Каким? — простонал Огаст.
Соберитесь с духом и дайте своим врагам отпор. Прямо там, в своем сне!
Но как я смогу? Я там… уже мертв… меня нет! Осталась одна голова!
Просто откройте глаза и посмотрите вокруг: кто они?
Огаст последовал совету — то есть поступил точно наоборот: опустил веки и попытался вспомнить, как выглядел колдун. Жуткая маска кривлялась и плавилась перед его мысленным взором, а сердце заколотилось со скоростью крыльев птички колибри:
Не могу…
Хватит глупостей! — прикрикнула на дворецкого леди Маргарет. — Займитесь лучше своими обязанностями.
Например? — вскинул бровь мистер Честер.
Например, откройте окно, а в дальнейшем — прекратите туго завязывать галстук мистеру Картрайта, вы его едва не удавили!
Смятый галстук Огаста лежал на туалетном столике, ворот рубахи был распахнут, а отстегнувшийся воротничок колол щеку. Огаст отважился взглянуть на себя в зеркало: на шее была отчетливо видна розоватая полоса. Маргарет посуровела, как королева Маб, готовая обратить ослушников в мышей и жаб:
Категорически запрещаю кому-либо упоминать всякие идиотские черепа в присутствии мистера Картрайта! Ему нужен покой. Можете идти. Вы, миссис, тоже свободны — незачем здесь толпиться!
Как будет угодно вашей милости, — мистер Честер открыл окно и удалился, экономка последовала за ним, безмолвно поджав губы.
Они остались втроем. Огаст отпил шоколаду и почувствовал себя гораздо бодрее. Будущий лорд Глэд- стоун присел на край подоконника и наблюдал, как его нареченная убирает шприцы и пузырьки в сверкающий стальной бокс, а коробку прячет в саквояж. Инструменты противно позвякивали. Эдвард состроил недовольную мину:
Мардж, дорогуша, зачем ты всех разогнала? Так мы останемся без обеда.
Я забочусь о Гасси.
Да? А мне идея понравилась — пусть Гасси хоть во сне кого-то отлупцует.
Горринг, прекращай молоть всякую чушь, — ощетинилась Мардж. — Вы что, вместе обнюхались кокаина? Наверняка твоя очередная блестящая идея поразвлечься…
Кокаина?! Мардж, ты в своем уме? Откуда здесь кокаин? В этой дыре даже приличного шампанского нет!
..Лауданум, это был лауданум… — легким сквоз' няком прошуршало в сознании.
…Ну выпили вечером пару лишних глотков, может быть…
Доктор Уолтроп взяла Огаста за запястье, сосчитала пульс:
Знаешь ли, сэр Эдвард, когда ты пыжишься изображать порочного кокни, выглядит ужасно глупо. Но ты, Горринг, по крайней мере, здоровый лоб. Гасси с тобой не тягаться. А ты, Огаст-Октавиан-Пейдж, если будешь глотать виски, курить, сутками читать и питаться исключительно кофе, твои локоны потускнеют и выпадут. Ты заработаешь астму, ишемию и подагру. Тебя замучают мигрени. Ты облысеешь, разжиреешь, нацепишь черепаховые очки и превратишься в точную копию моего папочки! Ты этого хочешь?
Он хотел совсем не этого!
Точнее, ничего не имел против сходства с сэром Эндрю, особенно если это сходство даст ему место в теневом кабинете или должность в совете попечителей клуба. Зато очень и очень опасался, что леди Маргарет питает к нему расположение, выходящее за рамки благотворительной помощи и даже приличий! Три года назад, когда он убедил Мардж обручиться с Горрингом-младшим, будущим лордом, их союз казался Огасту удачным марьяжем: помолвка дала Эдварду право распоряжаться процентами с отцовского капитала, да и мисс Уолтроп тоже получила определенную свободу: отец разрешил ей уехать повышать врачебную квалификацию в Европу. Но мог ли такой альянс завершиться счастливым браком?
Мистер Картрайт высвободил руку из пальцев леди-доктора:
Мардж, зачем ты это сделала?
Что? Наш бедный Гасси недоволен, что ему помешали сдохнуть? — доктор Уолтроп взяла с туалетного столика зажигалку, вытащила сигарету из его портсигара, спихнула с подоконника Горринга, села и закурила, стряхивая пепел в открытое окно.
Не обо мне речь. Зачем ты рассказала графине Таффлет про заику Бредли?
Точно! Мардж, это ты разболтала старой курице! — ахнул от внезапного открытия Горринг. — Графиня обожает всякие сомнительные истории…
Да почему я?
Больше некому!
Вас было пятьдесят человек — за столько лет любой мог проболтаться!
Любой мог, но все молчали! Потому что мы — братство. Братство — это сила! Джентльмены не сдают друг друга ни-ког-да. Тебе в жизни не понять, что такое настоящее мужское братство!
Ледяные сквозняки в дортуарах, овсянка на воде, дисциплина, которую поддерживают розгами и тростями, вечное соперничество за первенство: драки между малышней, издевательства от старшекурсников, бойкоты, коварные заговоры одних групп приятелей против других, словом, интриги, которым позавидовал бы сам Борджиа, — вот что такое частная школа, за которую респектабельные британские родители выкладывают немалые деньги. И это лучшая инвестиция в будущее, которую можно себе представить.
