Кутберт говорил, что талисман почти не имеет силы. Однако Вольферт, прапрадед Дианы, предпочел быть изгнанным с конгресса колдунов, но не признать талисман бессильным.
Именно из-за навязчивого чувства, почти уверенности в потенциальной мощи талисмана Дункан и сделал то, что сделал.
Даже если в талисмане есть какая-нибудь сила, дающая минимальную защиту, он нужнее Дункану, чем кому-либо другому, не для себя, конечно, а ради манускрипта. Дункан должен доставить рукопись в Оксенофорд, и нет ничего, что могло бы помочь ему в этом деле.
Не ради себя он стал бесчестным. Там, в Стендиш Хаузе, его преосвященство говорил, что в этом манускрипте заложена величайшая — и, может быть, единственная надежда человечества. Если это правда, а Дункан в этом не сомневался, тогда бесчестие — небольшая цена за то, что записи неизвестного последователя Иисуса будут переданы в руки ученого.
Но все-таки Дункану было неприятно. Он чувствовал себя замаранным грязью обмана, укрывательства, воровства.
Правильно ли он поступил? Граница между правильным и неправильным была затенена, запятнана, и он не видел ее. Он всегда инстинктивно знал, что правильно, а что — нет, и все было чисто и отчетливо видно. Но тогда он имел дело с простыми решениями, не имевшими осложняющих обстоятельств, а здесь они были.
Он сидел внизу каменной лестницы, ведущей к дверям замка. Перед ним расстилалась зелень парка. Вокруг были каменные скамьи, фонтаны, розовые кусты, цветущие клумбы, деревья с пышными кронами.
«Красивое место, — подумал Дункан, — но не природной, а искусственной красотой, созданной не обычными людьми, как в других замках и парках, а колдовством конгресса знающих и умелых.» Здесь был мир и покой, какие, казалось бы, не свойственны колдовству. Впрочем, почему?
Ведь колдуны не обязательно должны быть злыми, хотя бывали такие, что поворачивали свои знания во зло. «Искушение делать зло, — думал Дункан, — всегда преследовало людей, обладавших такой большой силой, однако зло не было им присуще. Лишь очень немногие поворачивали ко злу. Может, колдунов считали злыми только из-за их громадных знаний. Люди, как правило, смотрят с подозрением и недоверием на тех, кто имеет великую силу и знание, на все то, чего не понимают, а знания колдунов были, конечно, за пределами понимания остального человечества.»
У ограды из стоячих камней Конрад играл с Тайни, бросая палку, и Тайни с восторгом бежал за ней и приносил обратно.
Это как-то даже не вязалось с характером боевого пса. Дэниел и Бьюти стояли в стороне и наблюдали за игрой. Дункану казалось, что Дэниел смотрит неодобрительно, а Бьюти вроде и сама охотно побежала бы за палкой, если бы Конрад играл с нею.
Недалеко от Дэниела и Бьюти лежал грифон, по кошачьи обернув вокруг тела длинный шиповатый хвост и подняв голову.
Дункан услышал шорох позади и оглянулся. С лестницы спускалась Диана, но какая Диана! На ней было тонкое облегающее платье до пят, с поясом. Ее огненные волосы резко выделялись на светло-зеленой ткани.
Дункан вскочил.
— Миледи, вы прекрасны и очаровательны.
Она улыбнулась.
— Благодарю вас, сэр. Кто, я вас спрашиваю, может быть красив в кожаных штанах?
— Даже в них вы излучали очарование. Но в этом платье… У меня нет слов.
— Не часто бывает, чтобы я одевалась таким образом или имела причины для этого. Но раз в доме гости…
Она села на ступеньку, и он сел рядом с ней.
— Я смотрел, как Конрад играет с Тайни.
— Они хорошая пара. Вы давно их знаете?
— С Конрадом мы неразлучны с детства, а Тайни я знал щеночком, когда он был в самом деле крошкой.
— Мэг на кухне, — сказала Диана, — готовит свиные ножки с кислой капустой. Она говорит, что много лет не ела этого блюда. Понравится ли вам?
— Конечно. А что отшельник? Я весь день не видел его.
— Он ошалел. Стоит, опершись о посох, и смотрит в пространство. Беспокойный человек.
— Одурманенный. Неуверенный в себе, раздираемый вопросами. Он сам не знает, что ему нужно. Много лет он пытался различными способами стать святым, теперь решил стать солдатом господа, а эта профессия нелегка для него.
— Бедняга, — вздохнула Диана. — Сам по себе он очень хороший человек, но не показывает этого. А как насчет Кутберта? Понравился он вам?
— Исключительно. Только иной раз его трудно понять, трудно следить за его мыслью.
— Он одряхлел, и его разум тоже.
Дункан с удивлением взглянул на нее.
— Вы так думаете?
— Разве вы не видите? Острый блестящий разум его отупел от возраста и болезней. Он не может довести до конца свою мысль и иной раз бывает нелогичным. Я слежу, чтобы он не повредил самому себе.
— Похоже, что он чем-то расстроен.
— Он последний из длинной цепи, которая держалась столетиями. Все уже умерли, кроме него. Они пытались сохранить конгресс, набрав молодых учеников, но ничего не получилось. Здесь было мало сколько-нибудь известных колдунов. Не каждый может им быть. Нужна способность глубоко погружаться в тайные знания и работать с ними. Возможно, и еще что-то. Инстинкт колдовства, наверное. Особая направленность. С таким складом ума во всем мире наберется лишь горсточка людей.
