Сказав все это, я и сам удивился.
Надо было принять решение, и я его принял, практически не задумываясь, руководствуясь только инстинктами. Такое чувство, что кто-то другой, оставаясь в стороне, сделал это за меня. Уж не Ух ли, часом, это был?
Раздумывая над этим вопросом, я вспомнил, как Ух, узнав, что я собираюсь вернуться за Сарой, сказал мне, что нельзя вмешиваться в чужую жизнь, поскольку у каждого своя судьба. Выходит, он все-таки вложил в мое сознание свои мысли и убеждения? Я вновь попытался вспомнить хоть что-то из того, что со мной происходило, когда Ух на прощание обвил щупальцем мою руку, но не преуспел.
– Ну что ж, тогда я возвращаюсь, хотя и преисполненный печали, однако ослушаться хозяина не могу, – произнес Пэйнт. – Там, конечно, не Земля, но все-таки лучше, чем в овраге.
Он развернулся, чтобы скакать обратно, но я остановил его и приторочил к седлу винтовку и патронташ.
– Оружие благородная госпожа оставила для вас, – напомнил Пэйнт. – Велела передать, что ей оно не нужно.
– Если выйдет – понадобится, – сказал я.
– Она не выйдет обратно, – заявил конь. – Вы же и сами это знаете. Когда госпожа приблизилась к скалам, глаза у нее сияли, как звезды.
Я ничего не ответил, просто стоял и смотрел, как Пэйнт уходит обратно по тропе. Он двигался медленно, на случай, если я вдруг передумаю и решу окликнуть его.
Но я этого не сделал.
Глава 23
В тот вечер, сидя у костра, я открыл ящик, который успел прихватить с колченогого стола в лачуге Найта.
Днем мы с Роско с хорошей скоростью прошли довольно приличное расстояние, хотя каждый шаг и стоил определенных усилий: меня преследовало неприятное чувство, будто кто-то настойчиво зовет меня обратно. Я шел, стараясь не обращать на это внимания, и пытался вычислить, кто бы это мог быть. Может, Сара, несмотря на всю свою показную решимость, все-таки надеялась, что я буду торчать у скал в надежде на ее возвращение? Я казался себе чуть ли не предателем, хотя прекрасно понимал, что вовсе не бросил ее, точно так же как мы не бросали Джорджа или Тука. И все равно меня не покидало странное ощущение, будто я подвел Сару. Полагаю, больше всего меня беспокоило то, что она, скорее всего, не поверила, когда я рассказал ей о том, что мы с Ухом увидели в долине. Я постоянно корил себя: мне следовало любой ценой убедить свою спутницу в том, что это правда.
А вообще-то, женщины – странные создания. Я мог понять ее желание вернуться в долину: тот, кто хоть секунду постоял в воротах с видом на рай, уже вряд ли согласится добровольно его покинуть. Но я не мог понять, почему Сара так упрямо отказывалась поверить нам, почему перед лицом фактов она продолжала цепляться за иллюзию?
Или же это Ух тянет меня обратно? В моем мозгу спрятано нечто важное, что он поместил туда в последние секунды перед расставанием, и возможно, именно это не дает мне покоя. Жаль, что все мои попытки выудить из подсознания хоть какую-то информацию оказываются безрезультатными.
Или это Пэйнт? Я жестоко с ним поступил: поставил перед беднягой задачу, которую не мог и не хотел выполнить сам. Возможно, следует вернуться и сказать, что все отменяется. Я представил, как Старина Пэйнт спустя тысячу лет (а то и миллион, если с ним за это время ничего не произойдет) по-прежнему стоит на своем посту у входа в долину и печально ждет того, что, скорее всего, вообще никогда не случится; но он не может уйти, поскольку верен тому, кто отдал приказ, хотя этот человек сам уже давно обратился в прах.
Так, пришибленный этими мыслями, я в компании робота брел по тропе к городу.
Стороннему наблюдателю мы бы показались довольно странной парочкой: я, вооруженный дурацкими щитом и мечом, и постоянно бормочущий что-то себе под нос Роско с поклажей на крепкой спине.
После долгого дневного перехода мы остановились на ночлег. Роясь в сумке в поисках съестного, я наткнулся на украденный у Найта ящик. Подумав немного, решил, что, пожалуй, просмотрю его содержимое после ужина. Роско собрал дрова, я развел костер и занялся приготовлением пищи. Все это время робот сидел напротив меня и что-то без умолку говорил. Прислушавшись, я понял, что на этот раз он произносит не рифмованные слова и не эту свою псевдонаучную белиберду, а нечто совершенно иное.
– Галактика является подмостками, о да, а гуманоиды там исполняют роли…
Я удивленно посмотрел на робота и подумал, что, если так пойдет дальше, он, возможно, и скажет в конце концов что-то разумное – или же окончательно свихнется.
– Роско, – тихо и спокойно обратился я к нему, опасаясь вызвать очередной поток рифм. – Извини, я не расслышал, о чем ты говорил…
– Хотя родители врагами были, друг друга дети полюбили, – сообщил мне Роско. – Ах, до чего страдали эти дети, нет повести печальнее на свете.
– Поэзия! – воскликнул я. – Вот только этого нам не хватало! Как будто уравнений и словаря рифм было мало…
Роско встал и, громко лязгая, начал танцевать, да при этом еще весело напевал:
– Молилась ли ты на ночь, Дездемо-о-о-на? Быть или не бы-ы-ть? Вот в чем вопро-о-ос!
