напряжение, которое поддерживало меня всю дорогу, резко спало и теперь, чтобы двигаться дальше, приходилось прилагать массу усилий. Я с трудом удерживал себя в вертикальном положении, прикидывая, сколько еще осталось до тропинки. Как только мы до нее добрались, я выбрал валун покрупнее, уселся на него и позволил себе расслабиться.
Лошадки выстроились в ряд. Тук сидел верхом на Доббине и, прижимая к груди дурацкую куклу, смотрел на меня сверху вниз с совершенно неуместной в данной ситуации ненавистью. Эдакое пугало в драной коричневой сутане. Он был похож на обиженную девочку-переростка, окруженную какой-то странной аурой вселенской тоски. Для завершения образа ему оставалось сунуть в рот большой палец и начать его сосать. Вот только лицо не вписывалось в общую картину: вытянутое, изможденное и чумазое, под стать сутане, с наполненными презрением огромными глазами.
– Полагаю, вы очень гордитесь собой, капитан, – произнес он, буквально выплевывая слова изо рта.
– Не понимаю, о чем ты говоришь, – сказал я.
И это была чистая правда: я действительно не понимал, к чему этот тип клонит, я вообще никогда его не понимал и полагал, что и в будущем ситуация вряд ли изменится.
Тук махнул рукой в сторону поваленного мною дерева:
– Вот об этом.
– То есть ты считаешь, что я не должен был ничего предпринимать и пусть бы оно стреляло по нам до скончания времен.
Я совершенно вымотался, у меня не было никакого желания препираться с этим святошей, и я вообще не понимал, с чего он вдруг так распсиховался из-за какого-то дерева. Между прочим, оно пуляло в него ничуть не меньше, чем во всех нас.
– Своими действиями вы погубили всех живых существ, которые обитали в стволе дерева, – упрекнул меня Тук. – Только вдумайтесь, капитан! Вы уничтожили целое сообщество. Какое великое достижение!
– Я ничего о них не знал.
Я не стал добавлять, что, если бы даже и знал, это все равно бы ничего не изменило.
– И это все, что вы можете сказать? – возмутился монах.
Я пожал плечами:
– Этим существам просто не повезло, такое в жизни случается сплошь и рядом.
– Отстаньте уже от капитана, – велела Сара. – Откуда ему было знать?
– Он ведет себя просто невыносимо, – не унимался Тук, – вечно всех третирует, постоянно всем хамит. Этот ужасный тип не щадит никого!
– В первую очередь капитан Росс не щадит себя. И, когда он поменялся с вами местами, он вовсе вас не третировал. Вы же просто не могли нормально передвигаться, – напомнила ему Сара.
– Человек не должен захватывать планету, он должен к ней приспосабливаться, – безапелляционно заявил монах. – Надо стараться адаптироваться, а не переть напролом.
На этом я был готов поставить точку. Тук выпустил пар, вот и хорошо. Он шел впереди нашего каравана, а я сместил его с этой позиции. Видно, даже для такого задрота это было унизительно. Он имел право высказать мне все, что думает.
Я с трудом встал с булыжника.
– Ну что, закончил свою речь? Тогда давай-ка поменяемся местами.
Монах слез с Доббина, я подошел, чтобы оседлать лошадку, и встретился с ним взглядом. Ненависть не только никуда не делась, но, наоборот, лишь усилилась.
– Я переживу вас, Росс, – прошипел Тук. – Вы сдохнете, а я буду жить и радоваться еще очень-очень долго. Эта планета дает то, к чему человек шел много лет.
Сил к этому моменту у меня почти не осталось, но я все-таки сумел ухватить наглеца за руку и отшвырнуть его подальше на пыльную тропинку. Этот придурок, естественно, выронил куклу и сразу пополз за ней на четвереньках.
Я забрался в седло и, должен признать, с трудом в нем удержался. Однако строго сказал монаху:
– А теперь иди вперед и смотри, веди себя хорошо. Имей в виду: если что, у меня не заржавеет – мигом спешусь и выбью из тебя все дерьмо.
Глава 10
Тропинка бежала по иссохшей земле, пересекала песчаные равнины, ныряла в низины, где когда-то – недели, месяцы, а может, и годы назад – скапливалась дождевая вода. Она то взбиралась наверх, то огибала невысокие холмы с потрескавшимися склонами, однако цветовая гамма оставалась неизменной: красно-желтой, с вкраплениями черного там, где из почвы выступали гладкие, как стекло, вулканические породы. Далеко впереди, на окрашенном в синий цвет горизонте, порой появлялись размытые лиловые очертания. Это вроде бы походило на горы, но кто его знает, чем могло оказаться на самом деле.