Выпускнику дорогостоящей частной британской школы не страшны арктический холод и африканская жара, он стоически переносит голод и готов без устали шагать многие мили. Он умеет бить и защищаться, не боится боли, умеет выбирать друзей и охотиться на врагов. Он ироничен и зол. Он всегда добьется победы — будь то поле брани, спортивный матч или парламент.
Маргарет саркастически скривилась:
Где уж мне, я ни дня не провела в ваших любимых гадюшниках — со мной занимались частные учителя!
Мардж, даже если теоретически допустить, что среди наших соучеников попался один болтливый подонок, — хотя такое совершенно исключено — он сказал бы, что дело обстряпал мистер Картрайт. Только ты могла выгородить Гасси и свалить все на меня. Дорогой товарищ Маргарет, не надо считать всех состоятельных людей идиотами!
Вы-то двое на состоятельных никак не тянете!
Значит, ты!
Нет!
Думаешь, графиня поможет тебе с медицинской лицензией?
Ничего я не думаю, а помогаю людям бес-ко- рыст-но. На вашем буржуазном языке это называется «благотворительность»…
Твое счастье! Благотворителя нельзя подвергнуть профессиональной дисквалификации. Но уверяю тебя, родственники того покойного джентльмена наверняка обратятся в суд, когда узнают, что похоронили его без сердца…
XI
Май, 12, 1939 г., пятница 12–10 по Гринвичу
В отличие от Горринга-младшего, ухитрявшегося повсеместно быть всеобщим любимцем и душой компании, Огаста так же дружно недолюбливали. Взрослые, в особенности педагоги, опасались, что сверх меры начитанный и остроумный мальчик обнаружит прорехи в броне их авторитета, а соученики считали его слишком надменным и заносчивым. «Байронизм» уже давно стал достоянием истории, и Огасту пришлось бороться за симпатии окружающих поизощреннее, чем политику за голоса избирателей. Он давал однокашникам списывать, ходил с ними в зоосад и цирк и даже удил рыбу, — хотя всей душой ненавидел рыбалку! — одалживал приятелям деньги, заключал пари, озорничал и дерзил больше других. Даже однажды принародно сожрал червяка (подменив лакричной конфетой)!
Словом, школьных хлопот ему хватило, чтобы понять: в студенческой жизни так продолжаться не может. Нужен был более радикальный способ завоевать популярность. Как известно, мерилом успеха в студенческой среде служит не столько академическая успеваемость и научные работы, сколько членство в разных клубах, командах и братствах.
Он выбрал самое престижное и закрытое «братство», разыскал его секретаря, старшекурсника, который готовил посвящение неофитов в ряды общества, и поделился с ним тайной — чудом сохранившимся палимпсестом[32], в котором была прописана процедура инициации в союзы студиозусов. Документ воспроизводил текст из далеких и темных времен, когда на троне восседали Плантагенеты, а католические ордена еще соперничали за высшую власть со жрецами не до конца уничтоженных Церковью языческих культов, ценой членства в которых была человеческая жертва…
Да-да, у «книжных мальчиков», завсегдатаев букинистических лавок, блошиных рынков и библиотечных хранилищ, тоже имеются некоторые преимущества. Например, они могут смастерить готический пергамент, что называется, из подручных средств, с той же легкостью, с какой юный Уилл Айрленд подделывал автографы великого барда[33]. Итак, мистер Картрайт сочинил свой собственный готический роман и как по писаному разыграл его в декорациях, представленных реальной жизнью.
Глава братства пришел в восторг от пергамента и сразу же захотел воспроизвести ритуал во всей его примитивной прелести. Огаст вызвался помочь. В центре темного зала разложили костер, над ним подвесили закопченый чан, раздобытый у старьевщика; пар подсветили спрятанным внутри карманным фонариком, прикрытым синим стеклом; магниевые вспышки придали происходящему демонизм и наполнили низкое помещение белым дымом, из которого явился глава братства. Он кутался в плащ, сотканный из шерсти черной овцы, остриженной в безлунную ночь — как достославный Мерлин.
Грубой выструганной деревянной ложкой он помешал варево в чане и выловил из него — человеческое сердце! Рукой, облаченной в кожаную перчатку, высоко поднял его над головой на обозрение юношей, робко жавшихся к стенам подвала, и возгласил:
— В древние времена избранные могли вкусить от священного темного сердца. Сегодня и вам даровано такое право!
Огаст первым приблизился к костру и откусил от протянутого ему сердца!
Ахнул даже глава их тайного сборища. Но желающих повторить подвиг Огаста, за исключением мистера Горринга, не нашлось. Кто-то замер в оцепенении, кто-то заорал и попытался убежать, кого-то стошнило… Наследный герцог Оклендский рухнул без чувств и очнулся, увенчанный прядью благородной седины; а бедолага Бредли остался заикой!
Про подобные происшествия не пишут в газетах, их не осуждают публично, ведь все члены братства, даже студенческого, — прошлые, живые и будущие — связаны клятвой хранить его тайны. Но молва о происшествии просочилась сквозь кирпичные стены колледжей, как световые корпускулы сквозь экспериментальные устройства, ширилась и набирала силу. В сиянии этих неосязаемых лучей Огаст вскоре сам возглавил братство и заполучил престижные должности в дискуссионном клубе и научном обществе. На него посыпались медали и призы за бессчетные достижения, он сделался желанным гостем на торжествах в любом студенческом союзе или компании и славой теперь уступал только капитану регбистов, да и то самую малость.