Мне показалось, что когда-то давно, много лет назад, я уже слышал нечто подобное.
Внезапно робот резко замер, как будто внутри у него что-то перемкнуло, и удивленно посмотрел на меня:
– Вопрос, кокос, матрос, молокосос…
Ну вот, хотя бы вернулся в прежний режим.
Роско снова присел на корточки, но со мной больше не говорил, только бормотал что-то себе под нос.
«Да ведь он пытался декламировать Шекспира! – вдруг дошло до меня. – Интересно, где робот познакомился с его творчеством? Хотя во время долгого перелета через Галактику, да и потом на стоянках Найт вполне мог читать вслух что-нибудь из Шекспира. Может, у него в рюкзаке лежал томик этого древнего, ныне почти забытого поэта?»
Сумерки сгустились, в небе расцвела Галактика: сначала ее яркая сердцевина повисла над горизонтом на востоке, а с наступлением ночи стали видны расходящиеся по спирали серебристые ответвления. Задул ветер, и поднимавшийся вертикально дым начал уходить в темноту по диагонали. Где-то невдалеке раздался странный звук, похожий на хихиканье; неподалеку, в траве и в кустах, куда не доходил свет от костра, сновали какие-то мелкие твари.
После ужина я вымыл в ручье посуду и оставил ее на берегу до утра. Роско так и сидел у костра и снова что-то писал пальцем на предварительно расчищенной земле.
Я же открыл ящик Найта. Он был плотно забит листами исписанной бумаги. Я взял из толстой пачки самый верхний и повернул ближе к свету.
Вот что там было написано:
Голубой и высокий. Чистый. Невероятная синева. Звук воды. Звезды над головой. Обнаженная земля. Смех высоко в синеве. Синий смех. Мы действуем неразумно. Думаем, не утруждаясь.
Почерк был неразборчивый и мелкий, я с трудом читал написанные нетвердой рукой слова.
…тонкий. Нет начала, нет конца. Бесконечность. Преследующие ничто. Ничто в пустоте. Пустота обнажена. Разговоры – это ничто. Поступки – пустота. А что не пустота? Ничего, ответа нет. Высокое, голубое и пустое…
Чушь какая-то, похлеще бормотания Роско. Я наугад вытащил из пачки лист под номером пятьдесят два.
…далеко, на большом расстоянии. Дистанция глубокая. Не короткая и не длинная, а именно глубокая. Но без дна. Ее не измерить. Нечем измерить. Лиловые и глубокие расстояния. Никто не преодолевает лиловые расстояния. Лиловость ведет в никуда. Тупик.
Я сложил бумаги обратно в ящик, закрыл его и придавил крышку ладонью.
Бред сумасшедшего. Да и что взять со слабоумного старика, который живет в заколдованной античной долине. Мои мысли переключились на Сару: а ведь она тоже сейчас там. Не знает правды, вернее, не желает ее знать.
Мне захотелось вскочить на ноги и заорать во все горло. Побежать обратно и спасти ее. Но я этого не сделал. Впервые в жизни я постарался встать на точку зрения другого человека. Если Сара предпочла вернуться в долину, значит что-то влекло ее туда. Стремление к счастью? Но что такое счастье и какова его цена?
Найт был счастлив, когда писал эту белиберду, и ему было глубоко плевать, есть ли во всем этом хоть какой-то смысл. Он существовал в коконе счастья, истово преследовал цель всей своей жизни и был доволен, хотя не знал, в чем именно эта цель заключается; да, она вполне могла оказаться иллюзией, но Странника это абсолютно не беспокоило.
Я пожалел о том, что рядом со мной нет Уха. Хотя он наверняка сказал бы, что я не должен вмешиваться. Он рассуждал о судьбе. А что такое судьба? Ее можно прочитать по звездам? Или она заложена в генах, которые отвечают за все поступки и желания человека?
На меня навалилось одиночество, я придвинулся ближе к костру, как будто свет и тепло могли защитить от этого чувства. Со мной остался только Роско, а он, если подумать, был так же одинок, как и я.
Все остальные достигли каждый своей цели, какими бы смутными и призрачными эти цели ни были. Возможно, где-то глубоко, на интуитивном уровне, мои спутники знали, что именно они ищут. А как насчет меня? Я попытался сформулировать для себя, чего хочу больше всего на свете, но, хоть убейте, не мог этого сделать.
Глава 24
Утром мы нашли куклу Тука. Она лежала на виду, совсем недалеко от тропинки. Даже странно, что мы не заметили ее раньше. Я попытался определить, не в этом ли месте мы искали пропавшего монаха, но не вспомнил ни одного подходящего ориентира.
Раньше у меня не было возможности хорошенько разглядеть игрушку. Я держал ее в руках только один раз, когда мы застряли на ночь в красном доме неподалеку от города. Но теперь я невольно проникся печалью, которую выражало это грубо вырезанное из деревяшки лицо. Тот, кто создал куклу, либо являлся примитивным существом и по чистой случайности смог придать ее лицу такое выражение, либо это был искусный мастер, сумевший несколькими движениями резца передать всю безнадежность и растерянность, которые испытывает разумный человек, столкнувшись с тайнами мироздания.