«Что это мы почувствовали нынче вечером? Это толика целого? Толика неизведанного, к которому мы стремимся?»
«Спокойной ночи, Картер Хортон, – сказал Корабль. – Мы еще поговорим. А сейчас подумайте о чем-нибудь приятном и постарайтесь заснуть».
«О чем же таком подумать?» – спросил он себя. Приятное осталось в прошлом, там, где синее небо с проплывающими по нему белыми облаками, там, где картинный океан ласкает своими длинными пальцами картинный пляж, а тело Элен кажется белее песка, на котором она лежит. Там, где горят костры пикников и ночной ветерок шуршит в листве почти невидимых деревьев. Там, где пламя свечей отражается на белоснежной скатерти, в выставленном на стол мерцающем фарфоре и искрящемся хрустале, и играет чуть слышная музыка, и все вокруг дышит покоем и довольством.
А здесь где-то в окружающем мраке неуклюже переступает Никодимус, стараясь не шуметь, и сквозь открытый внешний люк издалека доносятся какие-то скрипучие рулады. Наверное, насекомые, сказал он себе. Если, конечно, здесь водятся насекомые.
Он сделал попытку думать о планете, раскинувшейся за входным люком, но оказалось, что думать о ней невозможно. Она была слишком новой и странной для того, чтобы думать о ней. Зато выяснилось, что он способен вызвать к жизни пугающую картину необъятного безмолвного пространства, отделяющего эту планету от Земли, и перед мысленным взором предстала крошечная точечка Корабля, блуждающая по подавляюще огромному ничто. Не спрашивая Хортона, ничто вновь преобразилось в одиночество, и он, тяжело вздохнув, повернулся на бок и зарылся в подушку с головой.
Глава 9
Плотояд явился, едва рассвело.
– Прекрасно, – возвестил он. – Вы готовы. Мы двинемся не спеша. Идти недалеко. Перед отбытием я проверил туннель. Туннель не исправился.
Он повел их вверх по крутому склону холма и сразу же вниз в лощину, такую глубокую и вдобавок заросшую лесом, что на дне еще не рассосалась ночная мгла. Деревья уходили ввысь, стволы в нижней части, футов на тридцать от почвы, были почти лишены ветвей. Лес в общем напоминал земной, хотя, как заметил Картер Хортон, кора выглядела чешуйчатой, а листья – скорее пурпурно-черными, чем зелеными. Под деревьями было почти голо, подлесок практически отсутствовал, лишь кое-где торчали редкие хрупкие кустики. Время от времени среди опавших ветвей перебегали крошечные верткие зверушки, но Хортону так и не выпало случая их рассмотреть.
На склонах там и сям виднелись скальные обнажения, а когда путники перевалили следующий холм и пересекли узкий, но шумный ручей, на дальнем его берегу их поджидали настоящие небольшие утесы. Плотояд показал им расщелину, тропинка стала еще круче, взобраться наверх удалось с трудом. Утесы, как определил Хортон, были сложены из пегматита. Осадочных напластований не было и в помине.
Расщелина вывела их на холм, который перешел в гребень повыше двух предыдущих. На верхушке были набросаны валуны, вдоль гребня бежал невысокий скальный уступ. Плотояд опустился на каменную плиту и похлопал по ее поверхности, приглашая человека сесть рядом.
– Здесь задержимся и переведем дух, – объявил он. – Местность сильно пересеченная.
– Далеко нам еще? – поинтересовался Хортон.
Плотояд взмахнул пучком щупалец, служившим ему рукой.
– Еще два холма, – объявил он, – и мы почти пришли. Да, между прочим, уловили вы вечером Божий час?
– Божий час?
– Шекспир прозвал его так. Что-то спускается с небес и трогает каждого. Словно там наверху кто-то есть.
– Да, – подтвердил Хортон, – мы это уловили. Ты не можешь объяснить нам, что это такое?
– Не знаю, – ответил Плотояд, – мне оно не нравится. Без спроса заглядывает в нутро. Отворяет все мозги до печенок. Вот почему я покинул вас стремительно. Оно меня нервирует. Лишает сил. Но я вчера промедлил. Оно захватило меня на полдороге.
– Выходит, ты знал заранее, что оно придет?
– Оно приходит каждый день. Почти каждый день. Бывает иногда, хоть и не подолгу, что оно не показывается. А потом приходит опять и движется по часам дня. Нынче оно приходит вечерами. Каждый вечер на малое время позже. Движется и днем и ночью. Час меняется, хоть перемена почти незаметна.
– И это происходило в течение всех лет, что ты здесь?
– Всех-всех, – подтвердил Плотояд. – Оно не оставляет в покое.
– Ты не догадываешься, что это?
– Шекспир говорил, оно из космоса. Он говорил – оно вроде как далеко в космосе. Оно приходит, когда точка планеты, где мы есть, поворачивается к некой точке в дальнем пространстве.
Пока шел разговор, Никодимус бродил по скальному уступу, то и дело наклоняясь и подбирая отдельные каменные осколки. Теперь он гордо направился к Хортону, протягивая штук пять мелких камушков.
– Изумруды, – объявил он. – Освобождены выветриванием и лежат просто так на земле. В основной породе их еще больше.