— А как насчет вас?
Она покачала головой.
— Женщины редко могут заниматься колдовством. Не тот склад ума, наверное. Мозг мужчины, возможно, сформирован и наведен чуточку в другом направлении, чем женский. Я, конечно, старалась, и они позволяли мне это, потому что они хоть и выгнали Вольферта, но питали глубокое уважение к нему. Он был самым знающим колдуном среди них. Я ухватывала некоторые концепции, могла выполнять кое-какую мелкую магию, комбинировать простые манипуляции, но я не создана для колдовства. Они мне этого не говорили. Со временем сказали бы, но я поняла и сама, без их слов, что никогда не пойду дальше жалкой ученицы. А для несостоявшихся учеников во всем мире нет крова.
— Но вы живете в колдовском замке.
— Из милости. Из искренной и сердечной милости. Потому что я из рода Вольферта. Когда мои родители умерли от чумы, пролетевшей по сельской местности, Кутберт в первый и единственный раз вышел из замка и взял меня как потомка своего лучшего друга, которого, как я теперь знаю, в то время уже не было в живых. Все это мне потом рассказал Кутберт, потому что тогда я была слишком мала, чтобы что-нибудь помнить. Он привез меня сюда. Я любила их всех и пыталась научиться их мастерству, но не смогла. Они не только взяли меня сюда и заботились обо мне, но и отдали мне старого Хуберта, грифона, который принадлежал Вольферту. Мой прадед оставил его здесь, поскольку не мог взять с собой.
— Настанет день, когда Кутберт умрет, — тихо сказал Дункан. — Что будет тогда с вами? Вы так и останетесь здесь?
— Не знаю. Я стараюсь не думать об этом. Без Кутберта мне здесь будет очень одиноко. Не знаю, что я буду делать. Для меня нет места в мире, я не привыкла к миру и не знаю, что мне в нем делать. И я не смогу долго скрывать, что во мне кровь колдунов, и боюсь, что внешний мир не будет дружелюбен ко мне, когда узнает, кто я.
— Да, мир бывает жестоким, — согласился Дункан. — Хотел бы я сказать обратное, но не могу.
Она наклонилась к нему и быстро поцеловала его щеку.
— Мир может быть и добрым. Вот вы были добры ко мне. Вы с таким чувством говорили о моих проблемах.
— Спасибо, миледи, — серьезно сказал Дункан, — за ваши слова и за поцелуй. Он был очень милым.
— Вы смеетесь надо мной!
— Ничуть, Диана. Искренняя благодарность за то, чего я вовсе не заслужил.
— Кутберт выразил желание увидеть вас, — сказала она, переводя разговор в другое русло.
— Только поскорее. Мы слишком задержались здесь. Нам надо продолжать путь.
Она почему-то заволновалась.
— Зачем так скоро? Отдохните несколько дней. У вас были нелегкие минуты, вам нужен отдых.
— Нас и так задерживали многие неприятности, а мы должны добраться до Оксенфорда.
— Оксенфорд подождет.
— Простите, миледи, но я думаю иначе.
Она быстро встала.
— Надо посмотреть, как там Кутберт. Его нельзя надолго оставлять одного.
— Я пойду с вами. Вы говорили, что он хотел меня видеть.
— Не сейчас. Я позову вас, когда он будет готов встретиться с вами.
Глава 23
Когда Дункан шел по большому холлу, его окликнул Скрач.
— Вы не торопитесь, сэр? Не уделите ли мне немного времени? С вашей стороны было бы благодеянием, если бы вы поболтали со мной.
Дункан изменил курс и подошел к колонне демона.
— Леди Диана пошла посмотреть, как поживает колдун, а мои товарищи, видимо, заняты своими делами, так что я могу потратить немного времени на тебя.
— Вот и прекрасно, — обрадовался демон. — Но вам вовсе не обязательно стоять и вытягивать шею, чтобы смотреть на меня. Если вы поможете мне спуститься, мы сядем на каменную скамью в двух шагах отсюда. Моя цепь достаточно длинна.
Дункан протянул руки. Демон наклонился, Дункан взял его за талию и помог опуститься.
— Кабы не искалеченная нога, я бы сам спустился, — сказал Скрач. — Вообще-то я часто это делаю, но как — смотреть противно.
Он показал сведенные артритом руки.
— Они тоже не держат.
Они уселись рядом на скамью. Скрач дергал копытом, и цепь звякала.
— Я вам обяснял однажды, что меня зовут Скрач — официально юнг Скрач, но ни в коем случае не олд Скрач, поскольку это вульгарное наименование его милости, ведающего адскими операциями. Имя мое мне не нравится. Собачье какое-то. Даже грифон получил честное имя Хуберта, это вам не Скрач. Много лет сидя на своей колонне, я думал, какое имя я хотел бы носить, и в конце концов нашел такое, которым мог бы гордиться: Вальтер. Отличное имя и звучит так округло. Солидное честное имя, подходящее для солидного существа.
— Вот, значит, как ты проводишь время: придумываешь себе новое имя. Неплохой способ.
— Я думаю не только об этом, — возразил Скрач. — Я думаю о том, что было бы, если бы события пошли иначе. Отработал бы я учеником и был теперь старшим демоном, а может быть, и младшим дьяволом. Может, стал бы потолще, но вот в росте вряд ли прибавил бы. Я, знаете, коротышка, наверное, от этого все мои беды. Что путного может сделать коротышка? Ему предопределен провал.