Что касаемо растительности, то, куда ни глянь, везде был все тот же ползучий, низкорослый, обильно усыпанный колючками кустарник. Небо оставалось безоблачным, солнце светило вовсю, но не жарило: от него исходило приятное тепло. Я был уверен в том, что здешнее светило не такое мощное, как земное, либо же эта планета располагается на значительном от него расстоянии.
На вершинах некоторых холмов можно было заметить конусообразные дома, ну или нечто похожее на жилище. Как будто кому-то когда-то потребовались временные убежища и эти существа сложили их из каменных плит, как карточные домики, без малейшего намека на связующий раствор. Интересно, куда подевались те, кто возвел здания? Некоторые из этих заброшенных строений выглядели довольно крепкими, другие начали ветшать, а большинство уже полностью развалились и превратились в груды камней.
И везде, куда ни посмотри, росли деревья. Каждое стояло в гордом одиночестве, в нескольких милях от себе подобных. Мы благоразумно не приближались к ним.
Признаков жизни здесь не наблюдалось, либо никто не собирался нам их демонстрировать. Даже дуновения ветерка не чувствовалось.
Я ехал, вцепившись обеими руками в луку седла, и всячески старался не провалиться в накатывавшую на меня темноту.
– Вы в порядке, капитан? – спросила Сара.
Даже не помню, что я ей ответил; в тот момент для меня главным было удержаться в седле.
В полдень сделали привал. Наверное, поели, этого я точно не скажу. Одно помню хорошо: мы остановились возле очередной гряды бесплодной почвы. Меня усадили на землю, прислонив спиной к склону одного из холмов, с видом на противоположный. Я сидел и смотрел на этот склон: он был разделен на пласты разной толщины, от нескольких дюймов до четырех-пяти футов, и все разного цвета. Глядя на эти пласты, нетрудно было догадаться, что каждый из них свидетельствует об определенном отрезке времени. Внезапно у меня возникло ощущение, что эти пласты почвы странным образом высасывают из меня всю жизненную энергию. Я попытался отключиться, но почему-то никак не мог отвести глаза и чувствовал, что должен продолжать созерцать эту картину. Оставалось только надеяться, что в какой-то момент я достигну точки, в которой узнаю все, что мне необходимо, и тогда процесс прекратится сам собой.
Время для меня стало реальностью, которую не выразишь в словах. Это была уже не отвлеченная идея, а нечто вполне материальное, и я мог его описать (хотя время нельзя было ни увидеть, ни почувствовать). Годы и целые эпохи не то чтобы откатывались назад, но, скорее, обнажились передо мной, как будто превратились в ожившую хронологическую шкалу. Эта шкала была похожа на грубо сделанное окно, глядя в которое я видел эту планету такой, какой она была в далеком прошлом, вот только прошлое находилось прямо у меня перед носом. Я как будто проник внутрь времени и перестал от него зависеть. Я мог видеть время и оценивать его, как любую другую материальную структуру.
Следующее, что я помню, – это момент, когда очнулся. Тогда мне показалось, что я вынырнул из интервала, в котором время расстилалось передо мной как на ладони, и попал в иное измерение. Но потом довольно быстро понял, что это не так. Все вокруг было черным, наступила ночь, я лежал на спине на одном одеяле, укрытый вторым, и смотрел в небо. Такого неба я еще никогда не видел. Некоторое время я тщетно пытался уяснить, что же не так, а потом вдруг сообразил, что вижу Галактику во всей ее красе. Прямо надо мной сияла ее центральная часть, а уже от нее тянулись завихрения, уходящие на окраины.
Я повернул голову сначала в одну сторону, потом в другую. Над горизонтом справа и слева сверкали звезды, я догадался, что это шаровые скопления или, что менее вероятно, звезды, соседствующие с той, вокруг которой вращалась планета, где я сейчас находился. Изгнанники галактической системы спустя эпохи оказались на ее темных задворках.
Всего в нескольких футах от меня догорал костер, а рядом с ним, свернувшись калачиком и укрывшись одеялом, лежала какая-то фигурка. За костром виднелись силуэты лошадок, они слегка покачивались туда-сюда, их гладкие, словно полированные ноги отражали тусклый свет пламени.
Кто-то прикоснулся к моему плечу; я резко повернулся и увидел Сару, которая сидела рядом на корточках.
– Как самочувствие, капитан?
– Прекрасно, – ответил я.
И это была чистая правда, я ощущал себя прямо заново родившимся, в голове было так ясно, что даже страшно становилось: как буд