Хортон принял добычу, высыпал на ладонь и принялся разглядывать, помогая себе указательным пальцем. Плотояд пододвинулся поближе, наклонился, любопытствуя, и высказался:
– Красивенькие камни…
– Нет, черт побери, – отозвался Хортон. – Куда лучше, чем камни. Это действительно изумруды. – Он смерил Никодимуса подозрительным взглядом. – А ты-то откуда узнал?
– Я взял трансмог охотника за минералами, – ответил робот. – Вставил трансмог инженера, но там еще оставалось место, вот я и добавил трансмог охотника…
– Охотник за минералами, подумать только! Какого дьявола тебе понадобился такой трансмог?
– Каждому из нас, – степенно ответил Никодимус, – было разрешено включить в комплект один трансмог – увлечение. Для нашего личного удовольствия. Существуют трансмоги филателиста, и шахматиста, и множество других. Но мне подумалось, что трансмог охотника за минералами…
Хортон вернул робота к вопросу об изумрудах.
– Ты говоришь, там еще есть?
– Предполагаю, что здесь целое состояние. Изумрудные копи.
Плотояд так и вскинулся:
– Состояние?
– Он прав, – сказал Хортон. – Весь холм может оказаться сплошным месторождением.
– Эти красивенькие камни имеют ценность?
– У моего народа имеют, и немалую.
– Никогда не слышал ничего подобного, – объявил Плотояд. – Для меня звучит совершенно безумно. Всего-навсего камни, красивенькие, приятные глазу. Но что с ними делать? – Он неспешно поднялся на ноги. – Пора идти дальше.
– Хорошо, – согласился Хортон. – Пойдем дальше.
И вернул изумруды Никодимусу.
– Надлежало бы осмотреть все вокруг…
– Еще успеем, – сказал Хортон. – Никуда они не денутся.
– Надо провести основательную разведку, – настаивал робот, – в интересах Земли…
– Землю можно больше не принимать во внимание, – сказал Хортон. – Вы с Кораблем не оставили на этот счет сомнений. Что бы ни случилось, что бы мы ни нашли, Корабль возвращаться не намерен.
– Вы говорите непостижимо для меня, – вставил Плотояд.
– Извини нас, – успокоил его Хортон. – Просто небольшая шутка, понятная нам двоим. Не стоит и объяснять.
Они спустились с холма, пересекли еще одну лощину, потом полезли на новый склон. Передышек больше не было. Солнце поднялось выше и отчасти растопило лесную мглу. Становилось тепло.
Плотояд двигался вроде бы неуклюже, но шаг его был удивительно быстр и легок. Хортон пыхтел, стараясь не отставать, а Никодимус замыкал шествие. Но на робота Хортон не оборачивался, все его внимание было сосредоточено на идущем впереди: он напряженно соображал, что это все-таки за существо. Дикарь и неряха, на сей счет не может быть двух мнений, но норовистый, нацеленный на убийство и потенциально опасный. Пока что держится достаточно дружелюбно, болтает без конца про своего сердечного друга Шекспира, но держи ухо востро. Вроде бы никаких признаков, что он может изменить добродушию и утратить хорошее настроение. И нет сомнения, что к этому человеку, Шекспиру, дикарь был привязан вполне искренне – а ведь не постеснялся признаться, что сожрал Шекспира. Тревожно. Совершенная загадка, что Плотояд не распознал ценности изумрудов. Кажется невероятным, что разум, каков бы он ни был, неспособен догадаться о стоимости драгоценных камней. Если только нет культур, полностью равнодушных к украшениям.
Они вскарабкались еще на один холм и стали спускаться, но не в лощину, а в чашеобразную впадину, опять-таки окруженную со всех сторон холмами. И вдруг Плотояд остановился так резко, что Хортон, шедший за ним по пятам, налетел на него.
– Вот, – указал Плотояд куда-то. – Отсюда можно увидеть. Мы почти добрались.
Хортон взглянул в предложенном направлении, но не разглядел ничего, кроме леса.
– То, белое? – спросил Никодимус.
– Именно, – радостно откликнулся Плотояд. – В белизне все и дело. Я держу его чистым и белым, соскребаю траву, что норовит вырасти меж камней, отмываю от пыли. Шекспир называл его греческим. Поведай мне, сэр, или ты, робот, что значит «греческий»? Я спрашивал у Шекспира, однако он смеялся в ответ. Качал головой и твердил, что это долгая история. Мне кажется иногда, он сам не знал ответа. Просто повторял слово, от кого-то услышанное.
– Греческий – от имени земного народа, который назывался «греки», – сказал Хортон. – Греки добились величия много-много веков назад. Здания, построенные в стиле, какой они предпочитали тогда, именуют греческими. Но это очень общее выражение. У греческой архитектуры много особенностей.
– Построено просто, – объявил Плотояд. – Стена, крыша и дверь. Вот и все. Но добротное жилище, должен вам сказать. Не пропускает ни ветра, ни дождя. Ты его еще не видишь? – (Хортон покачал головой.) – Скоро увидишь. Мы прибудем очень скоро.
Они спустились с холма на дно чаши, и тут Плотояд остановился опять. Показал на тропинку:
– В эту сторону домой. А в эту, не более двух шагов, к роднику. Желаешь испить доброй водицы?
– Не откажусь, – сказал Хортон. – Марш был утомительный. Не так уж далеко, но все время вверх-вниз.
Родник бил прямо из склона. Вода собиралась в промоине, выточенной в камне, и стекала по каплям через край, образуя маленький ручеек.